Николай Беспалов - Женские истории пером павлина (сборник)
Стоит, мнется в прихожей. Настоящий деревенский Дон Жуа н.
– Ты чего не проходишь-то?
– Наследить боюсь.
Это надо же. Час назад вперся в квартиру в грязных сапожищах. А сейчас ему тапочки подавай.
– Нет у меня для тебя тапочек. Топай так.
Нет же. Скинул свои чеботы. Хорошо, не воняет.
Я пью водку, жую колбасу и слушаю этого, в общем-то, неплохого парня. Он рассказывает мне о своей деревне, о маме с папой, об их корове Звездочке, о соседской девчонке, которую он целовал за баней. Прямо, как в частушке: приходи ко мне за баню. Я тебя отбарабаню.
А я пью водку и жую колбасу, в которой много крахмала и мало мяса. Я думаю о сволочизме жизни. Я поступила в театральный институт. Это для меня радость. С такого не грех напиться. Но вот папаша зачем-то начал резать мамашу. Это же полный отстой. Но и тут нелишне выпить. Куда ни кинь, везде водка.
– Вот вы, Тамара, небось, думаете, сидит какой-то деревенский и болтает невесть что. А я уже на втором курсе юрфака в университете учусь. Мы сейчас изучаем римское право. Оно, знаете ли, и есть основа юриспруденции.
– А любовью заниматься там вас не учат?
– Зачем вы так? Я же со всей душой. Вот ваш отец задержан по подозрению в убийстве, а я сижу с вами. Распиваю и разговариваю. А это, можно сказать, должностное преступление.
– Слушай ты, знаток римского права, не лепи горбатого. Какое такое преступление?! По вашему закону преступником человека может признать только суд. А может, это я мамашку и прирезала. А отца подставила. А? – я смеюсь, а у моего милиционера рот открылся и не закрывается.
За окном уже темень. За окном уже поздний вечер. За окном кто-то громко ругается и все матерком. Чего не поделили эти двое? Чем закончится их «диспут»? Может быть, тоже поножовщиной.
Это за окном. У нас же на кухне светло и пахнет мужиком. Не замечали, как пахнет мужик после нескольких часов его совместного с женщиной пребывания в замкнутом пространстве. Вот-вот. Это как раз то, что я имею в виду. Наверное, и женщина начинает испускать некие особенные ароматы. Не знаю. Сама себя не унюхаешь.
– Вот что, дорогой мент, иди-ка ты в ванную. Я пока приберу тут и постель постелю. Нечего тебе в ночь идти.
– Вы потрясающая женщина.
– Ты пробовал? Девушка я. Непорочная.
Так что, господа присяжные, ночь была упоительна.
Утро – дрянь. Это закон. Не из римского права, но закон. Как упоительны были ночи и как отвратительны дни…
Папу отпустили под подписку о невыезде. За него хлопотал сам директор клиники. Маму зашили, и стала она красивее прежнего. Она «сбросила» килограммов пять и помолодела.
Они скоро официально разошлись, но продолжали жить под одной крышей. Иногда я, возвратясь из института раньше времени, могла услышать их голоса. Такие звуки издают в одном случае. Что это? Какой-то изысканный разврат? Неистовая страсть? Или просто обыкновенный животный инстинкт. Самку тянет к самцу.
Я начала учиться в ЛГИТМиКе. Лейтенант раз в неделю устраивает для меня «вечера при свечах». Он оказался прелюбопытным человеком. Знал наизусть почти всего «Евгения Онегина». Штудировал классиков философии. И мог цитировать, и к месту, Канта и Гегеля.
Как упоительны ночи!
* * *Я в мастерской заслуженного артиста РСФСР Всеволода Евгеньевича Истрежемского.
Лекции и семинары. Это с девяти утра и до двух дня. Потом перерыв на тридцать минут и потом уже занятия в мастерской. Наш заслуженный первое время занимался с нами истово. Потом его пригласила на съемки в кино и тут началась катавасия. Полнейший беспорядок.
Мы соберемся. Ждем. Полчаса ждем. Час ждем. Наши мальчики начинают сами упражняться. Кто во что горазд. Неплохо получалось. Мы, девчонки, не отстаем.
Но вот и мэтр прибегает:
– Быстренько разобрались по парам. Будем работать сцену ревности.
Я заметила, что он предпочитает нам задавать сцены из интимной жизни мужчин и женщин. То это объяснение в любви, то, как в этот раз, ревности.
Часто сам прерывает кого-нибудь и показывает, как надо. Большой опыт, видно, у него по этой части.
В новом семестре он просто перепоручил нас своему помощнику. С этим все было проще.
– Слушайте сюда, – это он так юморит, – бездари. Я раздам вам тексты. Выучите к завтрашнему дню.
И убегает. Ему тоже кушать хочется. То там, то сям он играет в эпизодах. Идет на подмены.
Прошел год. Что произошло со мною, не знаю. Тайна женской души. Но осточертели мне эти экзерсисы. Надоело слушать выпендреж старух об истории театра. Они больше говорили об их роли в театре. Опостылело мне заучивать чужие слова, корчить рожи в угоду какому-нибудь бездарю-драматургу.
В семье нашей тоже не все ладно. Разврат поселился в ней накрепко. Помню, прочла в одном романе о свальном грехе. Это у нас.
Не приведи господи, дойдет и до инцеста. Но судьба берегла меня.
В конце мая, когда я уже сдала все экзамены и зачеты, к нам в мастерскую зашел молодой спортивного вида мужчина:
– Мне нужны две девушки для съемок в экспедиции. – Наши парни заржали. Кому-кому, а им-то известна наша девственность.
– Остолопы. Я говорю о сценическом образе, а не девственной плеве. Тут нужно играть любовь. Вам этого не понять, дети рок-н-ролла и доморощенных битлов на костях.
Говорит он как-то напористо. Мне такие мачо нравятся. Куба, любовь моя! Но мне не до любви. У меня как раз вчера началось. Ну, то, о чем за столом не говорят.
Заткнулась в самый дальний угол и сижу, как мышка. Девочки наши затараторили: «Я сыграю, я еще лучше».
И все то титьками вперед, то попками.
А я сижу и мечтаю выскочить незаметно и в свою постельку. Завернуться с головой в одеяльце и спать, спать, спать.
– Эй, мышка-норушка, чего прячешься. Иди-ка сюда, – выглядел-таки этот резчик тростника.
Иду, ноги еле передвигаю. А как же иначе? Сами соображайте.
– Повернись к свету, – губами причмокивает, будто конфетку попробовал. – Вот это фактура, вот это вид. Тут картоном не пахнет, – чуть ли не пляшет.
Девчонки загалдели, словно куры, согнанные с насеста: «А мы? А мы?»
– А вы, девочки, набирайтесь опыта. Жизненного в основном.
Он взял меня за руку и увел из мастерской. Впереди – киноплощадка. С ее резкими выкриками помрежа: – Где массовка, мать ее в корень?!
И усталым голосом режиссера: – Опять не так свет поставили.
Но это должно быть позже.
Пока же мы с этим кубинским рубщиком тростника вышли на Моховую улицу и двинули в сторону реки Фонтанки. Именно там я пила квас и потом долго слушала разглагольствования студентов кафедры монументальной живописи и употребляла теплый портвейн по одному рублю семьдесят копеек за бутылку.
– Предлагаю сейчас же отметить твое новое лицо.
– А можно попроще? У меня лицо одно, а вот лики могут быть разными.
– Да ты философ. Кстати, я не представился. Меня зовут Виктор. Победа то есть.
– Меня зовут Тамарой и это ничего не значит.
Идем по набережной, и нас обдают грязью машины.
– Слушай, Виктор, тебе не надоело быть мишенью для этих гадов. Пошли к Инженерному замку. Там машин нет.
– Мы идем в Дом кино. Потерпи.
Терплю. В Доме кино очень хороший буфет. Я же голодна. Кроме того, по секрету, там есть туалет. А он мне ох как нужен. В моем положении.
Петр, тот же первый император России, как стоял, так и стоит на граните. Какой-то мужик у его пьедестала торгует надувными шариками. Смешно. Кому нужны сейчас эти шарики. Нет никакого праздника.
Идем себе и молчим. И тут за нашими спинами как громыхнуло. Шарики те взорвались. Мужик стоит весь в копоти. Водород есть водород.
Как мы смеялись. Как смеялись. Люди стали оборачиваться. Милиционерам не смешно. Один кричит: «Ставь оцепление. Задержать всех».
Другой крутит руки обгоревшему мужику. Третий и вовсе ополоумел, орет: «Терракт! Терракт!»
Совсем недавно пристрелили брата убитого раньше их президента Джона Кеннеди Эдварда. Ну и что? Где они и где мы.
По общему курсу истории СССР, как мне помнится, последний террористический акт у нас был совершен в марте 1881 года. Взорвали тогда императора Александра второго. Кого тут-то взрывать?
– Пошли скорее отсюда, – голос мужественного человека дрожит.
– Ты что, – я перешла на «ты», – террорист? А, может быть, ты диссидент?
– Дура, пошли быстрее. Заметут, потом объясняйся.
Не стану же я ему говорить, что я секретный сотрудник милиции. Расписочка-то лежит в сейфике у товарища Панферова.
Хвать меня за руку и ну тащить. Такое не могли не заметить милиционеры. Тут нас и взяли. Моему мачо руки завернули за спину. Меня просто обнял мальчик. Держит сильно и горячо дышит в ухо.
У меня началась истерика. Я смеюсь. Он дышит. Виктора волокут по Кленовой аллее в сторону Манежной площади.
И тут меня как бы осенило, и я закричала: «Не того взяли, товарищи. Бомбист в Летний сад убежал».
Идиоты. Отпустили Виктора и бегом туда. Мальчик тоже отступил: «Простите», и за ними.
