Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни
Решено было принять условия, выдвинутые стражником Ферейро. И вот с огромной башни, куда были заточены богатые узники, среди ночи был сброшен узловатый корабельный канат, по которому спустились сначала Хосе, за ним двое узников. Когда узники оказались на земле, Хосе связал им руки одной верёвкой, чтобы они не смогли сбежать до того, как будет вскрыт клад. Никто не хватился в крепостной башне об исчезнувших узниках и одном охраннике. Вся тёмная часть ночи прошла в непрерывном движении по горным тропам. И только к утру путники вышли к лощине с небольшим горным ручьём. Воздух был напоён ароматами цветущих магнолий и олеандров. Мандариновые деревья начинали пахнуть от одного лишь прикосновения к их листве. У ручья он решил перекусить. При этом он не оставил без внимания и своих узников. Хосе давал откусывать от хлебной лепёшки своим проводникам, а запивать давал воду из ручья, которую отжимал им прямо в рот с помощью куска ткани, служившей ему походным полотенцем. После короткого отдыха они снова тронулись в путь, но на этот раз узники пошли увереннее. Вот и Храм с одной недостроенной башней. За недостроенный собор церковь уходила от налога. Стараясь не приближаться к Храму, путники обошли его по гористому склону и вскоре пришли к богатому поместью с садом. В глубине сада, под большим платаном и находился клад. Свежая трава покрыла не так давно закопанный тайник, а земля не успела слежаться. Клад был вырыт самим стражником, потому что он не доверял узникам. Хосе притянул их верёвкой к стволу другого дерева, чтобы не мешали ему работать. Сделавшись единоличным владельцем богатой добычи, Хосе стал испытывать искушение всё забрать себе и сбежать в соседнюю Португалию, а то и вовсе сесть на попутную каравеллу и податься в сторону Франции или даже Италии. Для осуществления этого замысла ему нужен был мул или хотя бы осёл. Но в брошенной усадьбе не оказалось никакой живности, кроме случайно уцелевших кур, которые ходили по двору, там и сям распинывая землю в поисках какой-нибудь живости.
Из дома пришлось захватить пару корзин для еды и одну пустую, под золотые монеты и драгоценные украшения с яркими самоцветами. Корзины с едой он взвалил на своих узников, а ношу с добытым кладом примостил на себя. Узники беспрекословно подчинялись воле стражника. Попытка поднять шум могла навредить им самим не меньше, чем стражнику, обворовавшему их и их друзей, томящихся в застенках. Стараясь не попадаться на глаза жителям прибрежных деревень, Хосе провёл свой конвой к пристани, около которой стояли на рейде два корабля. Узнав, когда и куда они должны будут отплывать, Хосе сделал все приготовления к длительному путешествию с добытыми богатствами, на которые он мог бы купить себе большой дом и прислугу в той же Франции или Греции. Одна каравелла отплывала в Геную, а по пути планировала остановку на острове Мальта. «Вполне подходящая страна для безбедного проживания», – решил для себя Хосе Ферейро. Освободив от пут и оставив узников с корзинами еды на берегу, он за небольшую мзду попал на корабль. При попутном ветре со стороны Атлантики, корабль понёс его в сторону совершенно неведомой новой жизни, где ему уже никогда не придётся обманывать узников и подводить своих товарищей по службе.
Выставка
Художник Рузаев долгое время мечтал о своей персональной выставке, но всё у него никак не ладилось с этим: то владельцы выставочных залов постоянно отклоняли его кандидатуру, то коллеги-художники в своей Лиге Незапятнанных считали его живопись слишком уж жизнеутверждающей, тогда как все они предпочитали показывать Старую Качель натурой уходящей, недостойной их утончённого вкуса.
Наконец произошло чудо: в коридорах власти ему попался Юстиниан, который пообещал помочь с этим. Он так и сказал: «Я выставлю тебя!»
Все последние дни Рузаев день и ночь проводил в выставочном зале, подвозя и развешивая свои полотна, накопившиеся за многие годы, проведённые в творческих муках и исканиях. Особенно масштабные полотна художник самолично возил на большой двухколёсной тележке, толкая её впереди себя. Железные колёса громыхали о каменные мостовые; обвязанные верёвкой тяжёлые золочёные рамы, переложенные картоном, то и дело переваливались с одного бока тележки на другой. Но художник упорно возил их через несколько улиц от своей мастерской до выставочного зала, находящегося на южной стороне Вандомской площади. Юстиниан посоветовал Рузаеву свезти всё имеющееся и даже то, что он успел раздарить или продать. Когда выставка открылась, то на неё пришло небывалое число любителей живописи, а также газетчиков. Первые хвалили и даже часть работ застолбили на приобретение к концу выставочной недели, а вторые яростно набросились на художника, повсюду выступая с ругательными статьями и рецензиями. Прочитав нелицеприятные отзывы, все поклонники Рузаева тут же отвернулись от него. Во все оставшиеся дни никто не пришёл на выставку. Не пришли и те, кто зарезервировал выбранные полотна. Художник расстроился и собрался всё заново отвозить в свою мастерскую, но тут произошло нечто неожиданное. Откуда ни возьмись в узком и длинном помещении картинной галереи с любовно развешанными по стенам картинами Рузаева вдруг начали сновать люди, говорящие кто по-немецки, кто по-английски, кто по-китайски, кто по-французски. Художник, решивший досидеть отведённое ему время, просматривал местную прессу, в которой яростно ругали его полотна, о появившихся иностранцах подумал, что они пришли на подготовку другой выставки. Просто заранее приглядываются к залу. Однако он ошибся, оказалось, что зарубежные гости, не сговариваясь, сошлись именно на его выставку. Тут были и репортёры известных агентств, искусствоведы, дипломаты и крупные бизнесмены. Шум, поднятый газетчиками в Старокачелье, распугал местных любителей живописи, но зато привлёк любителей издалека. Соседи рассуждали так: «То, что ругают и предают остракизму в Старой Качели, не может не представлять интерес с точки зрения художественной ценности. Старая Качель издавна славилась мастерами, но только их никто не умел подавать должным образом». Напрасно художник держал тут тележку на высоких колёсах, одолженную у инженера Уклейкина. Вывозить назад ему не пришлось ничего: за оставшиеся три дня все картины Рузаева были раскуплены иностранцами. Последние полотна достались заокеанским покупателям, которые успели только к шапочному разбору.
А Юстиниана, от которого зависела вся старокачельская пресса, при встрече он поблагодарил:
– Спасибо за ту неоценимую услугу, какую умеют оказывать своим творцам только вы – наши дорогие представители власти!
Юстиниан расхохотался: – Я же обещал, что выставлю тебя, то бишь, твои картины.
К фонарю!
Перипатетики уверяли, что при социализме люди воровали у себя, и это было плохо. Недопатетики твердили, что при капитализме человек ворует не у себя, и это вполне допустимо. А в искусстве это даже стало повсеместно поощряться. Вы посмотрите, как люди в кинозале сочувствуют воришкам, которые проникли в банк и намереваются его ограбить. Но им мешает система сигнализации, из-за которой в банк вот-вот нагрянет полиция. Но все страхи позади, мешки с деньгами уложены в багажник, машина пересекает границу другого государства, воры на свободе, и люди облегчённо вздыхают. Ура, у героев всё получилось!..
– О чём это свидетельствует? – вопрошают недопатетики. – Да о том, что простые люди сочувствуют таким же простым людям, хотя они и воришки. Ну, не нравятся людям упыри-банкиры! Как говорится, пепел класса стучит в их сердца.
Перипатетики клеймили позором недопатетиков за узость их мышления. Как можно сочувствовать грабителям, если в обворованном банке лежат вклады, сделанные теми же простыми людьми?
– У простых людей нет вкладов в банках. У них вообще нет средств к существованию, кроме крохотных зарплат и мизерных пенсий, – парировали недопатетики.
– Так это же ваши решения, ваши голосования довели старокачельцев до такого уровня жизни. Так это же вы и лоббируемые вами хозяйственники, на местах раскрадываете бюджетные средства, – негодовали перипатетики. А эти средства – не что иное, как налоговые сборы. Вы крадёте народные деньги.
– Если мы чего и прикарманиваем, то исключительно средства, поступающие от продажи природных ресурсов, – оправдывались недопатетики и левые уклонисты.
Теледебаты переросли в дебаты на старых и проверенных площадках. Люди снова потянулись на Гужевую площадь и потребовали все законодательные мероприятия снова проводить под фонарём. Избиратели не доверяли электронным голосованиям: слишком уж сомнительными стали выглядеть принимаемые решения. Даже сами депутаты удивлялись чудесам, происходящим в Высокочтимом Выпендрионе. Решения, которые в ту бытность принимались от фонаря, теперь стали казаться наиболее верными и оправданными.
