Александр Архангельский - Музей революции
Он понимал, что ей писать сейчас не надо; Старобахин может оказаться рядом, услышит шлепок электронного вызова или гулкий перезвон в компьютере, а что это у нас, а ну-ка дай, вот это номер, ччччерт знает что… Но силы воли все же не хватило; отложив командировочные сборы, он ткнул в лазурную иконку скайпа.
Да. Запретила. Да. Будет очень недовольна. Пусть.
Пластиночка изобразила звуком, как отрывается его записка и уносится в далекое пространство, и плюхается где-то электронной каплей. Биуууп.
Простите, Влада, не могу сдержаться. Купил новую таблетку, хотел вам первой написать.
В пластиночке образовался новый звук, похожий на летящую стрелу; острие стрелы воткнулось в цель. Биууум.
Таблеткой накатили по шарам? Что за таблетка? И мы же, кажется, договорились?
Таблетка в смысле электронная таблетка планшетник я же попросил прощения. Не могу не общаться с вами. Это выше моих сил.
Слабые у вас чего-то силы.
Других нет.
Ладно написали значит написали. Заказали номер? А билеты?
Все в порядке. А выдайте тайну, почему вы будете в Красноярске? Вы же с Юга?
А вот теперь лечу на Север:-) А в Приютине у вас что происходит? Говорят там настоящая война? Боевые действия районного масштаба?
Кто вам сказал??
У меня профессия такая, знать все про всех.
Вы случаем не следователь?
Не журналист и даже не чекист. Все-таки, что происходит? Ну там у вас
Не знаю я сначала заболел потом в Москву уехал. Директор собирался прорваться на верх. Вчера он с кем-то там встречался. наверху.
С серьезными людьми?
Из первачей. Он таксказал
Прорвался?
Ну я же говорю, не знаю. А во что вы одеты?
Спроси еще, во что раздета. Я разочарована, Павел Саларьев. Вопервых вы пошляк. вовторых Я думала вы мне много интересного расскажете в Красноярске а вы не в теме только сочиняете историю
Слава Богу, видео не включено. Он побагровел; сделалось невероятно стыдно, жарко, потно. Влада права! Безусловно права! он повел себя как идиот и негодяй – нельзя же просто так собрать манатки и уехать, даже не узнав детально, как там обстоят дела, у них, в Приютино, с кем и о чем разговаривал дедушка. Это ведь похоже на предательство, не так ли?
Павел начал было тюкать по экрану, набирая нечто покаянное, типа обещаю все исправить, полный доклад подготовлю, но синий свет пластиночки сгустился, и из этой потаенной глубины вынырнул еще один, довольно странный, звук. Иуууумм. Так, возможно, стонала бы рыба. Если бы она умела стонать.
2
Ройтман полетел в Торинск заранее, обычным рейсом.
В первом салоне были только он, его охрана и обслуга; перепуганным стюардам приказали поплотней задернуть шторки. От местного начальства все равно не скрыться, губернатора заранее предупредили. Зато не будет журналистов и просителей. Хотя бы день-другой. Можно на мужицком праворульном джипе, без утомительных мигалок и свинцовой неприязни пешеходов, проехать по стертому городу, который подарил ему пятнадцать лет тяжелой жизни, посидеть в затемненном кафе, посмотреть с верхотуры вип-зала на смешные танцульки девчонок, наряженных оторвами и стервами, но мечтающих о тихом счастье в обустроенной квартире с милым мужем.
Он развеется, перевернет страничку жизни и начнет другое дело. Своё, без дымовых завес. Больше он не будет раздавать чужие деньги, презрительно дружить с полуначальством, дарить ему отмытых добела девиц, как дарят малышам скрипучих пупсов, летать на футбол в Барселону и Лондон, чтобы между контратакой и пенальти коротко, на ушко, отчитаться о делах – реальному хозяину. Он уже придумал, чем займется после. Никаких нефтянок, алюминиевых чушек, ничего, что держит на цепи, привязывает к месту. Только то, что напыляется поверх границ… то, что всюду и всегда с тобой, как домик. Он это называет технология улитки… но пока об этом даже думать рано, не то, что вслух произносить.
Самолет гудел, как старый холодильник в кухне, шуршала неудобная газета. Заголовки грозили: «Если завтра война», «Шельф преткновения»… так до журналюг и не дошло, что́ сегодня происходит в мире. Они и вправду верят, что серьезная война за шельф – возможна. И не понимают, патентованные идиоты, что в Арктике войска не разместишь, разве что два атомные ледокола, превращенные в арктические авианосцы… набычились, уперлись лбами, как мальчики, играющие в буц-баран. Беда не в Арктике, беда куда южнее… Начнется все во льдах, а кончится в горной зеленке. Ройтман к этому давно готов, но остальным не объяснишь. Просыпаются, когда уже не то, что изменить – подготовиться к удару не успеешь…
Он всегда предпочитал летать – не ехать. В студенческие годы так завидовал маишникам, которым на каникулы выписывали синие квиточки на бесплатный перелет домой-обратно! А им, в железке, полагались лишь талоны на плацкарт. Коричневый, размером с фишку домино. В поезде разит носками и сортиром. Вечная кура в промасленной бумаге, соленые огурчики из бочки, слюнявый запах папирос. Все под сурдинку пьяных разговоров. Присаживайся, паря, угощайся. Чего ты там в углу. А ты откуда? И каких кровей? Да?! ну ничего, бывает. Главное, чтоб человек хороший.
Самолет – совсем другое дело. На взлете, как взрывной волной, вдавливает в спинку кресла, после набора высоты внезапно отпускает, как размагниченную бляшку, и начинается такое счастье! В облаках – колодезные дыры, сквозь которые едва видна земля, мраморные жилки черного океанического льда, подсвеченные схемы городов. Ты, небо, самолет. И никаких попутчиков.
Начинается вязкая дрема. Ты зависаешь над границей сна. Заносишь ногу, а последний шаг не делаешь. Ловишь краем уха всхлипы объявлений… говорит командир корабля… наш полет… аэропорт прибытия… как мясо на шампур, они нанизаны на острый, быстрый сон, который то ли снится, то ли происходит наяву.
В такие часы хорошо вспоминать. Особенно сейчас. Месяц назад он отправил на анализы в Америку мазок: специальной палочкой, похожей на гигиеническую, провел по нёбу, палочку упаковал в прозрачный контейнер, эдакий хрустальный гробик Белоснежки, и поручил послать в заморскую лабораторию. Завтра – послезавтра крайний срок – он должен получить по электронке сжатый файл; в этом файле – генетическая карта расселения его далеких предков.
Америкосы гении: за двести зеленых рублей обещают научное чудо. Как это возможно, непонятно; по невидимым молекулам на слизистой они умеют восстанавливать историю утраченного рода. Кто где обретался сто, триста, тысячу лет назад. Многие его знакомые уже попробовали, и, говорят, работает.
Завтра-послезавтра Ванька распакует файл, развернет на маковском экране карту, как сияющий цветастый веер… Нет, пожалуй, лучше выгнать Ваньку, и самому, без лишних глаз, распечатать карту на пыхтящем принтере, разложить листочки на ковре, как пазлы, и с лупой ползать по теплой бумаге, резко пахнущей графитом. Вот одно местечко, вот другое, третье; здесь какой-нибудь его прадедушка разворачивал трухлявый свиток, тут прапрабабушка, ругаясь на бесчисленных детей, готовила дом к бар-мицве, там перепуганные семьи прятались в подвале от пьяных погромных поляков…
Фантастическая все-таки эпоха.
Он полудумает, полуспит. Эпизоды движутся рывками, как кино на зажеванном диске.
…Он с мамой за руку бредет в первый класс. На нем – перешитая курточка, на ней – черный плащ из болоньи. Мамин плащ достает до земли, капюшон закрывает лицо: рядом с маленьким и щуплым Мишей движется огромная палатка. Внутри палатки раздается хрип; у мамы зоб и астма, мама говорит на выдохе, с ужасным свистом. Мама очень толстая, ей дома приходится сидеть на двух стульях. Ходит медленно, раскачиваясь. Из рукава торчат махрушечные астры; промокшие, тяжелые, холодные. Зато от них идет хороший запах. А от мамы пахнет хозяйственным мылом, папиным столярным клеем и лекарством.
На торжественной линейке дождь кончается. Мама сбрасывает капюшон, Миша видит обвисшие щеки, неряшливую проволочную седину, подбородок, пухлый, как батон за тринадцать копеек и седую щетинку по краешкам губ. Ему немного стыдно. Мама выше всех, и толще всех, и старше, она сипит. Девочки из Мишиного класса пихают друг друга, хихикают, шепчутся. А глазами – то на него, то на нее. Дергают своих красивых мам за пояски прозрачных плащиков, накинутых на демисезонные пальто: смотри, смотри!
Когда учительница заводит их в школу, одна из девочек – беленькая, голубоглазая – сладко и как будто безо всякой злости спрашивает:
– А тебя как зовут? Миша? А это что, твоя мама?
…Другой обрывок. Учительница (в третьем классе) объявляет: на родительское собрание все приходят вместе. Мамы-папы и вы. Посмотримте в глаза друг дружке. Так и говорит, посмотримте.
