Мария Ряховская - Записки одной курёхи
Сидим и думаем: вот и солнце вышло, рассеяв ледяную морось, – и тусовка вокруг, но нет Борисова. Значит, нет и радости.
Питер призрачен в дожде, холодно. Скоро третья декада августа… Ангелы, стоящие на четырех сторонах света и держащие в руках ветры, направили их на Питер. Все четыре ветра…
Через полчаса на нас обратили внимание. К нам подсел грязный парень с царапиной во всю щеку и в драных сандалиях на босу ногу, – это в ледяном-то августе! Панк. На поясе у него висело несколько вывесок с надписями, на выбор.
– Вы откуда? Я – из Свердловска.
– А мы из Москвы, – ответили мы в голос.
– У тебя вывески на каждый день или по настроению? – спросила Саня.
– По настроению. Вот сегодня хоть и воскресенье, а у меня, видите, на дощечке «Понедельник» написано. Совсем хреновое, значит, настроение.
– Слушай, а вот растолкуй нам, почему ты панкуешь, а не хиппуешь? – Я была настроена на философский лад и хотела пойти на мировую с холодным сумеречным городом, подружившись с его жителями.
– Как почему панкую? Да потому, что фигово жить и денег нет. Когда все вокруг так фигово, что ж еще делать? Я вот вашей слюнявой хипповской логики не понимаю.
Наш внешний вид выдавал наши убеждения: феньки, ксивники, хайр распущен, джинсы драненькие, у Саньки в ухе крестик, на мне болтается тяжеленный металлический пацифик, заказала у отца деревенской подруги Насти. Он токарем на заводе.
– Не понимаю: что ж петь песни и феньки на себя навешивать, если так фигово. Тоже мне: все мы лейтенанты полной луны-ы-ы! Слышите, воют? Больше всего ненавижу Борисова. Увидел – рожу бы набил: выдумывает каких-то там единорогов подсознания и лейтенантов полной луны, обманывает людей, подлец. …Во-во… Глядите – заорала «Джон!» и бросилась ему на шею. А сама небось получает жалкую стипендию в кулинарном училище и мать на почте работает… И целуются, кретины, а! Посмотрите на них. И какой он Джон? Сусликов какой-нибудь из профтехучилища.
– Ну и чего ты хочешь? – спросила я, глядя на него весьма критически.
– Я хочу ходить вот в таких кроссовках, как у этих, которые вам целую пачку «Кента» отвалили! Хочу черную тройку и бабочку на шею, понимаете? Магнитофон «Сони» и дорогую машину! И чтоб всегда были хорошие сигареты. В белых носках ходить хочу, а не в этих… – агрессивно заорал он, задрал свою ногу к нашим носам и показал свои грязные ноги в драных сандалиях. У Князя – так его звали – явно испортилось настроение от разговора с нами. – Ничего вы не поняли, дуры. Лейтенанты полной луны, фак ю, – прошипел он на прощание и зашкандыбал в сторону.
– Какой ты панк? – прокричала я ему вдогонку. – Мажор ты долбаный! Магнитофон «Сони» он хочет! И еще критикует других! Ха!
Расстроенные, мы подошли к тусовке. Посередине дама лет двадцати хипповского вида с белыми кудрявыми волосами, рассыпающимися от ветра, допела «Партизан» и начала бездумно перебирать струны. Мы стали ей говорить что-то о Борисове, спрашивать, где он живет. Она сказала, что ей называли улицу, и она забыла, но помнит: что-то на букву «Л».
Девочку звали Пудинг, и ей так подходил этот нейм! Ее волосы рассыпались как любимый дедушкин хлеб, отрежешь кусок – поднесешь ко рту – а середина уже раскрошилась и вывалилась.
– Вот это хоть имя – Пудинг, а то все какие-то Джорджи, Джоны, Прайсы… – восхитилась я. – Пудинг, Пудинг… Подожди, была такая подружка у Кати.
– У какой Кати? У той, которая все Леву искала? – спросила Саня.
– Ты, случаем, не знаешь здешнюю Катю, художницу? Она еще Борисова любит. И Такеля тоже, – спросила я у Пудинга.
– Как не знать? Ее тут все знают. Заколебала уже со своим Левой.
– Как она? Все ищет его? Из училища не выгнали?
– Какое!.. На пленэре сейчас она. На даче. Рисует по шесть часов в день. Прославиться хочет, чтоб Лева о ней услышал.
– А ты? Искать его хотела, чтоб спросить о кришнаитах и ребенке. Ты что, беременная?
Мы с любопытством посмотрели на нее. Беременная женщина была для нас то же, что Борисов, поднявшийся в воздух в позе лотоса – в истории, рассказанной Сане сестрой друга ее подруги.
На наш вопрос о беременности Пудинг не ответила, нахмурилась. Села на корточки, согнулась, положила голову на колени.
– Да ну их!.. Я его, падлу, любила, а он меня променял… Мужики – наше наказание. Больше никаких мужиков, клянусь! Я даже песню сочинила. – Она взяла гитару, пропела: – Я не прощаю измен, пошел вон!
Бросила гитару, закурила, все такая же хмурая. Внезапно ее взгляд стал осмысленнее и обрел точку в пространстве. Пудинг вскочила, бросила гитару и побежала навстречу молодому мужику с длинной бородой и усами.
– А, привет, милая, все поешь… Давно не виделись. – Вид у него был скучный.
Он подошел и сел на пол, прислонившись спиной к колонне, как все мы сидели. Пудинг опять взяла гитару и стала петь свои песни, все глядя на него, потом спрашивала о каких-то их общих знакомых, а он все молчал и улыбался или отвечал односложно.
Она села перед ним на корточки, положив его руку себе на голову.
– Ну что ты грустишь? – говорила она, заглядывая ему в глаза. – Хочешь, поедем ко мне… Я одна. И даже не хотела идти домой. Сижу здесь потому, что одиноко. Пойдем ко мне!
– Да я вообще-то хотел в отдел кадров сходить, но могу отложить на завтра… – тянул он, – не знаю, ну ладно, едем…
И они пошли. Взялись за руки. Она – с перекинутой через плечо гитарой.
– Вот тебе и ненавижу мужиков, – сказала я. – Совсем как мы и Борисов.
– Слушай, а пошли в «Ленсправку». Я на вокзале видела. Может, удастся достать его адрес, – улыбнулась Саня.
– Да, и Левы. Борисов – наше Устремление, а Лева – Упование. Может, скажет, что нам делать. Или его слепая мать даст нам совет. Ты знаешь, что он живет со слепой матерью всю жизнь? Сам готовит, сам…
– Всю жизнь со слепой матерью! – вскричала Саня. – Боже! Где-й-то ты вычитала такое?
– Да у Наоми Фикус у этой. Бо ее терпеть не может, она все даты и имена переврала. Понимает-то по-русски плохо…
И мы пошли к вокзалу. Разговоры у нас были невеселые.
– На фиг мы такие две дуры ему нужны! – говорила я. – Тебя-то хоть родители запихают в юристы, в МГУ. Весь год как проклятая учила свою историю, государство и право, системы образов всякие… Французский. А я живу по принципу кайфа… Тут хоть оденься в цветные шелка, туманами надышись – а ему что? Таких, как мы, тысячи.
– Да, запихают меня в юристы, это ясно… Буду ходить в черном пиджаке и толстых очках. Стану сухарем. И засохну. Ты вот не засохнешь – вечно в буре чувств. Будешь стихи писать, посвященные Бо, а я буду его адвокатом, когда нашего кумира засудят за пьяное хулиганство.
Дошли до ларька «Ленгорсправки». Заплатили пять рублей за обоих – Бо и Леву. Как ни странно, адрес Борисова нам дали. Фиктивная квартира! Не дурак же он жить под обстрелом. Присели мы на лавочку по дороге. Вынули леща, хлеб и сливы. Начали с духом собираться. Как вдруг пошел дождь, и мы, шкандыбая до метро, промочили наши тряпочные туфли.
Вечерело. Проехали свою станцию, заговорились. Наша любовь не оставляла нас и во сне.
– Слушь, Саньк, мне такой сон приснился! Опять про Борисова! – чуть не заплакала я и заломила руки.
Саня была выдержанней меня и всегда успокаивала.
– Машк, успокойся. Мне вот приснилось…
– Подожди. Дай я… Я во сне его любила еще сильнее, чем днем! И он меня любил. И тем не менее убивал! И убивал как-то сладострастно, в промежутках между ударами кинжала он целовал…
– Ну и сны у тебя! Вечно тебе такие эксцентричности снятся!
– …чувство обиды и несправедливости ко мне, смешанное с обожанием! Это властное обожание гнало меня под нож, хотя я могла спастись.
– А мне снилось, что я работаю у Борисова. Я что-то варю, стираю рубашки и носки и в хоре его пою… И вот я проштрафилась перед ним, – и он меня выгоняет. Никакие мольбы не принимает и говорит: «Вон, неумеха, убирайся, я взял тебя, а ты бестолковой оказалась!» Ну, в общем, за меня его бабушка упросила. Оставил он меня, но стал строже и деньги перестал платить.
– Ты что, за деньги у него работала? – вскипела я.
– Это сон, забыла? – осадила меня подруга.
– Ну и что!
Дом, согласно записке из «Ленгорсправки», был за номером 2/73. Господи, мы всю улицу прошли, – такого дома не было! Да и согласитесь, чудной номер.
– Что этот дом, по ту сторону зеркала, что ли? – говорили мы друг другу, не в состоянии обойтись и в двух словах без цитат из Борисова. – Бо – инфернальное существо, но все-таки…
Пошли обратно, и у начала этой самой улицы стоял дом номер 73/2.
– Естественно, она нам дала неправильный номер дома, – сказала Саня.
Квартира была номер 3. Ни на первом, ни на втором, ни на третьем этаже ее не было.
– Это точно его квартира! – воскликнула я. – Третья – и на четвертом этаже!
Мы долго мялись и пихали друг друга к двери.
– Звони ты, а я не буду…
– Почему всегда я? – возмущалась я. – Адрес в ларьке кто просил?..
