Олег Рой - Писатель и балерина
– После спектакля я гулял, – с некоторым даже вызовом заявил Марк.
– Вот просто по улицам гуляли? – несколько недоуменно (или – недоверчиво?) уточнил следователь.
– Просто по улицам гулял, – усмехаясь, подтвердил Марк. – Ну, может, в кафе заходил. Не помню. Так что, если вы про алиби, то его у меня нет.
– Да что ж вы сразу… – всполошился Добрин. – Ах да, – он как будто что-то вспомнил, – вы же детективы пишете, там это первое дело. Бросьте. Зачем мне ваше алиби? В смысле, если оно у вас есть, то давайте, а если нет, то и ну его, не о том речь. Я, собственно, имел в виду, что вы в театре, ну то есть – в Николаевском театре, не новичок. Даже, можно сказать, свой человек. И если бы были какие-то необычные детали, вы бы, наверное, обратили внимание? Особенно, как вы сами понимаете, после спектакля. Может, видели что-то или кого-то или слышали…
Ничего «такого» Марк не видел и не слышал – ну как минимум не помнил, – но старательно и подробно пересказал все, что хоть слегка привлекло его внимание.
Беседа заняла часа полтора. Марку было неловко, неудобно, он ерзал на неудобном конторском стуле, но Добрин – Кобрин! – кажется, не обращал на это никакого внимания.
Марку даже показалось, что беседует Федор Иванович исключительно по долгу службы, а на самом деле никакой Вайнштейн его совершенно не интересует.
Так или не так? Он размышлял об этом всю дорогу. Если бы дело происходило в его собственном детективе, безразличие следователя было бы, разумеется, мнимым. Искусная игра, затеянная для заманивания подозреваемого в ловушку.
Он, Марк, – подозреваемый?
Нет, не нужно, невозможно об этом думать. Нельзя же, ей-богу, всерьез предполагать, что он имеет какое-то отношение к смерти – даже мысленно он не мог сказать «к убийству» – этой маленькой балерины Анечки Павленко. Да он даже не помнит, как она выглядела!
Не о том надо думать, а о том, что роман требует завершения!
Но даже дома – хотя, называя эту квартиру домом, Марк до сих пор внутренне морщился – усадить себя, как он говорил, в текст (выражение «за работу над текстом» бесило его до ломоты в скулах) никак не получалось. Он долго и тщательно мыл руки, все-то казалось, что от них несет вонью остывшего табачного дыма, точно пропитались в следовательском кабинете. Вдумчиво варил кофе, потом зачем-то навел порядок в кухонном шкафчике.
Откинул служившую столом доску, попробовал – не шатается ли. Импровизированный стол не шатался еще ни разу, но Марк все равно подергал. Раздумчиво отхлебнул кофе. Открыл ноутбук, проверил прогноз погоды – обещали мороз, а потом потепление до минус трех. Или, может, сперва потепление, а потом мороз – он так и не понял. Пролистал новостную ленту – что делал очень редко. Где-то на шарике стреляли, где-то ходили демонстрациями, какие-то большие шишки делали свои судьбоносные заявления, кто-то призывал яростней бороться с коррупцией, кто-то обвинял призывающего в воровстве. Все как всегда. Чистый Экклезиаст, в общем: и если скажут тебе – вот новое, знай – и это уже было.
Поискал архивы журнальчика, как его бишь там, «Столица культуры» вроде бы – что там понаписала та давняя, сто лет, кажется, прошло, журналисточка, поймавшая Марка за кулисами Николаевского. Лучше бы не искал. От слащавого примитива и почти неприкрытой безграмотности едва не стошнило.
Только глоток кофе спасет умирающего кота![21]
Ну вот, так-то лучше.
Ах да, можно же еще почту проверить!
В недлинном перечне свежих писем взгляд зацепился за один из адресов – марк собака лдпр регион… Что за черт?! Это ж его собственный адрес! Двенадцати-, если не пятнадцатилетней давности. Заведенный во время одной из предвыборных кампаний на сервере продвигающей тогдашнего кандидата партии. Забавно. Они что, хотят ему предложить на них поработать? Вот сегодня, когда у него все в шоколаде? Впрочем, слыхать о подобных штучках приходилось: именно так некоторых известных деятелей культуры – музыкантов, писателей, актеров – привлекали для поддержки какой-нибудь политической акции. Писали, звонили, платили деньги – несравнимые, разумеется, с теми, что ему когда-то платили в предвыборных штабах. Да, забавно. Неужели кто-то может думать, что я полезу в… в это? И главное – почему с моего собственного адреса? Чтоб не удалил как спам?
Ну те-с, поглядим, чему равны тридцать сребренников по нынешнему курсу? Почем бессмертная писательская душа? Сколько за нее предлагают?
Никаких «предложений» в письме, однако, не было. Только несколько вложенных файлов – фотографии.
Марк не сразу понял, что изображено на снимках – что-то дикое, без смысла и формы, черное, белое, коричневое, багровое. Нестерпимо отвратительное, но при этом властно приковывающее взгляд – так что не отвести…
Ему показалось, что желудок сейчас вылезет наружу, вывернется наизнанку…
Не может быть!
В мозгу прошла какая-то тень.
Медленно, очень медленно он двинул курсор к папке «Баланс». Двойной клик. Еще один двойной клик… Все так же медленно – нет, еще медленнее – начал листать…
Вот здесь.
Убийство Павлищевой. Вот закончился спектакль, вот опустело крыльцо главного входа, потекли из служебного танцовщики, оркестранты, гримеры… Алла задержалась – да, так. Вот… он прокрутил страницу… что это?
Алина глядела в монитор и не верила своим глазам. Невозможно было поверить, что подобное возможно в реальности. Но вот же – фотография, дата и время в уголке, характерный рисунок решетки – театральной ограды – смутный очерк стилизованного под старину фонаря… И на первом плане, в льющейся из фонаря лужице света…
Неловко вывернутые, как у сломанной куклы, широко разведенные ноги казались особенно белыми на фоне черно-багрового провала между ними. И оттуда, из кроваво-коричневого месива, торчало что-то светлое, шелковисто отблескивающее…
Господи!
Алина обеими руками зажала рот. Но невозможно, невозможно было отвести глаза от этого нежного, светлого шелковистого блеска.
Пуанты!
Не может быть. Кто мог это… кто мог этот ужас фотографировать…
В теме письма стояло одно слово: «Нравится?»
Марк резко, точно испугавшись, захлопнул ноутбук. Впрочем, он действительно испугался.
Я этого не писал, тупо повторял он, всматриваясь в собственные руки – как будто впервые видел. Я этого не писал!
Нельзя же написать кусок текста – и какой кусок! – и забыть? Или… можно?
Вообще-то он знал, что можно. Когда он погружался в очередной текст, что называется, с головой, бывало и такое: батюшки, неужели это я вчера (ну или позавчера) наваял? И радовался как дурак – надо же, как здорово получилось! Сейчас радоваться было нечему.
Если он написал вот это – и забыл… Что еще он мог забыть?
И – самое главное – эти снимки и этот текст означают, что Вяземский тут совершенно ни при чем. Это – Роман. Оживший, развернувшийся далеко за пределы печатных страниц, властно перекраивающий действительность – под себя. Зеркало. Роман – зеркало? Или, наоборот, действительность – отражение созданного им текста?
Нет, это все бред. К черту, к черту!
Вытащив из комодика бутылку виски, Марк хлебнул прямо из горла. Этот, ставший в последнее время ежевечерним ритуал пугал его своей привычностью, но иначе уже не получалось. Марк понимал, что, как страус, прячет голову в песок, что само ничего не рассосется, но продолжал ежевечерне оглушать себя некоторой дозой виски – небольшой, что вы, он же не алкоголик какой-нибудь, ему просто роман нужно закончить, а посторонние мысли отвлекают – и даже подумывал, не выдавить ли из Эдика рецепт на какие-нибудь транквилизаторы. Но эта идея, при всей своей привлекательности, казалась несколько сомнительной, черт его знает, как на транквилизаторы отреагирует мозг, а ему действительно нужно закончить роман. Вот виски – другое дело, все проверено. Да и не так уж много он, в самом-то деле, употребляет. Ну да, каждый вечер, но ничего страшного, закончит роман и на просторе со всеми проблемами разберется, тогда и виски не понадобится. Сейчас, правда, день только-только перевалил за середину, ну и ладно. Денек-то выдался… тот еще. Сперва следователь этот, вопросы – а главное – мысли! – про несчастную Анечку Павленко, потом снимки эти жуткие… откуда?.. И – собственный текст. Текст, который он забыл. Нет уж, тут и трезвеннику глоток понадобится.
От пролившейся внутрь горячей волны стало вроде бы легче. В голове прояснилось, и ужас – неконтролируемый, отшибающий способность мыслить – отступил.
Теперь это был просто страх. Обычный страх перед чем-то непонятным.
Марк отвинтил пробку и сделал еще один глоток…
