Алиса Ганиева - Праздничная гора
– Как же они их проучили? Кулибцы всех, кто приблизится с оружием к их домам, сбрасывают в свою пенную Кара Койсу!
– А вот как. Пришли гергебельцы и кудалинцы к кулибцам и говорят: “Вы на нас нападали, но мы хотим примирения. Устроим вам угощение!” Кулибцы и рады, но к себе чужаков пускать боятся. “Давайте, – говорят, – попируем напротив нашего села. Только приходите без оружия”. Пришли гергебильцы и кудалинцы в одних поясах, а кинжалы в сосудах с вином спрятали. В самый разгар веселья один из них и говорит: “Урожай поспел, надо убирать!” И всех кулибцев кинжалами перебили!
– Вах, вах, вах…
Вот что рассказывали в пекарне. Но чаще обсуждали дела и работу: приближение полива полей и очередность, сорта твердой пшеницы и голозерного ячменя, уход за засевными террасами и таяние снега…
– Люди из дома Газалава пошли засевать свой участок раньше других!
– Да-да, с них за это уже взыскали овцу.
– А жена Итина заплатила две мерки ржи за то, что стирала в общем источнике…
Выходит Хандулай с подругами из пекарни, накинув бараний тулуп, идет к дому, а кругом стены глухие, высокие – никто к аулу не подступится. Под платком у нее чохто по спине свисает, а на чохто огромные спирали серебряные, а в них – птички, деревца двойные, лошадки, зеркально стоящие, а серьги такие тяжелые и длинные, что мочки их не выдерживают, приходится шнурками к чохто пришивать.
А на краю зимнего аула пируют вокруг срединных огнищ холостяки. Живут они в доме-крепости, украшенном спиралями-лабиринтами, сакральными линиями и всадниками, пустившимися вскачь. От дома подземные ходы прорыты до самых сторожевых башен. Живут они там без всяких женщин и называют себя союзом неженатых. Сражаются на мечах, борются с шестами и без, схватив друг друга ладонями или крест-накрест, упражняют мышцы, стреляют из лука и пьют вино. Есть среди тамошних неженатых удалец Кебед, который давно влюбился в Хандулай…»
– До чего дошли, очередь, как при коммунистах.
– Ле, двигайся, двигайся!
Человеческая цепочка закручивается и закручивается вокруг будки.
«…Влюбился в Хандулай. Случилось это на прошлом празднике весны, в Красный день. Когда скатывали с крыш горящие обручи, а на плоских кровлях домов зажигали костры и прыгали через них, приговаривая: “Болезнь – огню, сила – в меня!” А может быть, и позже, в начале лета, когда молодые джигиты и девушки надели нарядные платья, настроили чангуры и тамуры, собрали еду и ночью с факелами отправились в горы.
Всю дорогу шли они, освещая путь, танцуя, веселясь и распевая песни под предводительством самого деятельного шутника. К рассвету вышли на цветущий луг, где принялись танцевать, составлять букеты и плести венки, искать съедобную зелень для пирогов и состязаться в беге, прыжках и лазании по горам. Там-то Кебеда и пронзила белизна легконогой Хандулай, затмевавшей едкими шутками самого цветочного предводителя.
Вечером, когда вернулись уже в село и отдали цветы встречавшим их старикам, устроили пляски на сельской площади, и Кебед снова не отнимал глаз от лица Хандулай. Знал ли он, что и ему откажет Хандулай из верхнего квартала? Что Кебед, при всей своей удали, для нее простоват, а род его худ и беден? Мать Кебеда вернулась к сыну ни с чем, и Кебед почернел от ущемленного самолюбия.
– Я не потомок рабов! – говорил он матери. – Я не из тех, кто прислуживает в домах и не имеет права носить оружия! Пусть я не богат, но я свободный уздень, и эта своенравная волчица не смеет меня унижать!
И, сев на коня, он отправился с друзьями в военный поход на обнаглевших долинных соседей.
В конце концов не стерпели старейшины упрямства Хандулай, вручили ей кусок воловьей кожи и велели тотчас же выбрать мужа. На сходе сельчан Хандулай вышла на сельскую площадь и ударила этим воловьим куском по плечам высокого и ладного Сураката. Встал Суракат и понял, что от Хандулай ему теперь не уйти. Стали готовиться к свадьбе.
И сватовство, и магар{Бракосочетание.}, во время которого жених стоял одной ногой на положенном плашмя оголенном сабельном клинке, и сама многодневная свадьба с обильными яствами, состязаниями, процессиями, обрядовыми песнями и ряжеными, пронеслась перед Хандулай, как многоцветный вихрь. Сама она почти все дни просидела в специальной комнате с подругами на мешке, набитом зернами и покрытом овечьей шкурой.
Мать надела на нее особый свадебный наряд, а поверх головного покрывала налобную пурпурную ткань с нашитыми монетами, бляшками, цепочками и речным жемчугом, собранными в виде отражающих мироздание треугольников, свастик, животных, лучей и кругов. Суракат пировал отдельно с дружками, зорко охранявшими его от шуточного похищения, а Кебед осушал рога и рисовал на лице ликование.
Наконец, на третий день свадьбы, Хандулай привели в дом дяди, куда в полночь тайно пробрался ее новоявленный муж. В доме остались они одни, но на крыше кто-то шумел и перекрикивался, а под дверями слышались смех и шутки. Это друзья Сураката следили за исходом их первой брачной встречи.
Хандулай была готова к ночи. Сил у нее имелось довольно, чтобы продержаться в схватке до утра. Уж она постарается, чтобы муж не добрался до ее пояса из шерстяной пряжи и не разрезал его кинжалом. Битва началась в полночь и длилась несколько часов. Как ни пытался размягченный вином Суракат настигнуть жену и заломить ее сильные белые руки, она отпиралась так люто и неистово, что к рассвету вконец его измотала. Слыша шум битвы, дружки хохотали и подначивали:
– Давай, давай, Суракат! Неужели не способен такой джигит оседлать кобылицу?
Под утро, когда побежденный Суракат свалился с ног и отступился от сохранившей невинность Хандулай, дружки с веселыми издевками подняли каток, которым укатывают крыши, и поставили его на ось вертикально. Завидев торчащий каток на крыше молодоженов, сельчане загомонили:
– Жена одолела мужа!
– Уж могла бы поддаться, как принято, не позорила бы молодца, – морщилась вдовая Хуризада, заталкивая табак в ноздри…»
– Скоро там наша очередь? Бородатые хайваны!
– Тише, тише, тише! Ццццц!
– И город уже переименовали. Живем теперь в Шамилькале.
– Тише, тише, тише! Ццццц!
Шамиль переступал с ноги на ногу, перелистывая страницы.
«…Уж сколько лет прошло с тех пор, как Хандулай вышла за Сураката, а Кебед его убил. Уж сколько лет прошло с тех пор, как решением Совета Кебед был изгнан из села и превратился в лесного абрека! А бедный Махмуд все никак не развяжет повествование. Отвлекусь-ка я от жителей села и расскажу немного о своем отце.
Отец, бывало, подзовет меня к себе и задает вопрос:
– Вот скажи, Махмуд, что на свете маленькое и большое одновременно?
– Не знаю, отец, – отвечаю я.
– Это Дагестан, – объяснял мне отец. – Ты только подумай, какой он маленький, а сколько в нем уживается народов и обычаев, языков и талантов, животных и растений. В одном крошечном Дагестане ты увидишь и песчаные барханы и тропические заросли, вечные ледники и минеральные источники, и засушливую равнину и сочные альпийские луга, и морскую пучину и каньоны, до дна которых не долетишь, хоть лети полдня! Все мы, дагестанцы, очень разные, но в то же время мы очень схожи своей честностью, гостеприимством и стремлением к справедливости. Помни о том, что ты дагестанец, сынок, и не меняй это звание ни на какое золото мира!
К отцу часто приходили поэты. Они рассказывали, как их песни вызывали у людей печаль и веселье, как их песни мирили кровников и рождали в юных сердцах жаркий огонь любви. Особенно мне запомнилась одна эпическая поэма о месте, называемом Праздничная…»
– Это дело, да? Прошение?
Через плечо Шамиля с любопытством заглядывал стоящий в очереди мужчина.
– Куда теперь по судебным делам ходить? В шариатский суд? Подскажите!
– Не знаю, это не документы, – отвлекся Шамиль и машинально пролистнул изрядное количество страниц вспять.
«Отяжелев, Хандулай, как и полагается, скрывала от всех свое положение. Но живот ее быстро вспух и стал огромным, как гигантская тыква, мешая ходить за скотиной и жать урожай.
В последние дни она избегала навещать родителей, а когда наступали сумерки, прижимала к себе по кусочку хлеба и сыра.
– Кто же родится у Суракатовой Хандулай? – спрашивала Хуризада у собравшихся к роднику женщин. – В жизни не видала такого огромного брюха.
– Уж давно, как пора ей рожать, а она все на сносях, – кивали горянки.
Наконец наступил тот день, когда по ноябрьским улицам к дому смелого Сураката со всех ног понеслась его тетка, сельская повитуха, краснорукая и длинногрудая Заза. В покинутом мужчинами доме в постланной на полу мягкой постели, клацая зубами, крутилась Хандулай.
– Отворите все лари в доме! – командовала Заза. – Привяжите канат к потолочной балке и сцепите концы петлей. Пусть бедняжка схватится за петлю. Да, хватайся, Хандулай, а теперь подтягивайся и опускайся, подтягивайся и опускайся. Скорее, скорее! Куда ты, Баху? Сюда нельзя, здесь роженица! Рвите на Баху платье! Рвите платье!
