Давид Ланди - Биоген
Первый раз я увидел отца Егора, когда нам было лет семь. Это был невысокий худой смуглый мужчина с решительными чертами красивого лица. Он отсидел к тому времени очередной срок и вышел на волю – не то на год, не то на полгода, – прежде чем снова сесть в тюрьму. Так продолжалось еще лет восемь, пока он не сгинул после очередного освобождения в никому не известном направлении, успев перед этим привить сыну не только страсть к мотоциклам, любовь к гитаре, но и романтику еще одной реальности нашего мира – зоны. Егор попал в нее, даже не достигнув совершеннолетия. «Малолетка»[305] была суровой школой жизни, и, выйдя на волю, Вовка рассказывал, как залетев в тюремный лазарет после очередной неудачной драки, он разрезал лезвием заживающие на голове раны, чтобы подольше находиться в невесомости больничной палаты и поменьше – в концлагере для непослушных детей.
Мульт: Такие дела…
Пупок же смеялся над нами еще и потому, что сам жил под землей и давно уже привык к сырости полуподвала. Его мама, тихая, немногословная женщина, была дворничихой. Она одна воспитывала детей – сына Сергея и дочку Лену. Отец Пупка утонул в Волге, пытаясь на спор переплыть реку. Серьезные поступки требуют серьезных тренировок, но пьяный человек предпочитает обходиться жидким допингом, и финал наступает еще до финиша, независимо от того, простой ли ты дворник или популярный скрипач[306].
Жили они в подвале, который выделило для них домоуправление. Маленькие квадратные отверстия на уровне земли заменяли им окна. Пол был земляной, кое-где проложенный досками. Сергея прозвали Пупком взрослые пацаны – за его маленький рост (чуть выше их пупков). Несмотря на это, Серега с легкостью вступал в любое сражение. Подпрыгивая, он наносил серию молниеносных ударов в голову противника и быстро отступал, если спор не удавалось решить нахрапом. В общем, это был очень живой мальчишка с русыми волосами и нежно-голубыми глазами, в отличие от Соловья, у которого глаза были темно-синими, а волосы светлыми, как хорошо просушенная солома.
А встреча на поверхности земли при выходе из бомбоубежища хоть и напоминала встречу на Эльбе, но не сохранилась в памяти потомков, так как не была запротоколирована ни одним летописцем.
Четыре года спустя я вернусь в это бомбоубежище, чтобы выполнить миссию кладосоздателя и повысить ценность сооружения.
Произойдет это так. Будучи уже пятиклассником, я подружился с мальчиком из интеллигентной, музыкально-театральной семьи. Гуляя как-то в его дворе по улице Комсомольская, 10, я познакомился с необычным человеком – высоким стариком с добрыми глазами и большими сильными руками. Кисти рук старика походили на два кузнечных молота, и предметы, попадая в его руки, становились маленькими и хрупкими, как наш мир. Старик был стар, худ и изможден, а вот глаза цвета моря были молодыми и веселыми. Глаза человека, который никогда не сдается[307] и ничего уже не боится в этой пустяшной жизни – в этих оковах грехов.
Меня всегда тянуло к старикам. К их суровым, задумчивым лицам. К их бугристым рукам. Будто что-то подсказывало любознательному подростку, что старые корни моего города могут передать юному саженцу какое-то знание, силу, которые я не получу ни в школах, ни за их пределами.
Этот старик оказался человеком, чья судьба связана с нынешним обликом Центрального района Волгограда и одним из любимых мест отдыха жителей города. После войны он работал в команде главного архитектора Василия Симбирцева и по его проекту возводил лестницу, спускающуюся к берегу Волги и поднимающуюся к фонтану «Дружба» – зависит от того, кто по ней идет: турист, прибывший на теплоходе, или горожанин, спешащий на утреннюю рыбалку.
Дело было весной. Я прогуливался во дворе старика вместе с Лешкой – подростком из своего двора. Иногда я брал с собой этого мальчугана. Лешка был на два года младше меня и представлял собой лучшую половину подрастающего в «двадцатке» поколения. Погода была отличная, делать было нечего, и, слоняясь по центру, мы зашли в этот двор, предварительно настреляв у прохожих денег и купив мороженое.
Я заметил, что недалеко от нас из подъезда вышел высокий старик. Старик нес в руках несколько саженцев. Меня заинтересовали планы незнакомца, и я пошел за ним, поглядывая на деревца, зажатые в огромной ручище. Старик обратил внимание на мое любопытство и, подойдя к намеченному месту, поманил нас пальцем, попросив помочь вырыть ямы. Мы с удовольствием принялись за работу, и вскоре три саженца были посажены. Старик предложил нам прийти завтра и еще раз помочь ему высадить деревца.
На следующий день Лешку не отпустили гулять, и я пришел один. Мы посадили несколько кустарников, и старик расспросил меня, где и с кем я живу. Позже несколько раз я помогал ему растягивать для полива шланги, и в конце концов мы подружились. Пару раз старик приглашал меня к себе домой и угощал чаем. Чай он заваривал на травах, в большом фарфоровом чайнике, и всегда предлагал несколько видов варенья. Банки с вареньем стояли у него на полочках в нише перед кухней и соблазнительно просвечивались осиропленными ягодами сквозь чуть зеленоватое стекло пол-литровых баночек.
В ту весну я часто встречался со стариком. Мой путь из школы проходил через его двор… За время наших непродолжительных встреч старик успел рассказать мне много занимательных историй. Из них я узнал, что после войны он строил нашу набережную. В его подчинении работали пленные немцы, и однажды, возводя центральную лестницу, они нашли кубышку с золотыми и серебряными монетами царской чеканки. Немцы рассовали монеты по разным местам и долго прятали их у себя в бараке, пока в один из обысков надзиратель не обнаружил у кого-то несколько монет. Военнопленного взяли в оборот, и он раскололся – сдал своих товарищей и показал, где лежит большая часть клада. Барак и немцев несколько раз перерыли, а тех, у кого выявляли монеты, наказали.
Вскоре надзиратели успокоились. А через неделю, собираясь после работы домой, старик обнаружил в кармане своего бушлата горсть золотых монет и немецкий крест. Он сразу понял, чьих это рук дело. По его словам, это был бригадир группы немцев, которого звали Вальтер.
Помню, старик еще похлопал меня по плечу и сказал, что Вальтер у немцев – то же самое, что у русских Валера.
– Знаешь Валерия Чкалова? – поинтересовался он.
– Знаю, – ответил я, вспомнив знаменитого летчика.
– Молодец, – улыбнулся старик и продолжил рассказ: – Этот Вальтер был бывшим офицером германских войск…
Старик близко сошелся с военнопленным, уважая того за исполнительность и мужество, с которым он переносил тяготы плена. Старик не стал ничего спрашивать у Вальтера про монеты, сообразив, что, испугавшись наказания, тот решит от них избавиться. Так и вышло. Выбросить монеты Вальтер пожалел, поэтому и подсунул их в бушлат старика, так как находился в прямом подчинении и имел доступ в рабочий барак. Из-за его поступка старик оказался в неприятном положении. Отнеси он эти монеты в НКВД и его замучили бы допросами. Пришлось бы не только рассказать о том, кого он подозревает, но и почему именно ему, а не кому-то другому этот фриц подложил монеты. В общем, выкинуть монеты у старика рука тоже не поднялась, и он их перепрятал в надежном месте.
Были и другие истории, рассказанные мне этим удивительным человеком, но их файлы стерлись в моей памяти, освободив место для фиксации новых приключений хозяина.
Так прошел месяц, за ним второй, и наступила середина июня.
Как-то мы встретились со стариком около бомбоубежища, стоявшего недалеко от площадки детского садика. Лешка пытался нарвать абрикосов, а я маялся от безделья, прекрасно понимая, что теряю бесценные минуты и торчу здесь, как дурак, вместо того чтобы купаться, как умный на Волге.
Старик подошел к нам сзади и положил мне на плечо руку. Последнее время он плохо выглядел и ходил с палкой, на которую опирался при каждом шаге. Мы сели на лавку и разговорились. Я рассказал ему, что у себя во дворе уже обследовал все бомбоубежища и знаю каждый вход и выход. Он заинтересовался моей историей и поведал мне, как возводились эти конструкции.
А осенью, когда старик стал совсем плох, я начал навещать его дома. Особой помощи от меня не требовалось, потому что он жил вместе со своей сестрой – тетей Верой. Но поболтать или выпить чаю с вареньем я иногда забегал, чувствуя, что ему это необходимо.
И вот в один из таких теплых осенних дней… когда печальный воздух приближающегося расставания начинает нашептывать прощальные молитвы… когда в листве увядающих вязов слышится первая тревога холодов… когда безнадежно больные кусты жасмина начинают ронять листву, оголяя морщины своих ветвей… когда высокая печаль, ложась с белесых небес на город, выматывает и ласкает сердце необъяснимой грустью… когда хочется читать стихи, и нет сил избавиться от них ни на уроках, ни дома, ни во дворе… ты поддаешься искушению, берешь в руки книгу и читаешь, читаешь, читаешь:
