Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается
Чтобы не сойти с ума от бессонных ночей, она стала напрашиваться на ночные дежурства, а днем спать. Между операциями и обходами она листала списки, выискивая своего любимого. Через неделю о «причуде новой докторши» узнала вся больница, и по возможности все стали ей помогать. Коробку делили на три-четыре части между персоналом и потрошили ее, выискивая никому не известного матроса, который прибыл в конце декабря в Порт-Артур. В том, что он приехал в Порт-Артур, не было никаких сомнений. Доктор Полянский выудил в штабе списки пополнения, прибывшего на пароходе «Аргунь», и в них был матрос второй статьи Алексей Муромцев, а вот куда он потом делся – этого не знал никто.
* * *Стукнула дверь, впуская морозный воздух. В комнату вошла Надежда Марковна – пожилая санитарка, дежурившая вместе с Катей. На ней было драповое пальто, из-под которого торчал белый халат. Волосы прикрывала белая косынка с красным крестом, а на согнутых руках она держала стопку березовых поленниц. Обила снег с валенок и с грохотом ссыпала деревяшки возле печи. Марковна присела рядом с печуркой, открыла дверцу и сунула туда пару чурок. Посмотрела, как огонь с неохотой пожирает промерзшее на морозе дерево, оставила незакрытой дверцу печи, встала и подошла к Кате.
– Ну, что «Полтава»? – Марковна расстегнула пуговицы и сняла пальто.
– Не числится. Я все думаю: а вдруг нет его здесь?
– А где же он?
– Во Владивосток отправили, назад в Кронштадт, в Севастополь перевели. Да мало ли куда могут матроса отправить.
– Эх, Катерина-Катерина!
Катя подняла голову и посмотрела на Марковну. За последнее время тоска измучила и иссушила молодую докторшу.
– Я сюда и приехала-то ради него, а увидеться не можем.
– Да найдется он. Как говорила моя бабка: «Не для того нашла, чтобы потерять».
– Дай-то Бог!
Катя и Марковна замолчали, смотря на языки пламени, прыгающие в печурке. В комнату вошел Полянский и протянул пачку листов.
– Здесь его нет.
Катя забрала списки и сунула их в коробку, вздохнула и зачем-то пододвинула к себе.
– Вы ничего не заметили? – Полянский кивнул в сторону окна.
– Нет, а что?
– Собаки не лают.
Они прислушались. На улице в самом деле была идеальная тишина. Марковна перекрестилась, встала и пошла к иконке, возле которой чуть теплилась лампадка.
– Тревожно как-то на душе, как перед грозой, – доктор открыл шкафчик и вынул оттуда банку со спиртом. Понюхал, передернулся и налил в стакан.
Катя посмотрела на часы. До утра было еще три часа. Обычно она выходила в пять, чтобы к шести быть возле штаба.
– Зря вы, Николай Семенович, неразбавленный спирт пьете. Нутро сожжете и язву заработаете.
– Зато вся дрянь в кишечнике сдохнет, а там ее о-го-го сколько. – Полянский поднял стакан и посмотрел на свет. – Кстати, и вам советую. Воздух тут гнилой, и вода дрянная.
Одним залпом выпил содержимое и занюхал рукавом.
– Возле печки картошка в мундирах.
– Премного благодарен.
Доктор дошел до печки и присел возле чугунка. Развязал полотенце, которое было призвано сохранять тепло, и вынул ароматно пахнущую картофелину.
– А соль есть?
– На окне.
Пришлось идти к окну.
– Что читаете, Екатерина Андреевна? – крикнул он, отдергивая занавеску.
Катя подняла книгу. Это был справочник по военно-полевой хирургии.
– Серьезный труд. Ну и как он вам?
– Скучновато и терминов много.
– Ничего, разберетесь. У вас, Екатерина Андреевна, дар.
– Спасибо! – Катя чуть смутилась и опустила глаза.
«Боже, какая красота. Она ангел во плоти», – думал Полянский, чувствуя, что запал на Катю. И, несмотря на то что помогал ей в поисках ее жениха, внутренне он не желал их встречи. Он хотел, чтобы Муромцева отправили назад в Кронштадт, списали на берег, произвели в офицеры и перевели в Россию. Куда угодно, только подальше от Порт-Артура и от Кати.
От грез его отвлек грохот шагов на крыльце. Кто-то довольно громко высморкался, обил снег с сапог и толкнул дверь. Скрип петель вызвал нестерпимое желание посмотреть на часы: ходики показывали два часа ночи. То, что эти шаги не несли ничего хорошего, Полянский понял сразу и потянулся за еще одной порцией спирта.
В дверях вырос казак.
– Сшибешь, леший, – только и успела крикнуть Марковна, отстраняясь от него.
На казаке была мокрая шинель и клочковатая от дождя папаха.
– Ваше благородие, дохтура бы нам.
– Еремеев, что еще у вас там стряслось? – Полянский налил спирт в стакан и стал не спеша чистить картошку, аккуратными лоскутами спуская с нее «одежку».
– Есаула нашего лихоманка скрутила. Мокрый весь, бредить уже начал. Как бы к утру не преставился.
– Там что, дождь? – Марковна с подозрением осмотрела Еремеева и даже пощупала его мокрую шинель.
– А черт его знает, то ли дождь, то ли снег. Сыпет мгла какая-то.
– А я вот выходила – не было дождя, – сказала Марковна, и, словно в ответ на ее недоверие, по стеклу застучали капли.
Ляодунский полуостров и его южный отросток в виде Квантунского полуострова, на котором, собственно, и стоял Порт-Артур, были подвержены южным ветрам в любое время года. И часто минусовая температура за сутки поднималась выше нуля, и зима тут же превращалась в весну. С капелями и мокрыми дождливыми вечерами. А потом опять приходили северные ветры – и с ними возвращались морозы, и все вставало на свои места. Единственное, что было всегда неизменным, – это залив: он не замерзал.
Казак потоптался у двери и вздохнул.
– Ну так что передать есаулу?
– Я схожу, Николай Семенович. – Катя встала из-за стола, поправляя сползающую шаль.
– Сделайте милость, Екатерина Андреевна. А заодно и попрактикуетесь в вопросах тропической лихорадки.
– Вы думаете, это она?
– Ну а что же еще?
* * *На улице в самом деле сыпал мелкий дождь, превращая некогда белые окрестности в грязно-черные. Небо было затянуто темными, почти свинцовыми тучами. Весь мир словно провалился в преисподнюю. Было сыро, промозгло и грязно. Пахло сырым сеном, мокрым деревом и тиной. Лысые макушки гор нависали темными громадами над городом.
Обогнули старый док, построенный еще китайцами, и пошли вдоль Восточного бассейна. Где-то в глубине темного лимана всплеснула рыба, запутавшись в сетях. Что-то упало в воду – и опять тишина. Только шелест дождя и окрики часовых. Катя с Еремеевым миновали штаб крепости, армейский госпиталь и, перейдя по жердочке через безымянный ручей, через триста метров, свернули к крепостному валу и пошли вдоль него в сторону китайского квартала. На бастионах темнели силуэты береговых орудий, возле которых мокли часовые.
– Далеко еще?
– А вон за конюшней.
Катя думала о том, что сделала большую ошибку, согласившись пойти с казаком. В тот момент на нее нахлынул какой-то невиданный порыв, будто кто-то подтолкнул ее пойти с Еремеевым. И она пошла, совсем забыв про коробку с «Полтавы», которую должна была вернуть к утру.
– Темно-то как.
– Был приказ загасить огни в целях конспирации.
– Война будет?
– А я почем знаю. Наше дело небольшое. Скажут воевать – будем воевать. Скажут не воевать – не будем воевать.
Философия Еремеева была понятна Кате: казак он и на пашне казак, всегда при сабле и при копье. Она сама была из казачьего рода – только предки ее были рязанскими казаками, и было это лет пятьсот тому назад, а этот забайкальский или донской. Других она просто не знала.
Возле резного деревянного крыльца Еремеев подхватил Катю под локоть, не дав споткнуться о выступающий порог.
– Осторожно, доктор, здесь ступенька.
Катя, поддерживаемая казаком, вытерла сапоги о мокрую траву и поднялась на крыльцо. Дверь в дом была приоткрыта, и до ее слуха донесся приглушенный стон.
– Ишь как стонет, сердешный.
Казак пошире распахнул дверь, пропуская докторшу вперед. В сенцах пахло пивом, седлами и вчерашними щами. Еремеев пробежал мимо Кати и толкнул еще одну дверь, ведущую в горницу.
– Спасибо! – сказала Катя и, переступив порог, очутилась в ином мире. Окна были завешаны шинелями. Под потолком висела керосиновая лампа, практически не давая света. На стенах красовались щиты, монгольские луки, сабли, китайские мушкеты и соломенные шляпы. На полу был постелен давно вытертый персидский ковер. Все это напомнило ей провинциальный музей. За исключением того, что из-за занавески доносился стон смотрителя.
– Дохтура привел, ваш благородие. Сейчас клизму сделают, глядишь – полегчает.
– Зарублю, Еремеев, – прохрипел есаул из-за занавески.
Занавеска делила комнату на две части.
– Во! Кажись, живой еще.
– Он там? – Катя кивнула на занавеску.
– А где же ему быть? – Еремеев снял с плеча сумку, на которой был нарисован красный крест и которую он всю дорогу нес на плече, поставил ее возле стола и, стащив с головы мокрую папаху, кинул на лавку. – Руки мыть будете? – не дожидаясь ответа, казак взял ведра и вышел на улицу.
