Наталья Чердак - Шутка костлявой девы
Через несколько дней она опять появляется (все так же одна) и опасливо смотрит вокруг. Видит меня и тут же разворачивается, но я кричу ей:
– Не уходи, не трону!
Мне казалось, это подействует, но не тут-то было. Она опять сбегает от меня.
В следующий раз встречаю женщину уже через неделю. Завидев меня, она, как ни странно, остается на месте и что-то напевает на своем наречии. Песня мелодичная и ласковая. Поет и смотрит в сторону, будто заигрывает со мной.
Подхожу к ней, сажусь на камень неподалеку. Она не двигается и все так же продолжает петь. Внимательно рассматриваю ее. Мой возраст – тридцать девять. Каждый раз, как мое тело претерпевает сильные изменения, приходится переезжать в другую гостиницу.
В последней я остановился всего пару дней назад. Она находится недалеко от предыдущей, поэтому я могу проделывать все тот же путь к ручью.
Девушка не двигается, но песня затихает.
– Что такое? – спрашиваю. – Красиво поешь.
Она давится смехом и потому не может продолжать.
– Я видела, как ты меня каждый день караулишь. Зачем?
Что ей ответить? Правду? А вдруг убежит опять?
– Понравилась ты мне, – простодушно отвечаю я.
Она пытливо смотрит, но потом говорит:
– Ты тоже мне понравился. Красивый.
Из джунглей доносится крик.
– Мне пора, – говорит она и в спешке уходит. – До завтра.
– Стой! Как тебя зовут?
Ответом мне служит тишина.
Глава VI
Пылающая птица
– Видья – это значит «званная», – серьезно говорит женщина.
Около ручья свежо и прохладно. Здесь никого нет, кроме нас, птиц и насекомых.
– Ты ведь замужем, так?
Видья сильно рискует, разговаривая со мной. Случись это в городе, ее бы уже давно наказали, но здесь ничего не грозит ни мне, ни женщине. Вероятность, что сюда придут ее соседки, конечно же, есть, но она совсем небольшая. В это место редко кто заглядывает. Нужно идти через джунгли минут двадцать, прежде чем придешь к ручью, и еще завернуть в нужном месте.
– Замужем, – подтверждает Видья, – но муж меня не любит, его сердце принадлежит другой женщине. Она оказалась бездетна, поэтому ее вернули в семью.
Видья говорит это непринужденно и даже просто, будто так и должно быть. В новой семье молодую женщину никто не любит, поэтому она сбегает сюда и проводит много времени у ручья. Как я узнал, ей за это частенько попадает, но чаще все же сходит с рук.
– Неужели совсем не на кого положиться?
– Свекровь упрекает постоянно и чуть что – сразу кричит. Здесь, в этом лесу, мое укромное место.
– А кто вчера звал тебя?
Вчерашним днем нашу маленькую идиллию чуть было не нарушили. Девушка лежала у меня на руках, я целовал ее шею, радостно слушал птиц, и вдруг совсем недалеко от нас кто-то испуганно вскрикнул.
– Сестра мужа. Она иногда приходит за мной.
– Ты не боишься, что она выдаст тебя?
В ее глазах мелькает грусть.
– Мне уже ничего не страшно. Я просто хочу хорошего отношения и, может, даже любви. На что молодость, если нет в ней чувств – ярких, пылающих, словно хвост дикой птицы? – с жаром говорит девушка. – Да и не выдаст она меня, я знаю ее тайну.
Наклоняюсь к этой полудикарке, которая вдруг заговорила словно герцогиня, и нежно целую в губы. Сначала Видья сопротивляется, но затем неуверенно отвечает.
– Меня никогда не целовал так муж, – задумчиво заключает она. – А ты многих целовал?
Не думаю, что нужно отвечать правду. Правда может обидеть ее и разбить то чувство, которое девушка посеяла в своем молодом и потому слабом сердце.
– Не многих, – вру я.
Теперь мы встречаемся несколько раз в неделю. Она совсем перестала меня дичиться. Никаких договоров и встреч вне этого места. Видья настояла на том, чтобы я пообещал не пытаться переходить границы. Встречи только тут, и то, если у нее получается улизнуть из дома. Иногда я не прихожу, иногда не приходит она.
У нас ни разу не заходило дальше поцелуев. Пока что я сдерживаюсь. Лишь начинаю задирать ей юбку, и она теперь даже не сопротивляется, но тут же останавливаюсь. Под тканью на ней еще и легкие штаны. Это возвращает меня к реальности, пьянящее чувство свободы испаряется. Спать с замужней индийской женщиной нельзя, даже если она сама не против. У них это под строгим запретом и жестоко карается, проблемы мне не нужны.
– Видья, я не думаю, что это хорошая идея.
Она умоляюще на меня смотрит. Во взгляде и печаль, и мольба, против такого очарования сложно выстоять. Тогда я говорю:
– Близости у нас не будет, но я сделаю то, что твой муж наверняка никогда не делал. Сними с себя эти штаны.
Она безропотно покоряется и развязывает тугой узел веревки, служащей ей поясом.
Легким движением опрокидываю ее и давлю на грудь:
– Лежи и не шевелись.
Сам целую девичий живот и спускаюсь ниже. Под прикосновениями губ она вся трепыхается и подергивается, грудь высоко вздымается. Глаза крепко зажмурены, лишь рот чуть приоткрыт: из него вырываются тихие стоны наслаждения.
В этот день я провожаю ее до конца джунглей. На прощание она нерешительно целует меня в губы и уходит. Интересно, где же живет Видья? Решаю проследить за ней, чтобы узнать, где ее дом. Буду приходить к ней в своих других обличиях, чтобы никто ничего не заподозрил. Прогуливаться мимо и смотреть, как она работает во дворе, любоваться ею.
На следующий день просыпаюсь мальчиком. Встаю и бегу на море, целый день плещусь в волнах и играю. Вечером решаю прийти к ней. В таком виде я могу беспрепятственно смотреть на Видью сколько угодно, и никто этого не запретит, и, конечно, не увидят в детском любопытстве ничего постыдного.
На заднем дворе стоит толстая женщина с длинной толстой косой ниже пояса и еще одна – более молодая. Они горячо о чем-то шепчутся.
Решаю остаться здесь и смотреть, что будет дальше. Выходит моя Видья. Но не жизнерадостная и красивая, а печальная. Она бредет вдоль забора и с тоской смотрит впереди себя. Неожиданно одежда на ней вспыхивает. Волосы загораются ярким пламенем и факелом освещают пространство вокруг. Кричащая женщина несется по саду, как мифическая птица Феникс, разбрасывая огонь. Потом бросается на землю и отчаянно катается по ней. Но поздно. Волосы сгорели до самого основания, лицо обезображено. Она все еще дергается и пытается жить, но уже спустя несколько минут затихает. Я знаю, она еще дышит, но уже не двигается. Это просто болевой шок: Видья без сознания.
Улицу пронзает крик. Мой крик. Я чувствую себя таким же беспомощным, как в ту ночь, когда к Кире пришел Макс, а я ничего не мог с этим поделать. Беспомощный ребенок.
Ко мне кидаются женщины – видимо, они считают, будто я виновник, но я бегу от них в джунгли. Прочь! Прочь отсюда!
Глава VII
Садху
Моя бедная Видья! Это я сгубил тебя. Теперь я решаю бросить все и скитаться по свету. Отныне я запрещаю себе любить кого-либо, необходимо пытаться очиститься духовно, опустошить себя. Может, так мне удастся спасти себя и всех тех несчастных, которые пытаются любить меня. Женщины несчастны со мной, их преследует смерть.
Сейчас я мучаюсь дизентерией. Ужасно выгляжу и источаю мерзкий запах. Ходячий мешок с костями. Скитаюсь по улицам, как всеми покинутый бродяга. Меня шатает из стороны в сторону – лихорадка, нужно остановиться и дать телу отдохнуть. Сажусь около пыльной дороги, рядом сидит беззубый индус в оборванной одежде. Краем глаза замечаю, что он наблюдает за мной.
Я встретился с ним в городе N. Тут полно нищих.
Поворачиваюсь к нему, хочется поболтать:
– День добрый.
– Ты погряз в грехах, – только и говорит он и отворачивается.
Меня раздражает его напыщенность и самоуверенность. Наверное, у самого за плечами вагон разных пакостей. В сложившейся ситуации есть что-то театральное. Принимаю его игру:
– И что дальше?
– Нужно очистить карму, – отвечает он.
Я и без него знаю про карму. Молчу и жду, что этот самонадеянный оборванец скажет дальше.
– Иди искупайся в Священном Ганге, – говорит он. – Я направляюсь сейчас туда, могу взять с собой. Мне было видение, что ко мне присоединится странник.
Почему бы и нет? Может, тогда все это прекратится?
– Хорошо, старик, где ближайший автобус, или ты решил дойти до Великого Ганга на своих двоих?
* * *В реке женщины полощут белье, моют волосы и вычищают грязь из-под ногтей. Они с ног до головы закутаны в свои разноцветные сари, как куколки в коконы.
Около берега, на другой стороне реки, сидит раздетый по пояс мужчина. Его ноги скрещены, а руки положены на колени, пальцы направлены вверх. Он качается из стороны в сторону и закатывает глаза. Все это он проделывает молча. При этом лицо его выражает страдание и боль, будто некто забавляется и непрерывно тычет его иголками.
– Кто это? – спрашиваю я.
– Один из нас, еще один садху, – улыбается мой старик.
Чудные эти садху. У них есть свои собственные религиозные течения. Различаются садху по жизненной философии и одежде.
