Александр Рыжов - Мобберы
– Да, деточка, не облейтесь снова… Видите ли, архитектор Баженов, строивший для её величества императрицы Екатерины царицынскую усадьбу, сочувствовал масонам. По одной из многочисленных легенд он втайне от царского двора проложил под парком подземные ходы и оборудовал казематы, из которых мятежники могли совершить нападение на членов династии. Узнав об этом, государыня осерчала, отстранила Баженова от работы и приказала снести всё, что он успел построить. Но его преемник Казаков ослушался приказа её величества и разобрал не все постройки Баженова. Алексис смутно знал, что в каком-то из мостов находится каземат, и рассчитывал обнаружить в нём масонское золото. Он был очень простосердечным, наш дядя Алексис… псик! Это и послужило причидой его безвребеддой сберти. Де хотите ли ещё чаю?
– С удовольствием, – Джим подставил чашку под самоварный краник.
– А вы, деточка? Ешьте варенье, ешьте! Оно сварено ещё моей матушкой, когда она вернулась из колымского лагеря после реабилитации в пятьдесят шестом. Ничуть не испортилось… На чём я остановилась? Да, дядя Алексис поехал с сообщниками в Царицыно. Тогда оно было заброшено, никто не помешал им два или три дня обшаривать мосты в поисках каземата. Наконец в одном из мостов они нашли пустоту, проломили кирпичную стенку и попали в помещение, где стоял каменный короб. Алексис не сомневался, что в нём-то и лежат сокровища и что открыть его можно перстнем Пушкина. Но на крышке короба не было запоров, она снималась без затруднений, и внутри не оказалось ничего. Вероятнее всего, масонских кладов в Царицыне никогда и не было. Трудно допустить, что после отставки Баженова масоны осмелились бы спрятать золото в постройках, которые намечалось снести. Сообщники дяди Алексиса пришли в неистовство. Я уже говорила, что они были закоснелыми негодяями, и он сполна заплатил за своё сумасбродство. Они заткнули ему кляпом рот, приковали цепями к стене каземата и ушли, снова заложив стену кирпичами. Представляю, в каких мучениях он умирал!
– А перстень? Остался у него на пальце?
– Нет, перстень Александра Сергеевича они забрали с собой.
– Не может быть! – вскричала Рита. – Мы сами ви… Я хочу сказать, что они могли бы его и оставить.
– На руке у дяди Алексиса был подарок его возлюбленной, бедной прачки, которая, узнав о его исчезновении, повесилась в уборной… Тот перстенёк был копеечным, и, возможно, они его оставили. А перстень Пушкина день спустя был переплавлен и продан маклаку как золотой слиток. Сердолик сбыли перекупщику драгоценных камней…
– Откуда вам это известно? – спросил Джим, облизывая ложку.
– Один из этих двоих был вхож в наш дом. Когда дядю Алексиса искали по всей России, он ни словом не проговорился о его участи. Прошло двадцать пять лет, началось гитлеровское нашествие, блокада, и этот человек скончался от истощения. Перед смертью он раскаялся в совершённых преступлениях – от него мы и узнали, куда делся наш родственник. На газете с заметкой о пропаже перстня он нарисовал схему с точным указанием места гибели дяди Алексиса.
– И вы не поехали в Царицыно, не нашли прах дяди?…
– Деточки, – старушка посмотрела на своих гостей, как на малолетних несмышлёнышей, – куда мы могли поехать, когда город был окружён фашистами? А после войны матушку осудили за вредительство, я осталась одна с братом-школьником и у меня были заботы поважнее, чем розыски костей дяди Алексиса.
– Перстень Пушкина переплавлен, – пробормотала Рита. – Значит, до сокровищ уже не добраться…
Анастасия Иннокентьевна не расслышала и принялась усиленно потчевать её кондитерскими окаменелостями, хранившимися со времён царствования Николая Второго. Джим снял запотевшие очки, протёр их и вновь запряг свои немного оттопыренные уши в пластмассовые дужки.
– Скажите, – опять вступил он в беседу, – а этого Дмитрия Владимировича, который посоветовал Рите обратиться к вам, вы давно знаете?
– До позавчерашнего дня я его вообще не знала… Он очаровательный! Таким людям начинаешь доверять с первого взгляда.
Бум-м! – ударили часы. «Мальбрук в поход собрался…»
– Вы кому-нибудь ещё рассказывали о судьбе вашего дяди?
– Только Андрею Никитичу.
– Кому, простите?
– Андрею Никитичу Калитвинцеву. Он работает в Русском музее… Деточка, вы опять пролили чай!
Рита, смешавшись, стала вытирать салфеткой стол. Допрос старушки повёл Джим:
– Давно вы с ним разговаривали?
– С месяц тому назад… псик! Дас свела общая приятельдица, Серафиба Григорьевда.
– Он расспрашивал вас о сокровищах?
– Что вы! Он интересовался нашим генеалогическим древом, отношениями Елизаветы Ксаверьевны и Александра Сергеевича… О сокровищах мы заговорили случайно.
«Ага, случайно! – подумала Рита. – Хитрый лис! Окрутил бабульку, она и раскололась».
– И вы рассказали ему всё: и про каземат, и про перстень?
– То же, что и вам. Ещё я отдала ему газету со схемой… Разве я допустила промашку? – обеспокоилась Анастасия Иннокентьевна. – Он произвёл на меня благоприятное впечатление. К тому же мой рассказ не мог повлечь за собой негативных последствий. Прошло уже столько лет…
– Андрей Никитич сегодня умер в больнице от последствий черепно-мозговой травмы. Он попал в аварию.
Старушка просыпала табак на ковёр и схватилась за сердце.
– Какое горе… Скажите правду: это случилось из-за того, что я рассказала ему об Алексисе?
Джим увидел, что её надо успокаивать.
– Нет-нет, ваш дядя ни при чём. Дорожно-транспортное происшествие. В городе с интенсивным автомобильным движением это происходит нередко.
– Мы пришли к вам в том числе и от имени Андрея Никитича, – включилась Рита. – Ради его памяти мы взяли на себя труд завершить начатые им изыскания.
– Прелестно, деточка, прелестно! – Старушка наградила её одобряющей полуулыбкой. – Я вижу, что не заблуждалась в вас.
Она дохромала до рассохшегося комода, выдвинула средний ящик, потормошила лежавшее в нём тряпье и вынула из-под какой-то ветоши резной ларец величиной с брусок хозяйственного мыла. С благоговением поставила его на стол перед гостями, откинула покрытую облупившейся эмалью крышку. В ларце, на бархатной подушечке, покоился золотой перстень витой формы с восьмиугольным камнем красноватого цвета.
– Это самое дорогое, что у меня есть, деточка. На любом аукционе я могла бы заработать уйму денег, но деньги мне уже не нужны. Наследников нет, ветвь воронцовского рода, которую я представляю, отмирает… Я хочу подарить это вам.
– Перстень Пушкина? – вскочила с оттоманки Рита. – Но его же переплавили…
– Нет, деточка, это перстень Елизаветы Ксаверьевны. Непродолжительное время его носил и сам Александр Сергеевич. Я должна вам сказать, что у графини Воронцовой было два одинаковых перстня. Один она преподнесла Пушкину в июле тысяча восемьсот двадцать четвёртого года на даче Рено в двух верстах от Одессы. Александр Сергеевич носил его до апреля тысяча восемьсот двадцать седьмого. Потом, как гласит наше предание, в перстень Пушкина была заключена тайна масонских сокровищ, и Александр Сергеевич передал его Елизавете Ксаверьевне в обмен на дубликат. Следующие десять лет он носил уже другой перстень, хотя никто не заметил подмены, поскольку они совершенно идентичны. А этот, с секретом, хранился у Елизаветы Ксаверьевны и перешёл по наследству к её потомкам. После кражи в Александровском лицее моя бабушка, снедаемая опасениями, спрятала его и сделала вид, что он тоже пропал. Девять десятилетий он пролежал среди наших пожиток, это было единственное украшение, которое мы не продали в голодные годы.
Бум-м! – разнёсся гуд в Ритиной голове. «Мальбрук в поход собрался…»
– Анастасия Иннокентьевна, ваш подарок не имеет цены! Я не знаю, как нам…
– Не нужно благодарности, деточка. Я не хочу, чтобы он попал в руки рвачей, для которых нет ничего святого.
Старушка села в кресло, вид у неё был измождённый, словно, расставшись с перстнем, она утратила последние жизненные ресурсы. Рита показала Джиму глазами на дверь: пора уходить.
– Спасибо за всё, Анастасия Иннокентьевна. Мы к вам будем заглядывать, хорошо?
– Конечно, деточка, буду рада видеть вас. В нынешнюю эпоху поговорить с прекраснодушной барышней – большая удача.
«Прекраснодушной»! От такой оценки Рита заалела как маков цвет. Сводить счеты с жизнью ей расхотелось ещё вчера, а сегодня, после чаепития с госпожой Иртеньевой-Кузьминской, это и вовсе было бы неумно. Околпаченный Вышата, снявший с руки скелета грошовую финтифлюшку, вмиг выветрился у неё из памяти. Перстень, переходивший последовательно от Волконской к Веневитинову, от Веневитинова к Пушкину, от Пушкина к Воронцовой, цел! Он пережил войны и революции, дожидаясь того, кто возьмёт его с собой в масонскую сокровищницу и откроет сделанные умельцами затворы.
