Нина Нефедова - В стране моего детства
Лидия Ивановна, пригревшись возле меня на теплой перине, скоро спала, а я, растревоженная событиями вечера, долго не могла заснуть. И все думала – думала, как же так получилось, что люди смолоду, по их словам, крепко полюбившие друг друга так исковеркали свою жизнь? в минуту откровения Лидия Ивановна рассказала мне, что Емельян Петрович выкрал ее у отца-лесничего. Выросла она в семье, где было шесть девок-невест. А выбрал он ее одну. И как выбрал-то! Был тогда Емельян Петрович студентом-медиком, работал на холере, с низовьев Волги докатившейся аж до Удмуртских лесов, и там, проезжая раз через кордон лесничего верхом на лошади, увидел шесть девиц, стоявших у крыльца и смотревших на дорогу.
– Садись, красавица! Прокачу! – крикнул он самой красивой, самой пригожей, как ему показалось. Лидия Ивановна, которая была моложе своих сестер, но посмелее, так как была любимицей отца, и ей многое прощалось, не раздумывая, отделилась от сестер и, подхваченная добрым молодцем, села впереди его на лошадь.
– Так и увез он меня от родимого батюшки, от родимой матушки. Только никаким он не оказался студентом, его уже тогда исключили за какие-то беспорядки, а работал он на холере фельдшером. С тех пор, где мы только не побывали, в каких местах только не жили, и холод и голод, бывало, терпели, все было нипочем, крепко любил он меня. А потом вот укоренились здесь. Тоска какая-то, напала, детей нет и не было. Емельян Петрович стал зашибать и крепко. Во всем я виню его работу: лекарь он хороший, вылечит больного, ему везут и волокут в благодарность. Вот и споили человека…
Мне кажется, что Лидия Ивановна что-то не договаривала, объясняя запои Емельяна Петровича. Но вскоре в добрую минуту он сам объяснил мне причины своей болезни.
– Вам, конечно, Нина, извините, что я вас так называю, странно видеть меня в скотском состоянии. Культурный человек, студент, хоть и вечный, ну и так далее, напивается до положения риз. Только ведь не без причины пью… Вы, наверное, слышали, что я супругу свою Лидию Ивановну похитил из родного дома, умыкнул, так сказать, на глазах ее оторопевших сестриц, за что мне от тестя так и не было прощения. Ну, это другой вопрос. Не жалею, что увез, крепко полюбил ее, можно сказать, на руках носил. Сам я, как видите, человек невзрачный, а она красавица, статная, видная. Были мы раз в гостях, в Елабуге тогда жили, вот за столом сосед Лидии справа и говорит ей тихонько: «Чудная, русская женщина, а замужем…» Увидел, что я прислушиваюсь, и замолчал, но я-то понял, что он хотел сказать. Надо было Лидию домой увезти, но где там! Затеялись танцы, а Лидия до них охотница. Весь вечер плясала со своим соседом по столу, техник он был по землеустройству и в Елабуге оказался проездом. Уже около полуночи всем скопом пошли провожать его на пристань. В маленьких городах, что стоят на реке, это первое развлечение – выходить к пароходу. Так вот и мы стояли на дебаркадере, смотрим на пароход, а он стоит белый, весь в огнях, и кажется идет на нем совсем не такая жизнь, как у нас в темной Елабуге. Техник уже взошел на пароход, стоит на верхней палубе, облокотясь на перила, и переговаривается с нами. То ли он знак какой Лидии подал, только она вдруг кинулась к сходням, а их уже убирали. Лидия прыгнула и оказалась на пароходе, и он тотчас же отвалил. Не буду рассказывать, что со мною сталось. Вернулась Лидия месяца через два, как ни в чем не бывало, даже прощенья не попросила, сказала только: «Будешь попрекать – уйду!». С тех пор что-то откололось во мне, обида так и не прошла, пить стал… Ну, да теперь уж все равно, – махнул он рукой, – жизнь к концу идет. Я ведь недаром медик, лучше кого другого знаю, что долго не протяну.
Сама Лидия Ивановна никогда и словом не обмолвилась о том, что когда-то убегала от мужа. Казалось, она всегда была добропорядочной женой, которую и заподозрить нельзя в легкомыслии. Почти каждый день я слышала из своей комнаты ее разговоры с Натальей, у которой завелся «ухажер» плотник, ставивший хозяевам баню. У Натальи был внебрачный ребенок, она тяготилась своим положением: «ни вдова, ни мужняя жена», и подробно рассказывала Лидии Ивановне, как плотник, мужик из другой деревни и, по его словам, неженатый, холостой, подпускал ей «турусы на колесах».
– Ты, Наталья, не очень-то доверяй этому, мало тебе Паньки. (Панька – 6-тилетний белобрысый, как мать, мальчонка, обычно сидел тут же и впитывал в себя бабий разговор). Обжегшись на молоке, дуй на воду!
– Так-то оно так, – нерешительно тянула Наталья, – только больно уж тоскливо, все работа да забота одна, никакой радости в жизни…
– А я тебе еще раз говорю, – уже тверже повторяла Лидия Ивановна, – что имеем – не храним, потерявши – плачем!
Слыша неоднократно эту пословицу от Лидии Ивановны, я подумывала, уж не себя ли она казнит за прошлое?
Любовные дела Натальи скоро кончились ничем. Плотник закончил ставить баню и смылся. Наталья заливалась слезами:
– Обещал же, не абы, как жить, а посемейному!
– Так тебе, дуре, и надо! Не понесла хоть?
– Кажись, нет!
– Ну, хоть на том скажи спасибо.
Прожив с мужем 25 лет и кое-что усвоив от него из медицины, Лидия Ивановна храбро вела прием больных в отсутствие мужа. Однажды, муж и жена привезли к ней мальчонку лет четырех, который не говорил, не ходил, не мог держать рукой ложку и был в состоянии только лежать, так как все бледное его тело дрожало, как студень. Казалось, в нем полностью отсутствовали кости, на которых держатся мышцы.
Лидия Ивановна предписала ребенку три раза в день йодистый калий по 30 капель в ложке молока. Обнадеженные родители увезли ребенка, кланяясь и благодаря.
– Что с ним? – спросила я у Лидии Ивановны.
– Наследственный сифилис.
– Разве калий йод поможет?
– Что ж, и это хорошее средство, когда нет ничего другого, – невозмутимо ответила она. «Лечила» она и трахому, когда жили они в Удмуртии.
В воскресенье я ходила на мельницу, где собирались мужички потолковать о том, о сем. Мельница стояла на пригорке за околицей, но не работала: сносился жернов, и молоть зерно мужики ездили в другую деревню. На своей же мельнице собирались по привычке, была она своего рода клубом. Вечерами подле нее толклась молодежь, любительница попеть-поплясать. Но в воскресные утра тут было тихо, и я со стопкой газет направлялась к мельнице. Мужички степенно здоровались, отвечая на мои приветствия, освобождали для меня место на скамье, и кто-нибудь нетерпеливо спрашивал:
– Ну, что там, Нина Васильевна, в газетке пропечатано? Будет война, аль погодят маненько? Передохнуть дадут?
Я подробно рассказывала о международном положении, о том, как складываются отношения нашей страны с той или иной капиталистической державой на мировой арене. Слушали внимательно, задавали вопросы. «А как там Япония? Турки как?». Гражданская война, интервенция еще у всех были в памяти, среди собравшихся большинство были участниками, и они не прочь были вспомнить, как воевали против Колчака. Заходила речь и о внутренних делах: о продразверстке, этой чрезвычайной мере политики военного коммунизма, о продналоге, сменившем продразверстку, и, наконец, о введении единого сельхозналога, который с 1924 года стал взиматься в денежной форме. Заходила речь о смычке между городом и деревней, о новой экономической политике. Все свободное время по вечерам я тратила на чтение газет, благо Емельян Петрович выписывал их, не скупясь. Освоившись в беседах с мужичками, я думала о том, что следует заняться и молодежью. Но скажу откровенно, я боялась встречи с деревенскими парнями. Напугали они меня в первый же вечер по приезде в Балду. Я сидела за столом и писала письмо домой. Как вдруг под самым окном под звуки гармошки раздалась озорная частушка:
… «Милка печку затопила,
дым кудрявый повалил…
Я погасила лампу, и стало видно, что под окном стоит ватага парней, и кто-то из них, вскарабкавшись на завалинку, приник лицом к стеклу. В ужасе я бросилась на половину хозяев.
– Ничего, не пугайтесь, просто парням охота посмотреть на новую учителку, – успокоила Лидия Ивановна.
– Хотите, я шторки повешу?
Мы повесили шторки, и в комнате сразу стало уютнее. Теперь я уже могла не опасаться, что кто-то подглядывает за мной с улицы. Но парням, видно, не только была охота поглядеть в окно на новую учителку, но и познакомиться поближе. В один из вечеров двое из ребят зашли ко мне в школу и, потоптавшись у порога, попросили несмело:
– Книжечки, чтобы почитать, не найдется?
Обрадованная просьбой, я дала им «Вечера на хуторе близ Диканьки». В следующий раз они привели еще двух ребят, а так как книг у меня в достатке не было, я предложила им каждый вечер приходить в школу, и я буду им читать вслух. Ребята обрадовались. С тех пор каждый вечер мы собирались в школе и читали. Радовало и то, что стали приходить на эти чтения и девушки. Читали мы «Капитанскую дочку», «Кавказского пленника», «Детство» Горького. Читали не только прозу, но и стихи. Чаще всего стихи Никитина, которого я очень любила и книжку стихов которого захватила с собой. Прочитали мы и пьесу Островского «На бойком месте», и пришла мне в голову мысль поставить спектакль по этой пьесе.
