Сергей Дигол - Подлинные имена бесконечно малых величин
– Спасибо, – сказал Боршевич и шмыгнул носом.
– И еще, – сказал Анна, позвенев ключами. – Забудьте обо мне. А то ведь сосед, – она взглядом напомнила про человека с пистолетом, – и в самом деле может мозги вышибить.
***
У Бархатнюка никогда не было для нее больше часа. Анна все понимала – ему не хватало и целых суток. Другие женщины, жена, трое детей, политическая деятельность, куча бизнесов – со всем этим не каждая компьютерная программа справится. Они одевались, и ее уже ждал водитель, Бархатнюк же суетился, как всегда, опаздывал на важную встречу, и уже в этом он был лучше Виктора: муж после секса неизбежно засыпал.
Ее могли предупредить за пятнадцать минут, и Анна обязательно должна была ждать дома, благоухать чистотой, быть накрашенной и одетой, пахнуть духами за триста евро и, там где надо, еле уловимым ароматом геля для интимной гигиены. Чаще всего ее просто ставили перед фактом: машина перед домом, выходите. Оказалось, ей хватало и семи минут вместо пятнадцати. Лишние движения сами собой исчезали, и единственное, что обогатило ее ритуал сбора, это отборный мат, которым она оглашала пустую квартиру.
В машине она сама надевала повязку. Ей хватило объяснения Комбинезона, убедившего в том, что под изощренными пытками даже очень сильный человек выдаст любого. Ей не хотелось выдавать Бархатнюка, как не хотелось дожить до того момента, когда за связь с олигархом начнут пытать. Напяливая на глаза черную повязку с логотипом эмиратского авиаперевозчика, Анна надеялась, что добавляет безопасности им обоим – себе и Бархатнюку, встречи с которым теперь проходили где-то за городом.
Где именно – откуда ей знать? Анна не интересовалась названием села и честно не снимала повязку, пока машина тряслась по сельским ухабам. Конспирация проходила по высшему разряду: участок дороги к заветному дому намеренно не асфальтировали, дом не ремонтировали, по крайней мере снаружи, сохраняя видимость в меру ухоженного, но не зажиточного хозяйства. Машина заезжала прямо во двор, останавливалась у дверей, и Анна, делая пару шагов и снимая повязку, уже оказывалась внутри дома. Бархатнюк всегда приезжал вторым, она же ждала его в «их комнате», большой и нетопленной «Каса маре»3, еще в одежде стуча зубами от холода. Комбинезон предлагал установить хотя бы кондиционер, но Бархатнюк был непреклонен: святость сельских традиций он не позволил нарушать даже с риском для собственного здоровья.
Анна куталась под одеялом, поджимала плечи, покрывалась мурашками, терлась всем телом о мохнатость Бархатнюка и все равно забывала обо всем. О холоде, неудобствах и вечном запахе деревенского дома – то ли от сырости, то ли от навоза, из которого слеплены стены, – с которым невозможно было свыкнуться. Оставался лишь он – ее мужчина, ее любовник, от которого она каждый раз уезжала по уши влюбленной.
В то, что это любовь, Анна поверила спустя два месяца. В тот день она проверила банковские карточки и не сразу поняла, что это не ошибка. Она вставляла карточки снова и снова, набирала пароли, распечатывала выписки и тихо ругалась. На каждой из трех карточек было по девять тысяч евро. Она не сняла ни цента, решив дождаться пояснений, и те не замедлили последовать. Вечером ей позвонил водитель и дал льготные пятнадцать минут.
– Не нужно, – сказал он, заметив в зеркало, что Анна не может найти повязку. – Карточки с собой взяли?
Анна кивнула. Карточки она всегда носила, бумажки же с кодами сожгла в первый же день. В случае забывчивости, пояснил Комбинезон, пароль ей восстановят в банке при предъявлении паспорта.
У нее отлегло от сердца. Все ясно, ее решили использовать для отмытия наличности. Пока они ехали, Анна высматривала вывески «Ника-банка», к которому были приписаны карты, и когда машина дважды проносилась мимо банковских отделений, кто-то внутри нее делал мертвую петлю.
Остановились они у банкомата – правда, другого банка. Банковского отделения здесь не было, зато был автосалон «Континент», одно из окон которого и было переоборудовано в аппарат по выдаче наличных денег.
– Паспорт с собой? – обернулся к ней водитель.
Кивнув, Анна вышла за ним, едва успевая стучать каблуками по лестнице в тон своему сердцу. Оказавшись в салоне, она отдала водителю паспорт, с которым тот уверенно подошел к рецепции и уселся напротив расплывшейся в улыбке девушки.
– На это имя, – он протянул ей Анин паспорт, – зарезервирована машина. Вон та.
Обернувшись, он кивнул на джип. Белый «Тойота Раф».
***
Ее страстью были его волосы. Прижимая к груди голову Бархатнюка, Анна наматывала на пальцы завитушки из черных и седых волос, и ее пальцы превращались в шоколадные палочки, таявшие от этих жестких как проволока нитей.
Еще она делала так. Он уже вовсю двигался, обдавал ей лицо горячим дыханием, Анна же, не отрываясь, смотрела ему в глаза. Только когда он подбирался к вершине, она закатывала глаза и кончала, зная, что ее оргазм он считает притворством. Он бился о ее ягодицы, хотя сам уже кубарем летел с мимолетной вершины и в эти мгновения начинался горячий дождь: капли тяжелого пота моросили ей на грудь. Однажды Бархатнюк признался в своих ощущениях: ему казалось, что с Анной он изливается кровью.
– А потом, – говорила Анна Виктору, – я трусь о него сквозь простыню, прижимаю к груди, путаю пальцы в его волосах. Знаешь, он просто обалденный. И это при том, что у нас никогда не бывает второго дубля. Ему всегда некогда.
– Черт, – говорил Виктор, облизывая пересохшие губы. – Я так по тебе соскучился.
Если бы выдуманные люди могли чувствовать и страдали бы от невозможности выразиться свои чувства тем, кто считает себя настоящими людьми, в том числе тем, кто их выдумал, сосед Дмитрий, плод ее фантазии, был бы на седьмом небе, узнав, кем заменила его Анна. Хотя, надо признаться, и под унизительно-криминальным предлогом, ведь оказалось, что Дмитрий – личный сводник Бархатнюка. Получалось запутанно, но элегантно: на самом деле Дмитрия не интересовало мнение Анны о жалюзях и обоях, не волновала его и она сама, по крайней мере, в собственной постели. Постель Бархатнюка – вот от чего у Дмитрия загорались глаза, когда он подсчитывал размер вознаграждения за симпатичную, изнывающую от одиночества соседку, с которой его свело само провидение. Его и Бархатнюка, о котором он, отмечая с Анной окончание ремонта квартиры, заговорил на второй бутылке шампанского.
– И ты что, сразу согласилась? – спросил Виктор.
Анна вытянула ноги. Сидеть долго в дурацком кресле их персональной комнаты свиданий было невмоготу: дубела задница, затекала спина.
– Не сразу конечно, – призналась она. – Только после третьей бутылки.
Коктейль, который она готовила мужу, из скомканной фантазии, доля которого быстро уменьшилась в пользу более крепкого ингридиента – чистой правды, действовал на Виктора опьяняюще. Паркуясь у отеля «Нобел», она знала: он уже на грани, истекает любопытством и гормонами, предвкушая рассказ, в котором не будет ни одного выдуманного слова. Инерция супружества еще была сильна, и Анна чувствовала – он понимает, что все это правда. Она уже решила: мужа нужно показать психиатру. Конечно, не здесь, но и медлить никак нельзя.
И однажды она не выдержала. Честнее всего было поговорить с Бархатнюком, но ее откровенность могла обернуться жалобой сокрушительной силы, по крайней мере, для окружающих Бархатнюка. Его ревности она не боялась. Правило полной свободы до и после их встреч было не выдумкой комбинезона – Анне хватило времени, чтобы в этом убедиться. Пугало другое: мера гнева Бархатнюка, который он наверняка обрушил бы на многие головы – и не только те, от кого напрямую зависело помилование Виктора. Что-то подсказывало ей: этот удар может подкосить самого Бархатнюка, и при этой мысли Анне делалось не по себе. Чем больше невыдуманных историй накапливалось у нее для мужа, тем сильнее ее страшило могущества Бархатнюка. Она боялась за него, одинокого война в окружении армии врагов, затерянного пловца в океане ненависти. Оставался только Комбинезон.
Эдуард раскусил сразу, по голосу в телефонной трубке, предложившему встретиться как можно скорее и желательно на нейтральной территории. Он выдвинул собственный вариант – очередь перед румынским посольством, и Анна, вначале отнекиваясь, а затем попросив минуту на размышление, в конце концов, оценила изящную логики собеседника. Смешаться с толпой людей, дождавшихся дня, к которому они шли всю предыдущую жизнь, момента, когда можно будет, хотя бы на минуту, предстать перед равнодушным лицом приемщицы документов, зная, что с этой минуты начинается отсчет времени, после которого избавление неизбежно. Год-полтора – разве это срок после жизни в аду? Срок, после которого, заполучив заветный румынский паспорт, сограждане вдохнут свободы – той единственной, которая дарует им Европа. Безвизовое пространство с огромным рынком труда, где у каждого из населяющих толпу людей есть по крайней мере два неоспоримых преимущества: скромные денежные запросы и безграничный лимит трудолюбия. Кому они будут интересны в озабоченной толпе, кто вычислит любовницу Бархатнюка и начальника его личной охраны среди сотни-другой взволнованных людей с незапоминающимися лицами?
