Даниил Любимов - Экипаж
– Сначала переправляем женщин и детей, потом раненых.
Врач готовила к пересадке раненых и проверяла, все ли сделано надлежащим образом. Все приготовления неугомонный пассажир с чемоданом снимал на свою видеокамеру. Ольга со слезами на щеках одевала Сашу, заботливо мазала им с Олегом лица. Представитель авиакомпании тоже занялся сборами, но действия его были абсолютно механическими. Как будто внутри человека выключили какой-то малюсенький, почти незаметный клапан. И вроде есть человек – ходит, двигается, говорит – а вроде как и нет. Взгляд пустой и сам он словно пустое место.
Мужчины с помощью Александры высвободили из-под брезента огромную лебедку, на барабан которой был натянут толстенный канат. Он заканчивался крюком. Канат продели в крепежные отверстия люльки для перевозки грузов, а к самой люльке привязали дополнительный трос.
Гречанка поискала глазами среди пассажиров и обратилась к Поповой.
– Как тебя зовут?
– Аля.
– Ты из бухгалтерии?
– Нет.
Гречанка задумалась на миг, потом, словно решившись, спросила озабоченным тоном:
– А не знаешь, если со мной что-то случится, то деньги с книжки кто получит?
– Наверное, родственники, – пожала плечами Попова, удивленная этим вопросом. Он показался ей совершенно неуместным и вообще неважным.
Но гречанка явно считала иначе. Пошевелив в кармане кофты, она вытащила оттуда свернутую трубочкой бумажку и протянула Але:
– У меня просьба к тебе. Вот телефон. Ты молодая, сильная, ты выживешь. Позвони моей дочери, ее зовут Тамара, скажи про книжку, пусть деньги получит. Я всю жизнь копила.
Аля молча смотрела на ее протянутую смуглую руку.
– Сами скажете! – сказала она.
– Не выйду я отсюда, – покачала головой гречанка с обреченностью во взгляде. – Я все понимаю. А ты позвони. Мы с ней двадцать лет не разговаривали. Вот телефон, скажи ей…
По щеке Поповой поползла слеза. Слизнув ее языком, она проговорила:
– Там, в автобусе, моя сестра двоюродная. С детьми. Я ей сказала – садись сюда, а она опять! Мы поругались. Последнее, что она от меня услышала: «Дура, как же я тебя ненавижу!» Дура…
Заключительное «дура» относилось уже к ней самой, Але Поповой. Она сейчас вспоминала ту прощальную минуту с сестрой, эти злые, обидные слова… Ох, как жалела сейчас она о них, как дорого готова была бы заплатить, чтобы все вернуть! Аля мысленно просила прощения у сестры и придумывала для нее слова совсем иные – теплые, нежные, любящие. Такие, каких она никогда, никогда уже от нее не услышит…
– Позвони обязательно, – сказала гречанка.
Со стороны послышались причитания: «Ох, упадем! Точно упадем!» Это стонала все та же женщина, которая за все время не высказала ни одной позитивной мысли.
«Странно, почему до сих пор никто ее не заткнул?» – подумала Аля и взяла листок.
Пассажир с видеокамерой открыл свой чемодан и начал раздавать из него одежду всем нуждающимся. Впервые за все время он отложил камеру в сторону.
– Леонид Саввич, двигайтесь теперь по прямой. Остальное мы сами, – сказал Гущин.
* * *Пассажирский самолет, слепя прожекторами, летел в ночном небе. Впереди показался силуэт грузового.
Валера подскочил на сиденье, заметив его:
– Вот он!
– Спокойно, вижу! – отозвался Гущин. – Леонид Саввич, захожу в хвост, – сказал он в микрофон.
Гущин обернулся к Валере и Андрею.
– Ну что, вяжите страховку из ремней. Открывайте дверь. И осторожнее там… Чкалов, тебя особо касается! Пошел!
– Леш, ты меня видишь, я тебя – нет, – сказал Зинченко. – Поэтому командуй.
– Просто продолжайте снижение. Вы все правильно делаете.
Женщина-юрист вышла из туалета и присела рядом с Натальей.
– Аж живот скрутило. Страшно? – с пониманием спросила она.
Наталья кивнула.
– А чего одна, с детьми?
– Меня муж бросил, – пояснила та. – Когда сын заболел. Поехала к сестре, она на горнорудном инженером работает. Работала…
– А что с ним? – с сочувствием спросила юрист.
– Саркома, – просто ответила та.
– И что? – нахмурилась собеседница, уже проклиная себя за любопытство.
– Выздоровел. Чудом, – сказала Наталья и улыбнулась.
– А я сама мужа бросила, – призналась юристка. – Вообще-то я в агентстве по авторским правам работала. Куда ехать? Поехала на завод. Юрист на заводе – очень ответственно.
Этот спонтанный диалог сблизил обеих женщин. В нем было все из той, прежней жизни, протекавшей до этой чудовищной катастрофы, в которой даже неприятные события казались сейчас милыми пустяками. Это было похоже на то, как люди, переживающие войну, с теплотой вспоминают любые события мирного времени…
Тем временем Андрей и Валера при помощи других пассажиров вязали ремни, накручивали страховочные петли, набрасывали их на себя.
– Пойду помогу дяде бортпроводнику, – сказал рабочий Вове.
– Я тоже! – вызвался Вова.
– Ты здесь остаешься! – строго сказал рабочий и добавил: – За старшего.
Все налегли на дверь, пытаясь ее открыть. Но ничего не получалось – ее словно заклинило. Несколько человек бились с ней понапрасну – дверь казалась отлитой из чугуна.
Взмыленный Андрей ввалился в кабину.
– Не открывается!
Гущин покривил губами и проговорил в микрофон:
– Леонид Саввич, тут небольшая заминка… Перехожу на автопилот. Держите скорость. Как поняли?
После обмена репликами с Зинченко Алексей вышел из кабины. Идущий следом за ним Андрей с ужасом наблюдал за грузовым самолетом, нависшим впереди на критическом расстоянии.
Впереди стояла кучка измочаленных, выдохшихся людей. Взмокший Валера изо всех сил воевал с дверью, пытаясь ее открыть. Он один продолжил работу, в то время как другие уже сдались. Бухгалтер, рабочий и другие мужчины из числа пассажиров, увидев Гущина, пришедшего на подмогу, воспрянули духом и тоже присоединились. Все вместе они навалились на дверь. Но она была словно приварена, хотя на самом деле причина была в другом: поток воздуха настолько силен, что дверь не двигалась и на миллиметр.
Алексей выпрямился. Все было впустую. Вместе с Валерой они возвратились в кабину. Гущин был мрачнее тучи.
– Леонид Саввич… – обратился он через микрофон к Зинченко, с трудом признавая свое бессилие перед какой-то чертовой железкой. – Взорвал бы ее к чертям, дверь эту… Не могу открыть. Простите.
Алексей сглотнул слюну. Ему нелегко дались эти слова.
Зинченко не проявил эмоций, хотя кому как не ему было не понимать, что это означает.
– Спокойно, Алексей, – прозвучал его невозмутимый голос. – На сегодня взрывов достаточно… Давай – расходимся. Валерку обними за меня.
Валерка, слышавший слова отца через наушники, задрал голову и уперся в лицо Гущину. Он смотрел на него как на маячок последней надежды. Но лицо Алексея было почти черным. Ему тоже предстояли прощальные слова с дорогим человеком…
– Леонид Саввич, дайте Александру, – попросил Алексей.
Валера снял наушники и, понимая, о чем будет предстоящий диалог, проявил деликатность – отошел к двери.
Александра сзади подошла к Зинченко. Леонид Саввич кивком показал ей на наушники, и та надела их.
– Саша… – тотчас услышала девушка голос Алексея, в один миг убедившись, что этот голос для нее самый родной во всем свете.
– Леша, все в порядке, – едва сдерживая слезы, ответила Саша.
– Прости меня. Я хочу сказать…
Александра прикусила губу, чтобы не расплакаться окончательно, чтобы выговорить единственно важные в эту минуту слова, которые ей, скорее всего, уже никогда, никогда не доведется произнести…
– Леша, послушай, я хочу, чтобы ты знал: я тоже тебя очень люблю. Очень.
Все хорошо. Все хорошо…
Она повторяла это, и ее голос постепенно стихал. Алексей слушал, и сердце его замирало. Как звучали бы эти слова там, дома, в мирной и привычной обстановке! Как звучали бы там – и как звучат здесь… Одни и те же слова, и смысл вроде бы один, и все же между ними – пропасть.
Гущин поглядел на огни грузового самолета и вслушался в доносящийся сквозь эфирные огни голос Александры. Он не отключал связь, так и стоял, упершись лбом в стекло, не в силах расстаться с голосом Саши. Как будто если бы сейчас снял наушники, потерял бы ее окончательно. А ее голос постепенно стихал, улетал, растворялся, оставаясь лишь в ушах Алексея.
* * *Тамара Игоревна поглядела на Гущина-старшего.
– Вы же конструктор, почему вы молчите?
Отец сердито нахмурился. Что он мог сказать? Эту дверь строили не с тем расчетом, чтобы открывать во время полета, а, наоборот, чтобы она, чего доброго, не раскрылась! Разве можно предусмотреть любую ситуацию? Разве можно было вообще такое предусмотреть???
Гущин-старший склонился к микрофону и произнес:
– Леша! Слышишь меня?
– Папа, сейчас… – Алексей ловил последние драгоценные секунды, последние нотки любимого голоса.
– Послушай! В багажный отсек сможешь пробраться? Есть идея.
