Николай Удальцов - Поэтесса
– Если бы у тебя было много жизней, одну из них ты посвятил бы мне? – по тому, что было непонятно, говорит Лариса серьезно или шутит, мне стало ясно, что она спрашивает серьезно.
– Я и одну жизнь не сумел посвятить тебе.
– Ну, а все-таки?
Как бы ты поступил?
– Не знаю.
Я ведь и сейчас, сегодня – не знаю, как потупить?
А только тот, кто знает, как нужно поступать каждый день, понимает – как нужно поступать каждую жизнь…– …У тебя был один-единственный недостаток – ты хотела стать моей женой, – прошептал я, и Лариса, погладив крыло своей «Мазерати», ответила мне так же тихо: – А у тебя был единственный недостаток – ты не хотел быть моим мужем…
– … Теперь у тебя все хорошо, Лариса.
Во всяком случае, у тебя есть все.
– Он дал мне все, – ответила теперь уже бывшая моя поэтесса, а потом – прибавила:
– А ты дал мне все остальное.– Раз уж ты здесь, Лариса, зайди, – проговорил я, сам не зная – ни чего желая, ни – на что рассчитывая.
– Я не войду в твой дом.
– Почему? Раз уж ты приехала.
– Потому, что ты не можешь потом пойти в мой дом.
И если я зайду к тебе, это будет предательством и по отношению к тебе, и по отношению к нему.
Поедем в лес.
– Нет, Лариса.
– Почему?
– Потому, что в лесу я могу захотеть затащить тебя на заднее сиденье, а ты можешь не удержаться и позволить мне это сделать.
И это станет предательством и по отношению ко мне, и по отношению к нему, и по отношению к тебе.– Поедем в лес! – повторила Лариса, и я почувствовал то, как она изменилась.
Передо мной была женщина, научившаяся приказывать.
И это был не приказ барина холопу, а приказ генерала полковнику.
Генерала, принимавшего на себя ответственность за то, что произойдет в дальнейшем.Лариса была красивой и талантливой женщиной, а значит, красота ее была агрессивной. Красотой, достигающей своей цели.
– Ты понимаешь, что я буду делать с тобой, если мы поедем в лес, Лариса?
– Понимаю, – ответила бывшая моя поэтесса, опустив глаза:
– Будешь меня ларисить……«Мазерати» вернула нас в мой двор через час. Вернула каждого из нас в свой мир.
– Ну, ты скажи: быть богатой – это очень приятно?
– Ага.
Одни проблемы.
Раньше у меня было два брючных костюма: один светлый и один темный – и я всегда знала, что надеть.
А теперь одежды шесть шкафов, а, не поверишь, надеть нечего.– А как твои дела? – Как и были, – ответил я, – только иногда хочется напиться.
И, услышав мои слова, Лариса вытащила из кабины гитару и, облокотившись на полировку автомобиля, тихо наиграла мотив:
…Ты мне говорил о разном.
Ни разу за веки кои,
Не спутав запой с оргазмом.
Не спутав оргазм с запоем…
– Это было о тебе, – проговорила Лариса, перебирая при этом струны. – А это – обо мне:
Клетка из золота, словно из стали…
Жду в воскресенье – не Воскресенья…
Мы были – любовники…
Стали друзьями…
Невероятно!..
Какое паденье!..
Красивая, умная, богатая женщина, имеющая возможность выбирать себе зал, импровизируя, устроила свой шутливый микро-концерт посреди замусоренного двора для меня.
Одного – меня.
И я был благодарен ей именно за это мгновение.А потом ей стало пора.
И она на прощанье спросила:
– Ты будешь завтра дома? – и я ответил ей честно:
– Не знаю, милая.
– Почему?
– Потому, что на свете ничего завтрашнего еще ни разу не было.Лариса сделала мне подарок тем, что показала, что наша последняя встреча, возможно, не последняя.
А значит, моя последняя судьба – не последняя тоже…
…Каждый раз, уходя от меня, она уносила рюкзак ласковых и нежных слов, которые я говорил ей, иногда невпопад, но ни разу не завязав узла на душе……Смотреть вслед отъезжающей черной машине мне пришлось недолго, только до тех пор, пока машина не скрылась за поворотом. Там, где был выезд со двора на главную дорогу.
Я сидел и курил, а мой взгляд озирался по сторонам.
На первом этаже, в соседнем подъезде ставили пластиковые окна, и мастеровые замеряли проем сантиметровой рейкой.
И, когда из двери нашего подъезда вышел муж Лады, Гена, и, закурив тоже, присел на лавку рядом со мной, я спросил его:
– А почему оконные проемы не могут сделать одинаковыми, чтобы не пришлось мерить каждый раз?
В это время из-за кирпичной коробки гаража вышел пьянчужка и, встав недалеко от того места, где недавно стояла Ларисина машина, стал мочиться в кустах.
Мы с Геной оба посмотрели в его сторону, и Гена спросил:
– С балкона я видел, что тебя привезла женщина на «Мазерати».
Кто она?
– Она – женщина, песни которой я слушал раньше, и сплетни о которой не слушаю теперь.Муж Лады вновь посмотрел на пьянчужку, стоявшего около того места, где совсем недавно стояла машина Ларисы, и проговорил:
– Люди разные, а ты спрашиваешь, почему окна одинаковые сделать не можем?
Страна у нас такая.
Родина…
…Я остался один и задумался:
«Где же она, моя Родина?
Там, где пивной воротила покупает себе место в Законодательном собрании?
Или там, где на берегу реки, распустив волосы, обнаженная красивая женщина поет свою песню?..»…???…
Модель
…В этой повести, распавшейся на несколько повествований, я буду говорить не о творчестве, а о мужчине и женщинах.
Так что тот, кто увидит в этих историях рассказ о творчестве, поймет меня совершенно правильно…
…Конец каждой из этих историй был не вполне приятен для меня. Но так уж устроена жизнь, что для того, чтобы сделать конец иным, нужно снова начинать историю с самого начала…
…Художники, вообще-то, люди подозрительные: то они водку злоупотребляют, то – в карты поигрывают. А то – страшно сказать – голых женщин рисуют.
Так и представляю себе разговор двух художников:
– Пойдем, собрат, злоупотребим водку, поиграем в карты, а потом попробуем нарисовать женщину.
И не какую-нибудь обнаженную, а просто – голую.
Такую – какая она есть, – говорить один.А другой – ему согласно кивает: – Ага…
…А может, и не кивает, а грустно и задумчиво соглашается:
– Попробуем нарисовать женщину…
Такую – какой ее пока нет…Такую – какой ее пока никто не видел…
…Я никогда не путал голую женщину в постели с обнаженной женщиной на холсте.
Впрочем, голых женщин я не писал никогда. На моих картинах женщина обнажена для того, чтобы быть символом не наготы, а искренности, правды и, может быть, даже истины.
Той истины, которую я понимаю, хотя я отдаю себе отчет в том, что могу понять далеко не все.
И не на все вопросы могу дать ответ.Я даже не знаю ответа на главный для каждого художника вопрос: «Картины – это интерьер, в котором мы живем, или жизнь – это интерьер, в котором мы пишем картинны?»
Ну, что же, в конце концов, искусство – это попытка разобраться в красоте и гармонии посредством того, в чем мы не разбираемся…
…С другой стороны, обнаженность модели на картине – это не символ того, что правду демонстрирует модель.
Это символ того, что правду говорит картина.
А значит, правду говорит автор……Так как я стою на том, что результаты творческого процесса отличаются от жизни на величину автора, мне доступны искажения: блондинку я могу сделать брюнеткой, стриженую девушку – пышноволосой, а худышке добавить форм – мои искажения остаются в пределах здравого смысла. По-моему, нельзя изображать Еву такой, что при взгляде на нее хочется остаться в раю…
…Искусство – это всегда передача содержания через форму, подчиненную содержанию.
И я помню, как на одной из моих выставок какая-то заезжая мадам, видимо, желая посверкать эрудицией, сказала мне:
– Все с чего-то начинают.
Художник, например, начинает с того, что решает – какими красками он будет писать свою картину, – и мне пришлось разочаровать мою разговорницу:
– Художник начинает с того, что решает – что он хочет сказать своей картиной людям.
– Да-а?
А потом?
– Потом картина говорит художнику – насколько это ему удалось.И мадам удовлетворилась моим комментарием.
Но если бы она спросила:
– А – что между этим? – мне бы пришлось честно признаться:
– Не знаю……Как правило, мне позируют красивые молодые женщины.
Впрочем, в моем возрасте все женщины уже молодые, просто с годами понимаешь, что возраст – это понятие растяжимое.
Однажды мы разговорились на эту тему с моим другом, поэтом Иваном Головатовым, и он сказал:
– Разговоры о старости – это прежде всего – страх смерти, – и я ответил ему:
– Разговоры о старости – это прежде всего – надежда на то, что будешь жить долго.Как-то раз я проговорился своей старинной приятельнице, журналистке Анастасии:
– Я родился еще при отце народов, потом видел оттепель, застой, перестройку, пожил при национальном лидере. Правда, каждый раз все это было в кавычках, – и неожиданно нарвался на комплимент:
– Врешь ты все.
– Почему?
– Потому что, по-твоему, выходит, что в России можно прожить очень долго и так и не стать сволочью…
