Олег Зайончковский - Кто погасил свет?
Из задумчивости его вывел толстый тигровый боксер, неожиданно быстро и ловко помочившийся Саше на штанину.
– Эй, приятель, ты что делаешь?! – возмутился Урусов и затряс ногой.
Боксер отбежал и, лукаво оглядываясь, заскреб лапами асфальт.
– Ах, извините нас! – засмеялась рядом какая-то женщина. – Но вы стояли буквально столбиком.
Саша погрозил псу пальцем, поправил на плече сумку и продолжил свой путь. Свернув налево, он покинул набережную и переулками стал подниматься к проспекту Победы. Сумерки уже порядком сгустились, но город еще пыхал неостывшим жаром. Дома, машины – все, мимо чего проходил Урусов, даже танковая башня, водруженная на пьедестал, – все обдавало его зарядами тепла. Асфальт был пахуч и мягок, словно шкура живого существа.
Проспект уже светился фонарями. Все городское тело подернулось фосфорной сыпью огней, дробившейся вблизи на оконные точки. Мимо Урусова проносились быстрошинные авто; поспешали, как могли, передвижные аквариумы троллейбусов; даже братья-пешеходы заметно поторапливались – всяк искал ночного убежища. В каждом из уже занятых домовых окон, как эмбрионы в икринках, шевелились люди – завтрашние рабочие особи. Теперь завтрашние, потому что сегодня город задраивал люки, час – и он пойдет на погружение, оставив Урусова барахтаться одного в ночи, или, хуже того, увлечет за собой в пучину.
Ему следовало воспользоваться транспортом, но Саша почему-то топал и топал упрямо пешком. Может быть, он хотел, чтобы резвый марш взбодрил его; это ведь большая разница: пассивно куда-то ехать или шагать самостоятельно. Урусов и в самом деле чувствовал, как в мышцах проходят ломота и вялость; плетенки его перестали подшаркивать, а звонко и ритмично пришлепывали в пятки: пок-пок… Как бы то ни было, он далеко не слабак, Александр Витальевич: целый день провел на жаре, а сколько еще сил сохранил… Он и плавает лучше многих, и вообще… Под мерный шлеп плетенок Саше на ум пошли утешительные примеры собственного его молодечества. Начать хотя бы с того случая из детства, когда он геройски сыграл на велосипеде под горку: все-таки проявил отвагу, хоть и расшибся… А как он влез на трубу котельной! Знала бы Татьяна Николаевна…
Дело это было зимой. Старая котельная с железной трубой (она и теперь еще была жива) располагалась позади гаража «скорых помощей». В каждом квартале есть такие места, где мальчишки двенадцати-пятнадцати лет собираются, чтобы сразиться в карты или в битку, покурить, выяснить отношения главенства либо просто обменяться свежим запасом похабных врак и подростковых сплетен. К этой котельной Сашу привел Кукарцев, желая, вероятно, похвастать перед ним своим положением в обществе. Оно ему и удалось бы, но вся компания, как и следовало ожидать, обратила свое внимание на новичка. Кто таков этот черноволосый пацан, с чем пришел? Знает ли он «приемы»? Умеет ли играть в карты? Ловко ли матерится? Они большие психологи, дворовые мальчишки, и скоро раскусили Урусова. «Канай домой, к маме, – сказали ему. – Здесь тебе делать нечего». А Кукарцев прикинулся, что едва с ним знаком. И тогда Саша обиделся. «Плевал я на вас!» – объявил он и хотел было покинуть собрание. Но его придержали. «Ты плевал на нас?» – переспросил один парень, довольно крепкий с виду. «Плевал! – подтвердил Саша с вызовом. – Вот с этой трубы», – и показал на трубу котельной. «Ах так, – сказал парень, – тогда отвечай за свои слова: полезай и плюнь. А не влезешь – тебе самому труба будет». И все мальчишки загудели: «Лезь, пацан, не то репу начистим!» И Саша полез – не столько от страха, сколько от злости на этот дворовый бомонд. Правда, злости хватило ему лишь до половины трубы; потом он обнаружил, что железяка гудит и раскачивается – медленно и тошнотворно, и кураж его быстро пошел на убыль. Но, понимая, что обратного хода нет, Саша продолжил восхождение: оскальзываясь ногами и цепляясь за обледеневшие ступени локтевыми сгибами, он добрался почти до самого жерла, ватно пыхавшего толстыми белыми клубами дыма. Закрепясь там не слишком-то надежно, как одна из трех букв известной задачки, Урусов посмотрел вниз и увидел мир перевернувшимся. Он увидел свою трубу стоящей на тоненькой ножке и крошечных человечков под ней; увидел двор гаража и желтые машины скорой помощи, увы, бесполезные в ту минуту, потому что не умели ездить вверх по трубам. Риск был велик, но А все-таки не упало; оно сползло само, потихоньку, понемножку – прямо в руки матерящимся мужикам-шоферам. Что было потом – отложилось у Саши неотчетливо; помнилось только, что дядьки, вместо того чтобы надрать ему уши, поили его в гараже чаем…
Так и топал Урусов вдоль пустеющего проспекта, действуя легко и размашисто худыми ногами. «Шел Саша по шоссе…» – шептал он про себя детскую бессмыслицу. В таком ритме он, вероятно, мог бы пройти насквозь весь город, однако в воздухе уже послышался запах «литейки», что означало скорый конец пути. По мере приближения к родимому кварталу Сашины шаги стали замедляться, и этим обстоятельством воспользовалась усталость: она сумела-таки догнать Урусова и пристроиться сзади. Усталость хулигански поддавала ему под колено, заставляя спотыкаться, и вдобавок забралась к нему в сумку, отяжелив плечо.
Но вот уже потянулись знакомые дома, шершавые в желтом свете старых фонарей. Окна в них одни уже спали, из других доносился гром вымываемой посуды, в третьих играли всполохи телевизоров. Урусов ступил в свой двор. На двух столиках в слоистом табачном тумане еще продолжались доминошные баталии; тополя из темноты тянулись сочувственно к азартно каркавшим игрокам. Никто не повернул головы в Сашину сторону, и он прошел бы вдоль дома незамеченным, но вдруг на пути его выросла из темноты фигура старого Роты. Сверкнув глазами, контуженный черно осклабился:
– Смотри! – воскликнул он и показал Саше за спину.
И Саша, как в детстве, невольно оглянулся. Ничего не увидел он, только пустой двор в тусклом мерцании теней и желтоватого фонарного света. Но сердце Сашино почему-то екнуло, и он прошел мимо Роты молча, не улыбнувшись.
Совершив последнее усилие, Урусов на гудящих от усталости ногах взошел на свой этаж. Квартирная дверь, открываясь, пропела тревожно, но тут же, едва впустив Сашу, захлопнулась от сквозняка. Дверь хлопнула и словно прищемила ему какой-то размотавшийся нерв… Урусова прошило испугом, потому что в передней, совсем близко, что-то неожиданно загремело. Рефлекторно Саша нащупал выключатель и зажег свет… Уф!.. На комоде под зеркалом сидел Сема и, пригнув голову смотрел ему выжидающе глаза в глаза. Рядом с котом лежала опрокинутая цветочная ваза.
– Ах ты негодник! – Урусов потянулся, чтобы взять его на руки.
Но Сема расценил его жест по-своему: он-то знал, что бывает с котами за беззаконные прогулки по комодам и битье ваз. Он весь подобрался, зашипел и, оттолкнувшись вбок всеми четырьмя лапами, прыгнул в сторону. Сема описал в воздухе некрутую параболу, шлепнулся на пол и, засвистев когтями, бросился из передней наутек.
Саша привел поверхность комода в порядок – погром был, в сущности, невелик.
– Эй! – позвал он. – Куда ты сбежал, трусишка? Сейчас будем ужинать.
Никто не откликнулся ему из темноты квартиры.
– Сема! – Урусов разулся и зашлепал босиком по коридорам, щелкая выключателями. – Сема… Ах, вот ты где!
Кот сидел за окном на карнизе в напряженной позе. Саша подошел к окну и снова протянул к Семе руку:
– Ну, чего ты…
Это было непроизвольное движение: так живое тянется к живому. Однако кот отреагировал неожиданно: зыркнув безумными глазами, он вспух, как шар, взвыл тяжелым нутряным голосом, шарахнулся и… сорвался с карниза.
– …чего ты так испугался? – успел повторить Урусов, прежде чем услышал стук кошачьего тела о землю.
Он договаривал машинально, потому что знал уже: то, что напугало Сему, находится у него за спиной. Млея от нехорошего предчувствия, Урусов медленно обернулся…
Он не ошибся – в комнату к нему входили люди. В первое мгновение Саша испугался почти как Сема, но тотчас от души его немного отлегло. Вошедшие были Пушкин, Зиновий и Кукарцев.
– Черти! – воскликнул Урусов. – Как вы сюда попали?
– Не важно, – усмехнулся Кукарцев. – Не придирайся к мелочам. Главное, Сашок, что мы все выяснили.
– Что выяснили? О чем ты, Кук?
– Сам знаешь о чем.
Они расступились, пропуская вперед фигуру, не замеченную Сашей прежде. Это была старуха. Кукарцев, продолжая усмехаться, приобнял ее за плечи:
– Узнаешь?
Как было не узнать! Старуха блеснула глазами, и Саша похолодел. Он понял, что наступает развязка.
«Свет! Только свет не гасите!» – хотел крикнуть Урусов, но язык его уже не слушался, и голос вырвался из глотки нелепым мычанием.
Свет погас – и сейчас же черный горячий ветер налетел, подхватил, закрутил его и вынес в окно…
Морозово (рождественская быль)
В те времена я жил в условиях диктатуры – не столько суровой, сколько нервной. Когда открывались итоги очередного полугодия (обычно плачевные), мои правящие геронты приступали к «завинчиванию гаек». «Мы тебя научим свободу любить!» – говорили они и… лишали этой самой свободы, насколько было в их силах. Впрочем, реально они могли ограничить только мою свободу передвижения. Уходя на работу, родители запирали меня в квартире, после чего я мог беспрепятственно предаваться безделью в самых разных формах. Я рылся во взрослых книгах в поисках эротических сцен, курил, таская сигареты из отцовской заначки, практиковался перед зеркалом в шейке или же просто валялся на диване и фантазировал. Признаюсь, фантазии мои тогдашние были, как правило, непристойного содержания.
