Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
– Баночка нарядная, – сказала она, увидев консервы, сложенные на подоконник.
– Возьмите, мамаша, – поспешно сказал Пятигорский.
– А молоко? – спросил Середа.
– Утречком попросите у соседки, у Тоси. У дочки у ней ребятенок, сама на ферме работает. У ней молочко завсегда.
– Корова чья?
– Чего корова? Она у меня в запуске, стельная, теленочка принесет сегодня-завтра. Нету, сыночек, молочка, теперя когда будет…
Она скрылась в каморке. Середа все не мог успокоиться.
– Вот Бабка Яга, одуванчик божий… А диван? – спохватился он. – Ты, академик! Освободи койку.
– У тебя совесть есть? Я уже лежу.
– Ты что, особенный? – сказал Проскурин. – Разыграем.
– Или меняться в порядке живой очереди.
– Это уже совсем бред. Ночь на диване, потом три на полу?
Пока Проскурин колдовал, отвернувшись, Пятигорский сказал:
– Зачем вы эту муру затеяли? Все равно я выиграю.
– Поглядим… – Проскурин выставил спички, зажатые в пальцах. – Кто вытаскивает короткую – диван на весь срок.
– Стой, раз он такой жук, пускай тащит последний.
Середа насупился и вытащил целую спичку.
– Я предупреждал, – добродушно сказал очкарик и, не глядя, вынул короткую. – Я не виноват…
Так и остался Пятигорский на диване, а Середа полез на сено к Пете. Сундук достался Проскурину.
В темноте запел сверчок. Не спалось. Собака подняла лай, кто-то всходил на крыльцо.
– Эй, студенты есть? – заорали в дверь.
– Кого еще черт несет?
Загремела канистра, человек споткнулся, чертыхнулся, раздался смех.
– Вот люди…
По стене пошарили, зажегся свет, и они увидели черноволосого ухмыляющегося парня в светлом костюме, забрызганном грязью. Ворот рубашки был распахнут, галстук приспущен.
– Здорово, мужики! – Он поднял ладонь, другая была в кармане. – Вы чего залегли в такую рань? Маманя, спокойно, извиняюсь за внезапность, – обернулся он к старухе, высунувшейся в коридор. – Своих искал.
– Ты чего тут забыл?
Тот пожал плечами:
– Мне велели – я прибыл. Чуть в болоте не утоп. Жду указаний.
– Гаси свет и вали отсюда!
– Медом тут намазано… – проворчал Середа.
– Вы что, парни? – Он посмотрел изумленно и как ни в чем не бывало рассмеялся. – Я всю деревню поднял, пока вас засек. Я в дороге четвертые сутки…
Проскурин сел на сундуке:
– Воронец, что ли?
– Я самый. Не похож?
– Где же ты скрывался?
Он ухмылялся.
– Я в пять утра в столицу прибыл – денег шиш, сунуться некуда. В девять прихожу в вуз – все на картошке. Ладно, пока в баню сходил, туда-сюда, приезжаю на станцию Махонино. Оттуда восемнадцать километров, автобусы закончились. Я на перекладных. В школу ворвался, уж темно было. Начальства нет, никто ничего не знает. Говорят, ищи старосту, а старосты нету, он на природе живет… Ты, значит, староста? – обратился он к Проскурину. – А вы как – спать-то сильно собрались? Время детское…
– У нас нету, – откликнулся Середа.
– А у старушки? – И, не дожидаясь, он скользнул в коридор, голос его загудел за стеной.
Они услышали бормотание, потом заскрипела кровать – старуха встала.
Воронец появился стремительно.
– Сейчас закуска будет. – Он поставил на стол бутылку, снял пиджак.
Смеясь, они стали подниматься. Первым вскочил Середа:
– Неужели у бабки?
– Мы же не в Патагонии. Но бабуся, я вам скажу, матерая. Копейку понимает.
– А где твои вещи?
– Все на мне… – Он поднял стакан. – Лично меня зовут Лешка.
Пришла старуха, принесла отварной картошки и сала.
Наутро Петя высматривал на поле теннисную кепку – ее не было.
– Я и в Сванетии был, и в Тушетии, – рассказывал Пятигорский. – Весь Кавказский хребет пешком прошел, страшно вспомнить.
– Ты мне лучше скажи, откуда у грузин денег много? – приставал к грузину Середа.
– Работать надо, слушай, – добродушно отвечал тот. – А в Кахетии был? В Кахетии не был – значит, в Грузии не был!
– У меня отец – фанатик, – сказал Пятигорский. – А я ненавижу ходить в горы.
– А ты кахетинец, Дато? – спрашивал Середа.
– А кто же!
– А у кахетинцев откуда деньги?
Ветер задувал с холма. Озеро нахмурилось, по воде бежали барашки. Вороний крик в сером небе стал казаться печальным, осенним.
Воронец, разувшись, закатав брюки, сидел верхом на корзине.
– Нет, парни, это не жизнь, без сапог…
– Как же ты умудрился? На картошку – в галстуке?
– Элементарно, – отвечал он с ухмылкой. – Непредвиденные обстоятельства. Выхожу я утречком из общаги, смотрю – человек. А мне – на мандатную комиссию. Нет, говорит, не могу, я проездом, сегодня уезжаю. Я ее за углом на лавочке посадил, а сам – в институт. Выхожу – сидит, шельма. И угодил я с ней в Минводы. Мамуля, папуля, дом двухэтажный. Рай. Отец директор санатория. Погуляли недельку, чувствую – пора, к знаниям тянет. Давай, говорю, за картошкой сбегаю. Мамуля обрадовалась – вот это муж! И в поезд.
Они смеялись. Петя слушал и не верил.
Пришел бригадир в потертой шляпе, спрашивал желающих работать на машине.
– Шоферов не хватает.
Воронец вскочил, схватил в руки свои мокасины:
– Спецодежду давай.
Бригадир недоверчиво оглядел его:
– Права-то есть?
– Где твой драндулет? У меня ребра поломанные, я ж автогонщик!
Кормили их в столовой на краю поселка. Подъезжали автобусы, улица оживала, они галдели, толкались в дверях, и в столовой сразу становилось шумно и тесно.
Аня пила молоко и с задумчивым видом поглощала конфеты.
– Спать не дали, девчонки трепались до утра. Привезли на какую-то станцию, на сортировку. Там горы картошки. Гнили полно, запах жуткий… – Она посмотрела отрешенно. – А настроение – прекрасное, на душе почти весело, почему – не знаю.
– Может, ты в меня влюбилась.
– Чего нет – того нет… – Она улыбалась, глядя ему в глаза из-под козырька своей кепки, и это было неприятно.
За окном самосвал резко затормозил, распугав компанию девчонок, они отскочили с визгом. Из кабины вылез, ухмыляясь, Воронец, в сапогах и в ватнике, по-прежнему при галстуке.
– Это еще что за чучело?
Петя угрюмо ковырялся в макаронах.
– Ужасно хочется шоколадку, – сказала она капризно. – Я больше всего люблю такой горький, темный, знаешь? А тут, кроме подушечек, ничего нету… – Она нахмурилась – Воронец с подносом подходил к их столу.
– У меня, между прочим, день рождения, – скромно объявил он, сгружая обед. – Никаких подарков, умоляю. Посидим тихо, по-деревенски.
– Что же ты молчал? – удивился Петя. – Поздравляю.
– Там подружка найдется какая-нибудь? Только нам чего-нибудь попроще. Я не гордый, мне красавиц не надо.
– Вам самую страшную? – осведомилась она. – Трудно будет остановиться, выбор большой.
Оба рассмеялись.
– Страхолюдочка ручки сложит и сидит смирно, она брюки уважает… – Он шумно хлебал суп. – А как вывеска посимпатичней – уже она вся в заботах, ой-ой, как бы не промахнуться! КПД – как у паровоза…
– Это неостроумно.
В окно постучали – Проскурин звал Петю.
– Правильно, – охотно согласился Воронец. – Скажешь вслух – вроде пошлость, а сделай тихо – уже называется по-другому, житейская мудрость.
Петя выскочил на улицу. Рядом с Проскуриным стоял немолодой грузный милиционер в чине лейтенанта. Он обернулся к Пете.
– Ерунда, ничего страшного… – пробормотал он, бесцеремонно разглядывая его синяки. – С фиксой такой? Чернявый? Его оформить – одна минута. Фомин Игорь, он срок досиживает, уже на химии. А на выходные их домой пускают. Протокол на стол – ему сразу добавят. Подавать будешь?
Петя молчал, насупясь. Заразительно смеялась Аня за окном.
– А может, и не мешало добавить? – сказал Проскурин.
– В самый раз, – кивнул, пыхтя, участковый, – парень-то поганец. А мать одна, да у ней второй растет, такой же.
– Не буду я ничего писать, – буркнул Петя.
Лейтенант ушел, переваливаясь с боку на бок. Вышла Аня с Воронцом, он махнул им рукой и залез в кабину.
– По-моему, он жуткий пошляк, – сказала она, продолжая улыбаться ему вслед.
Вечером Петя выскочил из автобуса на станции. Он спросил, где магазин, и побежал на эстакаду.
Начинались сумерки, с электрички валил народ. На площади рядом с водокачкой стояли два магазина, продуктовый и хозяйственный, оба почему-то запертые. На вопрос о ресторане два летчика показали ему в обратную сторону.
Петя опять помчался через эстакаду. На автовокзале толпа все прибывала, один за другим подъезжали автобусы. Из буфета долетал жирный запах пончиков. Он пробрался к стойке, но шоколада там не оказалось.
Он миновал квартал одноэтажных, окруженных палисадником домишек, свернул с пристанционной улицы и на развилке шоссе нашел стеклянный павильон. За шторами колыхалась тесная толпа танцующих. У входа дремали машины. На стук никто не откликался.
Обойдя дощатый забор, через хозяйственный двор Петя проник на кухню, а оттуда – в зал. В ресторане гуляла свадьба. После долгих переговоров усатая официантка принесла две плитки шоколада под названием “Сказки Пушкина”.
