Анатолий Михайлов - У нас в саду жулики (сборник)
Я сворачиваю шарф и нащупываю вешалку у плаща. Оказывается, оборвалась. И теперь торчит. Надо было тоже пришить. Или хотя бы отрезать. Гардеробщица откладывает спицы. Она недовольна. В коридорах как-то пустынно. После поликлиники.
Мой рентген уже у хирурга. Подпись профессора Жукова продолжает творить чудеса. Сам профессор сейчас где-то на симпозиуме. За границей. Хирург – женщина.
Женщина подходит к окну и разворачивает свернутый в трубку темно-матовый лист.
– Ну, что я вам могу сказать? Если хотите лечь на операцию, нужно дождаться Петра Константиновича. Пусть он вас еще раз посмотрит. Операция сложная.
– Значит, вы считаете… – начинаю неуверенно я и запинаюсь. Я хочу у нее спросить про подвывих, но как-то не нахожу сразу слов.
– А это возьмите, – говорит мне женщина и, вернувшись к столу, вместе с рентгеном протягивает медицинское заключение на бланке с печатью института, – если решитесь, Петру Константиновичу покажете.
Я читаю: «На контрольных рентгенограммах правого голеностопа определяется ложный сустав внутренней б./берц. кости. Начальные признаки посттравматического артроза».
– Понимаете… – я опять подбираю слова, – я хочу поехать… в экспедицию…
– Да вы что… – она меня укоризненно перебивает, – никаких экспедиций. Только песок. Вы когда-нибудь были в Анапе?
– В Анапе?.. Да вообще-то не был. Был в Евпатории. В детстве.
– Можно и в Евпаторию. А операцию я вам все-таки делать не советую. Вот смотрите, – и она опять разворачивает рентгенограмму, – в этом месте должен быть шарнир. А у вас разрыв. Видите, какое расстояние. Такие операции нужно делать сразу.
– Ясно, – говорю я, – большое вам спасибо. А скажите, вот вы написали «ложный сустав», а у Петра Константиновича – «несросшийся перелом». Это что, то же самое?
– Ну, конечно. Только на месте разрыва образовался свищ. Свищ со временем затвердел и внешне напоминает шарнир. Но это уже мертвая ткань.
3– Ты почему все еще не на сборах? – строго спрашивает товарищ Хохлов и барабанит пальцами по стеклу.
Вместо ответа я протягиваю ему бланк института травматологии и ортопедии. С медицинским заключением. И, раскрыв портфель, достаю сам рентген.
Товарищ Хохлов надевает очки и внимательно изучает печать. Поворачивается и смотрит на меня поверх очков.
– Это мне не нужно, – говорит товарищ Хохлов и возвращает бланк обратно.
Я разворачиваю рентгенограмму и смотрю на товарища Хохлова.
– Мне объяснили… вот тут… – но товарищ Хохлов меня даже не слушает.
– Ну-ка, дай-ка сюда…
Товарищ Хохлов пристально вглядывается в изображение. Как будто ищет абрис. На сторублевке. Наконец, прерывается, засовывает очки в футляр и с рентгеном в руке поднимается.
– Посиди минут десять в коридоре. Я должен посоветоваться со специалистами.
Мы выходим с товарищем Хохловым в коридор, и я сажусь на скамейку. Сегодня приема нет и поэтому тишина. Я разглядываю плакаты.
На одном из плакатов изображена очередь. Очередь в бомбоубежище. Никто не паникует – все стоят спокойно. Как за газировкой. С санитарной сумкой через плечо и в сапогах – военный. Расположился у входа и всех приглашает.
В конце коридора вдруг раздаются голоса. Голоса приближаются. Товарищ Хохлов идет в окружении других товарищей офицеров. Над чем-то смеются. Вместе с ними секретарша. Поравнявшись со мной, товарищ Хохлов делает мне приглашающий жест. Товарищи офицеры проходят дальше. Я встаю со скамейки и вслед за товарищем Хохловым вхожу в его кабинет. Секретарша остается в приемной.
Товарищ Хохлов протягивает свернутую трубку рентгена и, усевшись, опирается кулаками о стол.
– Ну, что ж, – начинает товарищ Хохлов, – специалисты посмотрели и пришли к такому выводу… – тут он делает паузу и, прежде чем продолжить, поднимает на меня глаза. Они у него слегка водянистые. Точь-в-точь как у «подносилы». Из нашего «овощного».
– Да, надо. Надо тебе ехать на сборы. Состояние голеностопа вполне удовлетворительное. – Товарищ Хохлов снова делает паузу и, откинувшись на стуле, любуется эффектом.
Я молчу.
– Но я решил пойти тебе навстречу. Пройдешь сборы в Ленинграде. А теперь… – товарищ Хохлов как-то вмиг преображается. Теперь он не полковник, а просто старший товарищ. До этого сидел не то чтобы угрюмый, а какой-то сосредоточенный на чем-то своем, а тут вдруг прямо весь встрепенулся.
– Так. Коньяк пьешь?
– Что-что? – я сразу даже как-то и не понял.
– Коньяк, спрашиваю, уважаешь?
– Да вообще-то ничего… – так вот, оказывается, в чем дело.
Товарищ Хохлов смотрит на часы. Уже половина второго.
– Ну, тогда беги, пока не закрылся.
4Я пересекаю толпу и запрыгиваю на подножку троллейбуса. Дома у меня рублей шесть.
Ну, еще мелочь. Копеек сорок.
В подъезде на подоконнике соседкины ухажеры. Утром соседка уходит в столовую, а к вечеру, затоваренная, возвращается с сосисками. Или с пельменями. А друзья к этому времени добудут «керосин». Может, попросить у них? Но они меня опережают.
– Толик, одолжи до вечера треху…
…Я открываю коробку из-под монпансье. Да, только шесть. Плюс девять копеек в куртке. Всего шесть пятьдесят. А самый дешевый коньяк стоит восемь двенадцать. Если еще есть.
Может, сдать книги? Их у меня целых четыре. «Герой нашего времени». «Записки из Мертвого дома». Да Сэлинджер с Бабелем. Сэлинджера с Бабелем потом не достать.
Я хватаю «Записки» с «Героем» и, взглянув на часы, выскакиваю. Уже без четверти. В букинистическом отделе «Старой книги» хвост. Не меньше, чем на полчаса. У входа отирается маклак.
Кивает на мой портфель:
– У тебя что?
Я открываю портфель и достаю свое богатство. «Героя нашего времени» маклак бракует: «Библиотека школьника». А над «Записками из Мертвого дома» задумывается.
– Сколько? – спрашивает у меня маклак.
– Два, – говорю я и показываю два пальца. Как будто он иностранец. Или глухонемой.
Но маклак меня хорошо понимает.
– Рубль, – говорит мне маклак и еще раз повторяет, – рубль.
«Записки» уже довольно потрепанные. Когда-то они стоили тринадцать рублей. Еще до войны.
– Нет, – говорю я, – не пойдет. – И опять смотрю на часы. Уже без восьми.
Маклак делает широкий жест и набрасывает еще полтинник. Шесть пятьдесят да рубль с полтиной. Ровно восемь. А нужно восемь двенадцать. Да еще на троллейбус.
– Два, – повторяю я маклаку, – понимаешь, не хватает, – два рубля…
– Ладно, давай! – маклак снисходительно уступает, и я бегу дальше.
В водочный уже не пускают. Уборщица с тряпкой в руке стоит намертво.
– Мне коньяк, – говорю я и протискиваюсь впритык, – понимаете, коньяк…
Уборщица на меня смотрит и неожиданно для себя открывает. Потом спохватывается, но уже поздно. Сзади врываются еще двое.
Я подбегаю к витрине. Слава Богу! Есть!
5– Ну, как, успел? – добродушно улыбается товарищ Хохлов и порывисто идет на сближение. В коридоре никого нет, и товарищ Хохлов открывает на ходу свой портфель. Четким движением выхватывает бутылку и щелкает затвором замка.
– А теперь пошли.
Мы заходим в приемную и проходим мимо секретарши. Товарищ Хохлов окидывает ее хозяйским взглядом. Секретарше года двадцать три. В пишущую машинку вдеты с копиркой листы. Что-то печатает. При нашем появлении прерывается и поворачивает голову.
Мы уже в кабинете, и товарищ Хохлов открывет тумбочку.
– Что стоишь, садись… – бросает мне приятельским тоном товарищ Хохлов и достает вместе со стаканом бутылку «Иверии». Из бутылки уже примерно треть отпита. Секретарша без всякого выражения разглядывает меня из приемной.
– Люськ, выпить хочешь? – подмигивает товарищ Хохлов и, порывшись в закромах тумбочки, вытаскивает еще один стакан. Деловито прищуривается и выдувает из него крошки.
– Вы же, Николай Сергеевич, знаете, что я со вторника не пью… – кокетливо произносит секретарша и, обиженно отвернувшись, продолжает печатать.
– Ну, смотри, как хочешь…
Товарищ Хохлов наливает мне первому и придвигает. Потом себе.
– Не так-то просто было их уломать, – признается товарищ Хохлов и кивает на свой портфель, – а это… сам понимаешь… надо угостить… Ну, давай. За удачу!Дядя вася
По клеенке ползет таракан. Прицелившись тряпкой, я наношу удар. Таракан прекращает движение и застывает.
На кухню пришел дядя Вася. Это наш новый сосед. Его вселили в одну из бывших комнат Натальи Михайловны.
– Толик, извини меня, пожалуйста, – ласково начинает дядя Вася. – Очень тебя прошу, зайди ко мне…
Дядя Вася в тельняшке. Он среднего роста. Такой чубастый, и на обеих руках – по татуировке. На правой – отсутствует большой палец. Дядя Вася – участник Великой Отечественной войны. Бывший партизан. Временно нигде не работает. Лечится.
– Хорошо, – говорю я дяде Васе и снимаю с чайника крышку, – сейчас… закипит…
