Максим Гуреев - Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)
Судак – город абсолютно непривлекательный для экскурсий. (Конечно, можно возразить, сославшись на генуэзскую крепость, но нас этим не удивишь.) Судак – это город, привлекательный для желудка. А о чём мечтает желудок курортника, когда слышит столь гастрономическое название? Он мечтает о тарелке борща или куриной лапши. Только реализация столь примитивной мечты оправдывала поездку в самое пекло в этот наводнённый голыми отдыхающими населённый пункт.
Ещё в Судаке был рынок. Дорогой по ценам, бедный на ассортимент и лишённый торгового азарта. Здесь никто не торговался. Как только покупатель просил сбавить цену, продавец скучнел и переводил взгляд на стоящего следом клиента.
Судакский рынок не был живописным. Персики, виноград, яблоки, помидоры лежали в ящиках с фирменными этикетками. Не случайно торговцы, заглядывая в глаза покупателя, доверительно нашёптывали: «У меня персики – крымские, помидоры – свои, а у остальных – всё импортное, турецкое, испанское» и т. д. В начале своего отдыха потребитель ещё покупался на разоблачающие заявления, а уже через неделю сам безошибочно шёл к истинно крымской продукции. Обычно рядом с ней сидела с гордым видом скучающая тётка. На вопрос, а крымские ли это (персики, виноград, помидоры и т. д.), надменно отвечала: «Над моим виноградом пчёлы роятся, а над её (кивок в любую сторону) – мухи». Купить не предлагала, в торг не вступала и производила впечатление абсолютно равнодушного создания.
Если что и радовало на рынке, то это малограмотные весёлые надписи. Так, на дынях выставлялась картонная табличка: «Мёд молчит», «Сахар добывается здесь», «Обалденная дыня», «Перед вами был немой покупатель» и т. д. На груду арбузов обычно водружалась табличка, аналогичная дынной.
Покупателей на рынке было много. Часть из них вообще не выясняла, что почём, брала то, что хотела, и безэмоционально отсчитывала гривны. А часть методично кружила между прилавками, уточняла цены, сравнивала, пробовала, а потом покупала. Торговцы радостно приветствовали первых и грустили при виде вторых.
В общем, поход на рынок сложно было назвать приятным мероприятием.
Но существовал и другой взгляд на Судак. Это был взгляд семилетней барышни, рвущейся в город мечты, город соблазнов в виде развешанных бус, браслетов и безвкусных сувениров. Дорогу в него прокладывала тётка, в отличие от матери, согласная одарить племянницу. Эта парочка застревала около каждого прилавка, перебирая украшения, примеряя понравившиеся. Слившиеся в предвкушении счастья, они вибрировали в такт, не обращая внимания на истосковавшихся в ожидании спутников.
Дабы не раздражаться, мать девочки держалась на расстоянии, поэтому до неё нежное воркование доносилось отдельными фразами.
– Тебе нравится? – терпеливо спрашивала старшая сестра подпрыгивающую от удовольствия племянницу. А той нравилось всё: пестрота дешёвых самоцветов казалась ей бриллиантовой россыпью.
Постепенно мечта стала обретать конкретные очертания и материализовалась в браслете, увешанном красными камнями подозрительного происхождения.
– Ну как тебе? – с гордой хрипотцой в голосе спросила мать девочка. Та критически посмотрела на обвитую браслетом щиколотку исцарапанной ноги:
– Главное, чтобы тебе нравилось.
– Да. Главное, чтобы мне нравилось, – согласилась девочка. – Знаешь, – продолжала счастливая обладательница браслета, – мне кажется, эти босоножки здесь не подходят. Нужно подобрать более открытые.
Вопросительно посмотрела на мать.
– Обойдёшься, – бросила та.
– Мама, ты на меня сердишься? – с тоской спросила девочка.
– Да не то слово! Возмущена.
– Мама, извини меня, пожалуйста.
– Не извиню.
– А когда ты меня извинишь?
– Когда остыну. И появится желание с тобой общаться.
– А когда оно у тебя появится?
Женщина вспомнила произошедшее двумя часами ранее, и подавленный усилием воли гнев начал поднимать свою голову.
– Отойди, – выдохнула она.
И дочь понуро поплелась к тётке, взяла её за руку и пошла с той рядом. Девочка понимала, что мать злится, что дело – швах, но желание во что бы то ни стало исправить ситуацию лишало её поведение здравого смысла. «Мама, – вновь и вновь подбегала она к держащейся на расстоянии матери-героине. – Ну когда?» – «Да никогда!» – хотелось заорать в ответ и воспользоваться старым дедовским способом, то есть ремнём, розгами, скакалкой, тапочкой, рукой, наконец. В общем, чем-то таким, что могло бы оставить отчётливый след на детском тельце.
В этой семье дитя не били, его воспитывали, периодически консультируясь с психологом. Правда, несколько раз дочери всё равно доставалось по мягкому месту. Причём мать всегда мучилась угрызениями совести, наедине с собой плакала и клялась никогда-никогда… «Я не автомат. Я тоже имею право на чувства», – уговаривала она себя. Но это не успокаивало: злопамятный ребёнок периодически подогревал материнское чувство вины в доверительных беседах. И тогда мать строго спрашивала:
– Скажешь, не по причине?
– По причине, – вздыхала пострадавшая.
В этот раз рукоприкладства не было, хотя повод имелся, с точки зрения матери, более чем уважительный.
Дело было так. Разомлевшая после пляжа, она мирно крапала свои заметки, наслаждаясь тишиной и покоем. Дочь в комнате, подражая матери, обмазывала себя густым слоем крема и мурлыкала под нос нечто невообразимое. Это были редкие минуты дочерне-материнской идиллии.
– Мам, дай гривну.
– На что тебе гривна?
– Очень хочется чупа-чупс.
– Тащи кошелёк, обжора.
Гривны не было, ребёнок получил пять.
– Сдачу принесёшь.
– Конечно, мамуль, – пропело смуглое чудо и вылетело по направлению к бару. И исчезло. Вместе с ним исчезли и деньги.
Спустя час дверь на балкон приоткрылась, и мать увидела перепуганное лицо. Дочь собиралась произнести явно заготовленную заранее тронную речь: «Мамочка, прости, я не удержалась и купила… Вот». В руке был зажат кулёк с орехами в разноцветном шоколаде.
– Это стоит шесть гривен. Мы должны ещё одну.
– Кто это «мы»?
– Ты.
– Кто разрешил?
Дочь молчала.
– Я тебя спрашиваю, кто разрешил?
– Никто, – выдавила из себя девочка.
– Дай.
Ребёнок с готовностью протянул кулёк матери. Та взяла и походкой железного дровосека двинулась в комнату. Дочь – следом. Мать вошла в душевую, остановилась около унитаза и высыпала в фарфоровую пасть разноцветные камушки.
– Вкусно?
Девочка молчала и следила глазами за матерью.
– Я тебя спрашиваю – вкусно?
Подрагивала детская губка, корчилось смуглое личико:
– Мамочка, прости меня.
Мать не отвечала, а просто пристально смотрела в глаза транжиры. Ну просто факир и змея на отдыхе.
– Скажи хоть что-нибудь, – взмолилась девочка.
– Пошла вон.
– Я не могу пойти вон. Это небезопасно. Меня могут украсть. Мы не дома.
– Всё равно – пошла вон.
– Я не могу! – завыла малолетняя преступница.
Наша героиня хлопнула дверью и вышла на балкон. Из комнаты раздавались рыдания и причитания, а также жалобы на тяжёлое детство и жестокую судьбу.
Это было ровно два часа тому назад. А сейчас судьба явно начинала улыбаться дитяте, одаривая его браслетом и голубиным воркованием тётки. И только мать плыла против течения, никак не сворачивая с выбранного курса.
Надо отдать должное такту сестры и зятя: в конфликт между матерью и дочерью они не вмешивались, идиотских замечаний типа «давай простим нашу девочку, она так больше не будет» не изрекали, пострадавшее дитя не жалели, но и вместе с матерью ребёнка не байкотировали. Одним словом, уважали обеих родственниц. Те платили им той же монетой. И вообще компания у них была замечательная. И понимание исключительное. А тараканы? Так у кого их нет? Главное – знать, как с ними бороться.
Героиня же наша боролась со своими «насекомыми» в виде беспричинных вспышек гнева следующим образом: заглядывала в календарь, определяла фазу своего месячного цикла и констатировала – «ничего удивительного». В этот раз фаза была нужная, о чём свидетельствовали чрезмерная раздражительность, сыпь на загоревшем лице и волчий аппетит. Старшая сестра всё это подмечала и заботливо предлагала: «Съешь ещё кусочек». И младшая не отказывалась, съедала. И добрела.
Наверное, в этот раз именно количество съеденного заставило её посмотреть на происходящее другими глазами. Взору предстала картина вечного двигателя: дочь, словно челнок, металась между ней и остальной жизнью.
– Мама, ты подумала? Ты можешь со мной поговорить?
– Тебе строго-настрого запрещено распоряжаться чужими деньгами, – металлическим голосом вещала мамаша. – Ты не имеешь права…
– Не имею, – шептала девочка.
– Я тебе запрещаю…
– Я знаю.
– Я в течение двух дней ничего не буду тебе на пляже покупать.
– Не надо.
