Леонид Васильев - Лесными тропами к истоку
Сегодня после ужина с благословления Андрея, Борька отправился на озеро загодя. В ожидании мадам Люси, он в одной руке держит удочку, а в другой у него папироса.
Люся бесшумно подошла сзади и громко спросила:
– Дак Вы курите?
Борька не растерялся и дал ответ достойный джентльмена:
– Могу угостить.
– Какая гадость эта ваша «Прима»!
– Вы располагаете более изысканным сортом?
– Да нет, – равнодушно отвечала Люся.
Борис, оправдываясь, объясняет девушке:
– Дело в том, что у нас на Урале все курят, это на случай, если человек потеряется в горах. Вот бедолага закурит, его по столбу дыма и находят.
Люся смеется, ей весело. Борька умеет поднять настроение.
– А какие у нас горы! – восхищенно рассказывает Борис, – утром взберешься на вершину, и до самого вечера катишься с горы вниз.
– А на чем там ваши катаются? – спрашивает Люси.
– Как на чем?.. На конских санях, конечно, путь-то далекий, берут с собой еду, чайник и керогаз…
– Ох, хох – хох, – заливается Люся, – а холодильник с собой не берут?..
– Не берут, места маловато, а холода там на верху и так всем хватает. А ты, Люся, не желаешь покататься с горы с ветерком?..
Люся смотрит на ухажера подбоченясь, искоса, пряча свои мысли за улыбкой. Она понимает, что Андрею Соколову, не нужна; не любит он ее. А годы, как птицы летят, оставаться одной становится невыносимо, вот ухажер объявился, неужели это очередная насмешка судьбы?.. Что ему ответить?…
– Боря, твое приглашение заманчиво, но…
– Что означает твое «но»?
– Ты же знаешь, я не одна, у меня больная мать, лежачая… я ее никогда не брошу, не оставлю одну.
– Знаешь, моя мать тоже живет со мной; пока я на работе она скучает. Вот если бы твою мать свести с моей. Уверен, им вдвоем будет хорошо.
Ох, как по сердцу приятны Люсе слова Бориса, но она, подумав, махнула рукой:
– Где уж там, с моей – то не в поезд, не в самолет. Видно судьба у меня такая – всегда быть рядом с ней…
Перед сном Люся подошла к постели матери:
– Мам, ты спишь?
– Сплю дочка, сплю. А как там на улице?
– На улице хорошо, тепло, комаров нет. Молодые опять на берегу костер жгут, песни поют, веселятся.
– А ты радуешься ли, дочка?
– Чему мне радоваться-то, – грустно отвечает дочь, – останусь вот старой девой и буду распевать: «Никто замуж не берет!»
– Я понимаю, Люся, что ты из-за меня одинока. Господи, владыка небесный, уж прибери ты меня поскорее, – пустила слезу Надежда Ивановна.
– Мам, ну не надо, зачем еще ты душу тревожишь?..
– А кто еще тревожит? – насторожилась мать.
– Да никто, что ты придумала, – ворчит дочь.
– Говори-говори, что ты как не родная?
Люся сомневалась: стоит ли посвящать больную мать в ее личную жизнь.
– Ну, говори, что тебя мучает, – требует мать.
– В общем, к Андрею Соколову приехал друг – Борис Корнеев.
– Помню семью Корнеевых, хорошая, работящая была семья и Борьку помню. Мать у него работала в детском садике, правда, отец-то после войны недолго пожил. А потом Корнеевы куда-то уехали, не помню уж. Ну, и что дальше?
– Они уехали на Урал, мать Бориса скучает, пока он на работе.
– Как это, скучает? – оживилась Надежда Ивановна и, даже приподнялась на подушке, – а внуки, Борис-то уж давно взрослый!
– У Бориса пока нет детей, жена не захотела жить в горах, уехала.
– Вот оно что, – качает головой Надежда Ивановна, – и что теперь?..
– Он приглашает нас с тобой поехать жить к его матери.
– Да ты что удумала, милая моя, куда мне без кровати. Нет, дождись моей смерти, а потом езжай куда хочешь. Надо же, чего придумала! Да кому я нужна, старая кастрюля, на чужой стороне? Ай, яй, яй, – горевала пожилая женщина.
А утром следующего дня – это было воскресенье – Борис Васильевич с чемоданчиком в руке вышел из калитки дома Соколовых. Его провожали до автобусной остановки Андрей и мадам Люси. Синие с поволокой глаза ее затуманены слезами расставания.
Люся плачет, ведь она снова остается одна; полюбившийся ей человек уезжает к себе на далекий Урал, а там забудет он ночные свидания под луной, душевные ее песни.
По вечерам, когда на сердце одинокой девушки тоска, она смотрит в окно или выходит на крылечко послушать молодежь.
На берегу озера, прилегающем к поселку, парни развели костер. Слышатся веселые, задорные голоса. Там жалуется струнами балалайка, а то вдруг грянет басами, да всеми лирическими кнопочками тальянка и зальется, заголосит любовные страдания. Вот девушки запели:
Платок тонет и не тонет,
Потихонечку плывет, —
Милый любит и не любит,
Только времечко ведет.
Ах, Самара-городок,
Беспокойная я,
Беспокойная я,
Успокой ты меня!
Кажется, прямо к звездам летят искры от костра, недаром их на небе не счесть. И людей на земле много, и каждый хочет хорошей жизни, счастья, мечтает о преданной любви.
Я росла и расцветала
До семнадцати годов,
А с семнадцати годов
Крушит девушку любовь.
Люсе тяжело слышать, как веселится молодежь. Она поплачет – поплачет, да посмотрит на ночной небосвод.
Вот, в холодном небе вселенной сорвалась звездочка и растаяла, будто ее и не было никогда, а на земле у яркого огня, не загадывая о судьбе, веселится беспечная молодость. Но всегда приходит осень, ветры жизни сорвут красоту нарядов, и душа голосом старой виолончели, запоет об одиночестве, прося нежности и тепла.
Боится одиночества мадам Люси. Она надеялась на внимание Андрея Соколова. Но не видит она в нем той решимости, о которой так мечтает по ночам.
А теперь вот в ее жизнь на «волнах» занесло бывшего морячка – Бориса. Показался на вершине гребня, и унесло его куда-то на «хребет земли» под названием Урал. «Уж вернется ли он?» – в который раз задает себе вопрос Люся, глядя в зеркало, разглаживая морщинки у глаз.
Глава 20
Милиция возбудила уголовное дело по факту загубленного лося. Местный участковый проводил расследование, задавая жителям определенные вопросы. Он даже пришел на лесоповал к сучкорубам и, хитро прищурившись, спрашивал тракториста Ивана и его помощника чокорщика Митрофана:
– А скажите, мужики, у кого можно достать вот такой тросик и кто у вас просил такой материал?
Иван, обидчиво косясь, отвечал:
– Федорович, говорю тебе как на исповеди, никто ничего такого у нас не просил. Изношенные тросы с лебедок мы выкидываем, где придется, все равно их на металлолом не принимают, поэтому трос дефицитом не является. Если кому – то понадобится, могут отрубить от него любую длину, распустить и пустить на дело.
Как не суетился капитан милиции, так ничего криминального и не накопал.
Вскоре егерь Соколов засобирался в город по просьбе председателя Истокского сельского совета. В окрестности появился медведь, нападающий на домашний скот. Он уже загубил трех коров. Председатель, выполняя волю народа, написал в Государственную охотинспекцию ходатайство о выдаче разрешения на отстрел этого зверя.
Путь до города неблизкий, более четырех часов езды. Под заунывное гудение мотора в автобусе можно и подремать, и подумать.
У Соколова на душе тревожно. Охотинспектор Горбатов его обвиняет в гибели сохатого; даже Радузов, забыв о родстве, активно поддержал инспектора.
«Конечно, – рассуждал Андрей, – если бы тот лось не был зверем, то дал бы возможность снять с горла петлю, и тогда всем бы было хорошо. Но животному не дано разделять людей на добрых и злых».
Каждый раз, вспоминая двоюродного брата, сердце Андрея обжигает боль. Он даже матери своей Марии Григорьевне не сказал, что ее племянник его предал.
В дороге Соколов думал о встрече с начальником охотинспекции Геровым Валентином Юревичем, представлял, как тот посмотрит на него своими черными глазами.
Вообще-то, с Валентином Юрьевичем у него отношения доброжелательные. Андрей неоднократно привозил в инспекцию протоколы на нарушителей правил охоты, изъятые у браконьеров ружья. Поэтому начальник Геров считал Соколова егерем исполнительным, добросовестным…
…Ознакомившись с протоколом обследования задушенного лося, Валентин Юрьевич спрашивал инспектора Горбатова в своем кабинете:
– А почему вы, Анатолий Кузьмич, считаете в этом деле виноватым егеря Соколова?
– Как почему? – вопрошал инспектор, – лось еще был живой! Почему он не снял петлю со зверя?..
– Вероятно, потому и не снял, что зверь был живой, а вы, товарищ Горбатов, сняли бы петлю?
– Почему я?.. у меня другие обязанности, – упавшим голосом оправдывался инспектор.
– А кстати, Анатолий Кузьмич, где Вы были в тот день, когда от Соколова пришла телефонограмма? На время моей командировки Вы оставались за начальника и должны были принять определенные меры. Эти ваши бумаги я оставлю у себя для расследования.
Когда в дверь кабинета постучали, Анатолий Кузьмич, ссутулившись, стоял у полочки с книгами возле окна.
