Алексей Ручий - Наркопьянь
На станции я первым делом посмотрел расписание. Ближайшая электричка в нужном направлении шла через сорок минут. Я решил спрятаться где-нибудь в тени и ждать моих так называемых коллег.
Они появились минут за десять до электрички. Оба помятые – с тех пор, как я покинул их, во внешности моих приятелей мало что поменялось. Издержки образа жизни, как я уже говорил.
– Ну что, эксплуатируемый класс, готовы поработать? – спросил я вместо приветствия, прекрасно зная, что парни не просто не хотят работать, но в принципе не очень-то и могут.
Ботаник с Психом в ответ только молча протянули руки для приветствия. Я пожал их. Что ж состояние, может, было и не особо боевое, но мы, если рассудить, подвигов никому и не обещали.
– Че делать-то хоть надо? – вяло спросил Ботаник.
– Да разгрузить что-то или загрузить… – коротко бросил я, – какая разница-то?
– Да, в общем-то, никакой, – вяло пробормотал Ботаник и погрузился в молчание.
Подползла электричка. Мы погрузили свои бренные тела в сонный вагон, набитый дачниками, какими-то вялыми людьми и невнятными тенями. Электричка дала гудок и поползла прочь от станции. Очень хотелось надеяться, что вперед, к светлому будущему. Но в это как-то слабо верилось…
– Бедность – не порок, а состояние, неотвратимо преследующее маргинальную личность вроде меня, – коротко заключил Псих, глядя в замызганное окно вагона.
– Надеюсь, сегодня мы на время с ней покончим, – попытался улыбнуться я. Получилось криво.
– Надейся, надейся… – хмыкнул Псих. – Вообще вся эта работа ведет не к обогащению, а к моральному истощению и нравственному обеднению, я бы сказал… Это ебаная замкнутость капиталистической системы…
– Ага, замкнутость, – подключился Ботаник, – черт с ней с системой, вон идут ее представители, чтобы отнять у пролетариата последнее, – и он указал в сторону тамбура.
В вагон вошли контролеры. Мы поспешили ретироваться в следующий вагон. Средств на оплату проезда не было, да и не привыкли мы этот проезд оплачивать. Это был наш бунт против железнодорожных монополистов.
На ближайшей станции мы перебежали пару вагонов, таким образом, оставив контролеров позади. Вновь заняли места в вагоне.
– Чего ты там про капиталистов говорил? – спросил я Психа.
– Да то и говорил, что сколько не работай – все равно останешься с хуем у носа.
– Ну, так что поделать – мир вообще на хрен несправедлив. Я, прикинь, сегодня с утра пришел в ментовку, так сказать, с повинной, раскаявшись… ну почти раскаявшись… – и что же ты думаешь? я полчаса ждал, пока правосудие удосужится вообще признать существование моей персоны в своей обители, потом еще дверей в пять тыкался, чтобы хоть кто-то определил мою дальнейшую судьбу…
– Ну и нашелся этот кто-то?
– Нашелся, бля. В лице какого-то заспанного мента, которому не то, что меня лицезреть, ему, по-моему, вообще в этом курятнике находиться было неприятно.
– И что же, справедливость восторжествовала в итоге?
– Справедливость в итоге превратилась в квитанцию о штрафе, которая в итоге превратилась в горстку пепла. Потому что вся справедливость этого мира и есть пепел.
– Вот тут ты совершенно прав, – подытожил Псих. И замолчал. На этот раз надолго.
Мы вылезли на Балтийском вокзале. Пешком дошли до Лиговки. Псих что-то говорил о науке. Из-за жары я почти его не слушал, борясь с накатывавшей дурнотой. Думаю, Ботаник занимался тем же. Но Психу, по-моему, было все равно – слушают его или нет.
Зато у Психа оказалось немного денег, и от Лиговки до предполагаемого места работы мы поехали на автобусе.
Солнце разливало по городу волны нестерпимого света, иногда мне казалось, что у меня в глазах пляшут белые зайчики. Или сатиры – черт его знает.
Вышли в районе огромной промзоны, протянувшейся на несколько километров. Фабрики и заводы воткнули сигары своих труб в хрупкое летнее небо и вовсю смолили, выпуская клубы густого жирного дыма.
– Фабрики рабочим! – крикнул Псих незримому оппоненту.
– Ага, а еще денег бы… – подхватил Ботаник.
– Сейчас все будет, – поспешил я заверить их, хотя в душе шевельнулся комок сомнений.
Долго искали место, указанное мне нашим так называемым работодателем, так как улиц как таковых тут не было и нумерации редких попадавшихся нам домов, соответственно, тоже.
Кое-как нашли проходную какого-то заводика. Потом долго объясняли заспанному сторожу, кто мы и зачем мы здесь и почему нам так надо пройти на охраняемый им объект. В конце концов, он дрогнул под напором наших аргументов и, махнув рукой в неопределенном направлении, пропустил нас.
Перед нами раскинулась огромная, заросшая бурьяном площадка, расчерченная шрамами рельс, взбугрившаяся кучами какого-то хлама. Вдалеке торчали покосившиеся ангары.
Мы прошли метров триста от проходной в направлении, указанном нам сторожем, и уперлись в бытовку, сделанную из бывшего вагона, снятого с колес. Перед ней стоял самодельный рукомойник. Я смекнул, что, видимо, это и есть место назначения. Постучались.
Вышел тот самый кент, который предлагал работу, его звали Макс. Окинул нас хмурым взглядом, словно оценивая, способны ли мы на какую-нибудь работу вообще. По всей видимости, конечное решение оказалось положительным, потому что он коротко бросил:
– Поработать?
– Да, – так же коротко ответил я, потом уточнил, – как и договаривались.
– Да помню я, – махнул рукой Макс, – воздух разрезала огромная лапища с синим мазком татуировки. – Сидите здесь, отдыхайте, машина скоро должна быть… Вообще-то уже должна быть, да задерживается… Что там сторож, спит?
– Мы не заметили…
– Да спит по любому старый хрен, пойду его разъебу… отдыхайте.
– Какой-то он неприветливый, – заметил Ботаник, глядя вслед удаляющейся фигуре нашего работодателя.
– Тебе не все равно? – Псих почесал затылок, – пойдемте где-нибудь поваляемся в тени, а то жарища сегодня просто жуткая.
Мы уселись в сторонке на траве. Издалека доносился какой-то гул, что-то гремело и тарахтело в недрах промзоны. Тени укорачивались, сухой воздух нагревался. Это совершенно не способствовало приведению моего организма в норму. Но, как и всякий человек, способный иногда пить неделями, я старался не обращать на побочные неудобства внимания, потому что к этим самым побочным неудобствам давно привык.
Из бытовки на божий свет выполз какой-то иссушенный человек с опухшим от пьянки лицом. Огляделся, словно пытаясь привыкнуть к окружающей реальности – так делают ночные животные, выползая из своих нор на охоту. Потом направился к нам.
– Местный житель, видать, – заметил Псих.
Мужик поравнялся с нами и, не здороваясь, спросил:
– Что парни, поработать?
– Вроде того, – без всякого энтузиазма ответил ему я. Его только не хватало на наши головы.
– Понятно, – протянул алкаш с таким видом, словно ему действительно только что стало понятно все – в смысле абсолютно все: зачем существует эта планета, зачем неведомо кому понадобилось поселить на ней странную тварь под названием человек и зачем этот самый человек разводит на ней какую-то не всегда понятную даже ему самому деятельность.
– Ты чего к парням пристал? – невесть откуда появился Макс.
– Да я не пристал, просто так поинтересовался, – алкаш полез за чем-то в карман, но, поковырявшись в нем, вытащил пустую руку, – когда деньги-то будут, Макс?
Макса передернуло, словно он только что проглотил что-то неприятное – жабу, например.
– В субботу, я ж говорил. Что все уже пропили?
– Ну не то, чтобы все… но жрать хочется…
– Водка у вас всегда есть… Есть ведь?
Алкаш замялся:
– Ну… есть, вроде…
– Вот ее и жрите. – Макс повернулся к нам:
– Машина будет где-то через сорок минут. Я вас позову. – И он пошел куда-то по своим делам. Остался один алкаш.
– А какой сегодня день? – обратился он ко мне.
– Среда вроде была. Утром, по крайней мере.
– Среда, бля, – вздохнул алкаш, – а деньги будут в субботу… – и он побрел в сторону бытовки. На полпути остановился, повернулся и спросил:
– У вас сигареты не будет, парни?
– Иди, мужик, – поспешил разочаровать его Псих, – у нас у самих две штуки осталось, а нас сколько?
– Трое, – буркнул алкаш и ретировался в бытовку.
Но местные оказались упертыми. Следом из бытовки явил себя свету другой алкаш, видом сильно смахивающий на первого, и направился к нам.
– Парни, закурить не будет? – просипел он вместо приветствия.
Псих обхватил руками голову и повалился в траву. Видимо, решил игнорировать окружающую действительность.
