Александр Цыпкин - О любви. Истории и рассказы
Забегая вперед, скажу, что интервью получилось вполне сносное, а вот любимый меня категорически разочаровал. Встретил меня с дикого похмелья и с ходу предложил тяпнуть коньяку. Выпив, поплыл, стал говорить пошлости и елозить по мне глазами. Даже предложил кое-что, выходящее за рамки моих служебных обязанностей. На вопросы отвечал неохотно и так банально, что я внутренне морщилась. Я была рада, когда ушла наконец из этой гостиницы.
Звезда позвонила мне в тот же день. Посмотрев на часы – почти полночь, – я поняла: догнался коньяком и стал совершенно пьян. И не ошиблась. Не буду пересказывать признаний, которыми он меня одарил, скажу только, что я предложила ему перезвонить мне завтра на свежую голову.
Но он не позвонил. Может быть, потому, что на следующий день было второе мая 20… года и положенные моему привороту три года истекли.
А интервью взяли. Редактор пытался возражать, но высшему начальству понравилось. Я потом еще долго в этом журнале работала и даже сама редактором стала.
Валентина Артамонова. Страна любви Кубан
Я вернулась на Кубань, в птицесовхоз «Лебяжий остров» Брюховецкого района Краснодарского края через тридцать четыре года после того, как мы с семьей перебрались на другой край советской страны, в Восточный Казахстан. В мои умудренные сорок девять годков каким жалким захолустьем показалось мне это место, что грело душу трем поколениям нашего семейства: отцу, так и не смирившемуся с переездом, мне и маленькому племяннику Максу, которого я так очаровывала вечерними сказками о своем сельском детстве на Кубани, что он потом доставал родителей: «Хочу в страну Кубан!..» Так и закрепилось между нами это название…
А тогда, в мои восемь, северной бледной девочке (раньше мы жили на одной из комсомольских строек в Сибири) все там казалось чудом: синее слепящее небо, желтые просторные поля, хатки под соломенными крышами, сладкое дерево шелковица со вкусными ягодами, долгое летнее тепло, гладь лимана. Мы поселились в доме у дороги. А всего-то на нашем третьем отделении было двенадцать белых казенных домов, саманный клуб, магазинчик-сельпо да хуторок на отшибе, где жили крепкие хозяева-старожилы.
Я влюбилась в этот мир по-детски всепоглощающей любовью, сразу и бесповоротно, каждый день открывая все новые объекты страсти…
Футбол. С моей новой подружкой мы все первое лето гоняли мяч на жарких и пыльных задворках. Она была – киевское «Динамо», а я – московское «Торпедо», Эдуард Стрельцов.
Огромный заброшенный абрикосовый сад. Под деревьями мы строили домики для бумажных кукол и шалаши для себя. Играли в прятки, в индейцев.
Учились мы в маленькой начальной школе: первый класс с третьим – в одной комнате, второй с четвертым – в другой. Нашу учительницу звали Зоя Максимовна. Она была молодая – лет двадцати пяти, уже разведенная. Меня она полюбила. Часто просила маму разрешить мне ночевать у нее: я была живым щитом в битве с надоедливым поклонником.
Книги – эта любовь пришла на всю жизнь… Взрослые – про Емельку Пугачева, «Угрюм-река»… Я читала их, пока учительница под окошками отбивалась от очередного ухажера, показывая на меня, освещенную лампой.
А в клубе царствовали индийские фильмы!.. «Цветок в пыли», «Сангам», «Зита и Гита», «Цветок и камень» – сколько слез было пролито… моими подружками. Я, конечно, тоже их смотрела, сидя с ребятишками на полу перед экраном, но мне больше нравилась американская трогательная мелодрама «Раз картошка, два картошка», где белая американка полюбила бедного негра, но не могла выйти за него замуж, а после ее смерти их дочку разлучили с отцом. Вот тут уж навзрыд рыдала я! И так прониклась симпатией к «другим», не похожим на нас людям, что, когда после четвертого класса отправили меня в пионерлагерь «Отважных и смелых» на Черном море и к нам были приглашены на линейку студенты-африканцы, я вцепилась в руку одного из них и проходила с ним весь день, как приклеенная.
Я на всю жизнь полюбила рыбалку! Мы на удочку ловили несметное количество рыбки-тараньки, которая приплывала в наш лиман на нерест из Азовского моря. Браконьерство продолжалось несколько дней. Потом поспевали фрукты: черешни – огромные, сладкие, желтые и вишнево-черные, абрикосы, сливы, яблоки… Виноград воровали с колхозных охраняемых виноградников, пробирались туда по вязкой тине пересыхающего к концу лета лимана. Черные запретные ягоды «изабеллы» казались самым вкусным лакомством на свете!
Так пролетали летние месяцы. А зимой происходили другие открытия дальних закоулков нашего обетованного края. Пришла любовь к его истории. Запала в сердце старая казацкая легенда, от которой пошло название острова: стаи лебедей сели на воду ранним утром и спасли от казни атамана, которому была обещана турецкими янычарами жизнь, если в июле снег выпадет.
Потом мы взрослели, влюблялись в подросших пацанов, а то и во взрослых, восемнадцатилетних… Девчонки-то местные после восьмого класса разъезжались по училищам и техникумам в город, а парни ждали призыва в армию… Вот и смущали нас, тринадцатилетних, своими взглядами да хохотками… «Джульетте нет еще четырнадцати лет…» Приближались и моя весна, и первая любовь…
Апрель, может быть… Мы с подружками прыгаем в какие-то новые «классики». У меня – новехонький плащик-болонья – последний писк моды! – прическа «конский хвост», и волосы хлещут по глазам. Чувствую чей-то взгляд, оглядываюсь и ловлю восхищение в глазах чужого мальчишки – высокого, худого, с длинными русыми волосами… Мода докатилась и до нашего островка: пацаны вовсю «хиппуют». Резко останавливаюсь и не могу прыгать, краснею… Этот незнакомец и мой школьный приятель Колька подходить к нам не собираются, кивают только. Это злит, и я убегаю домой, несмотря на оклики подружек. И вот начинается… Ближе к вечеру:
– Валя, выйди! – жаркий шепот Клавушки, четырнадцатилетней Колькиной пассии. – Он хочет с тобой познакомиться.
Да кто он такой, вообще? Колькин двоюродный брат из соседней станицы, девятиклассник да еще с мотоциклом…
Ну я не знаю… А мне:
– Приходи на остановку!..
О, эта остановка!.. Деревянная будка со скамейками, где можно посидеть близко друг к другу, осторожно найти в темноте руку, почувствовать на лице разгоряченное дыхание… «Я садовником родился, не на шутку рассердился… – Ой, я влюблен… – В кого? – В ромашку!» А ромашка, между прочим, это я! Словом, дразнилки, хиханьки-хаханьки…
Той весной Он приезжал почти каждый вечер, провожал меня. Между нами все было робко, невинно… «А он уже тебя обнимал? Целовал? – Нет. – Нет?! А мы с Колькой (Борькой, Митькой) уже…» Я ничего никому не рассказывала – нечего было, да и не хотелось разрушать словами то неуловимое и чудесное, что составляло суть наших отношений: взгляды, молчание, улыбки, обещание чего-то, состояние полета, которое я испытывала, когда мы катались с ним по вечерним полям.
А потом было лето, а Он все робел, а девушка стремительно созревала, уже хотелось и поцеловаться… А однажды вечером Он высказал свою обиду:
– Ты долго каталась где-то на мотоцикле с Гришкой, а я ждал…
Я не стала оправдываться… Он был чужой, из соседней станицы, и еще не знал, что Гришка в это утро убил себя из отцовского ружья!.. Я тогда впервые увидела смерть, вмешавшуюся в жизнь, переполненную любовью: пятнадцатилетний парень лежал на берегу лимана с развороченной выстрелом головой… А ведь только вчера во время нашей бешеной гонкой Гришка рассказывал мне о своей несчастной любви к взрослой девчонке, которая его прогнала. А я – я не нашла нужных слов, не смогла в чем-то его убедить, удержать!..
А потом Он долго не приезжал, а в меня «типа влюбился» один из осенних призывников – девятнадцатилетний парень по прозвищу Граф, с его младшим братом мы сидели за одной партой. «Она моя! – сказал он грозно…» – и все послушались, и стали называть меня Графиней. Он покупал мне конфеты, возил на какие-то концерты, в кино на центральное отделение нашего совхоза, поднимал на руки и все порывался потискать и поцеловать, а я отчаянно сопротивлялась… Последняя попытка произошла во время его проводов в армию, которые поселковая молодежь отмечала в какой-то недостроенной квартире. Граф затащил меня на кухню и пытался-таки поймать мои все еще не целованные губы. А среди гостей находился Он, который смотрел на меня весь вечер!.. Все-таки в пылающую щеку Граф меня поцеловал, сказав:
– Ладно, после армии свое возьму. Ты меня дождись и не вздумай с кем-нибудь гулять: не поздоровится!
И мы вышли к компании. А Его уже не было, и это было окончание моей первой любви. Он перестал приезжать, а я как-то разочаровалась: наверно, ждала каких-то действий, драки, дуэли…
А испытания чувств продолжались. В седьмом классе азартно репетировали пьесу про любовь, и я играла конопатую Марьяну с двумя сердцами, а мой «жених» по пьесе – мальчик из нашего класса, дергающий меня на переменках за хвост и дразнящий «русалкой», после моих жарких слов «теперь бы оба сердца отдала, чтобы его живым увидеть» поцеловал меня, сволочь! Учительница Тамара Николаевна погрозила ему пальцем и сказала: «Только на премьере!» – которая, не помню уже почему, но не состоялась…
