Сергей Каратов - Тайны тринадцатой жизни
Самое обидное было то, что я находил её, и мы довольно быстро узнавали друг друга. Она была умна и прозорлива. Видимо, она тоже умудрилась сохранять память прежних перевоплощений. Да, мы виделись с ней несколько раз в ряде последующих жизней. Так, родившись и оставшись жить в местечке Брно, я встретил седую старуху, возвращавшуюся с пастбища и гнавшую впереди себя стадо коз. Она размахивала длинной палкой и покрикивала на отбивающихся от стада козлят. Когда я пригляделся к ней внимательней, то тут же узнал Сильфиду. Никогда бы не подумал, что из той прелестной девушки моя подруга вдруг преобразится в такую согбенную старушку с клюкой. Я ужаснулся от увиденного и быстро зашагал прочь. Вечером я не мог заснуть и всё думал о том, что я по сути дела совершил гадкий поступок: я предал свою возлюбленную, испугавшись её внешности. И я тогда испугался, что в другой раз она тоже поступит подобным образом, когда мы поменяемся местами, то есть она будет юной и очаровательной, а я старым и непривлекательным. О, с каким презрением воззрит она на меня – седого и облезлого! Конечно, я не оставался один после неудачных поисков Сильфиды. Обзаводился семьёй, жил, забываясь в суете и хлопотах. И только иногда прорывалась невыразимая тоска по той единственной, без которой смысл жизни терялся окончательно и бесповоротно. Я скисал, ударялся в пьянство или пускался на поиски любовных приключений. Чаще всего находил отдушину в путешествиях, где обыкновенно и заканчивал очередную неудачную жизнь. Однажды я увидел и узнал её, и мы оказались почти одинаковыми по возрасту, но она была замужем. Мы стали встречаться с ней, но по закону тех времен её, как изменницу, казнили инквизиторы. Случилось это в средневековой Португалии, когда я вернулся на своей каравелле после трудного похода в юго-восточную Азию. Я увёз туда миссионеров, которые пытались распространить католицизм среди народа, который позднее назовут вьетнамцами. На обратном пути наши трюмы были заполнены тюками китайского шёлка, индийских драгоценных камней и цейлонского чая. Всё это пользовалось у нас на родине большим спросом. Шёлковые платья я заказал и для своей возлюбленной, что и послужило поводом для ревности со стороны мужа – человека весьма богатого и влиятельного. Он не пощадил свою жену, то есть мою Сильфиду, сдав её служителям инквизиции.
Была ещё одна жизнь, если её можно так назвать, когда я увиделся с Сильфидой. Надо сказать, что и её и мои имена менялись в зависимости от того, в какой оконечности великого Старокачелья мы оказались, поскольку всюду были свои нравы, обычаи, своя религия и порядки. Мы увиделись с ней на одной из баррикад взбудораженного революцией Парижа. Звали её Жанной. Я был художником, и, несмотря на то, что мне перевалило за сорок, я ещё умудрялся за день оббегать половину Парижа в поисках персонажей для своих карандашных набросков. Людей невозможно было узнать – насколько они преобразились в горячности, вызванной желанием воскресить справедливость. Лица были одухотворёнными, их можно было писать маслом, акварелью, углём – это был апофеоз торжества красоты и духовности. Жанну я встретил на баррикадах, которые соорудили из домашнего скарба и церковной утвари, перегородив улицу Лафонтена. Она была младше меня лет на пятнадцать, но я узнал её и тут же сделал пару карандашных набросков. Приблизиться к ней долго не решался – настолько был ошарашен её поведением. Жанна была взбудоражена успехом: только что была отбита атака королевской гвардии. Она тушила вместе с остальными защитниками загоревшуюся от взрыва снаряда левую часть баррикады, примыкавшей к стене обувной мастерской. Жанна вместе с другими бегала с деревянным ведром к пруду и плескала мутную воду на пылающую груду утвари. Огонь с минуты на минуту мог перекинуться на ветхие дома, и тогда Париж неминуемо подвергнется ещё одной беде.
Мне стоило больших усилий отвлечь её от этого, как мне казалось, бессмысленного занятия и увести девушку к себе в мансарду. Она была безумно рада этой встрече, но истинного наслаждения я не получил. То ли сказывалась разница в возрасте, то ли Жанна слишком была возбуждена и увлечена идеей революции и почти не принадлежала сама себе. В этой ситуации рассчитывать на её взаимность у меня не было никакой возможности. Должен признаться, что эта встреча всё-таки внушила мне какую-то надежду на последующую возможность увидеться, но теперь уже в очередной новой жизни. И встреча эта произошла. И произошла она в Усушке, когда я сидел в поликлинике и ждал очереди на приём к врачу. Кто бы мог подумать, что я проделаю такой огромный путь, прежде чем найду свою Сильфиду, причём застану именно такой, какую оставил её в Микенах, в доме хозяина гончарной мастерской. Поговаривали, что она была родственницей самого царя Агамемнона, одного из участников Троянской войны. Но в ту пору мне это было безразлично. Я думал о любви, не предназначенной для счастливой, земной жизни. И сам я, хоть и не юноша, но ещё достаточно молод, чтобы не отвратить её от себя. Ныне она обрела новое имя Виктория, новые изысканные манеры, причёску и одежду, однако в сегодняшней Вике отчётливо просматривается моя прелестная Сильфида. Вот только теперь я обрёл смысл жизни, а точнее говоря, смысл всех моих жизней вместе взятых.
За шахматной доской
«Мир, как шахматное поле, и король один против всех», – думал Председатель Старой Качели, который усматривал аналогии подчинённых ему людей с фигурами на шахматной доске. Он вглядывался в эти фигуры и думал, как мудро расставил их изобретатель игры! Как точно он раздал им роли в этих боях всех против всех.
И надеяться решительно не на кого. Вот они все плотной стеной закрывают короля, а уверенности нет решительно никакой, что в нужный момент эти фигуры не начнут выпадать из игры. Одни прикидываясь, что не смогли защитить, другие заранее решив сдаться, чтобы не слишком сильно являть усердие за своего короля, дабы вызвать уважение и найти защиту у короля противников. И ходы у этих фигур только весьма определённые: одна может ходить по прямой, другая – по диагонали, третья – бестолкова и даже абсурдна со своим ходом буквой «г», вообще непонятно, где она окажется в следующую минуту. И только стоящая рядом королева может ходить, куда ей вздумается. Да, решительно не на кого положиться на этой доске, так вот если только оказаться в окружении пешек, да какой-нибудь преданной тебе ладьи, которые будут сдерживать натиск противника до последнего, прикрывая любимого короля своими телами.
Постоять за друга
Друзья оказались в приёмной издательства «Контрапункт». Но директор Мирча Заозёрный ещё не появился, поскольку застрял в пробке, о чём поведала его секретарша. Сама эта миловидная девушка ушла приготовить кофе для директора и для его гостей. Сидеть Владлену надоело, он встал и подошёл к зеркалу. Сбоку от него стоял диван.
Расчёсывая длинные белые волосы своей золотистой расчёской, Смычкин обратился к Гарику, возлежащему на диване:
– Скажи, Гарик, ты можешь постоять за друга?
– За друга кому угодно рога обломаю, – ответил Гарик.
– Да нет, никому не надо рога ломать. Ты просто встань с дивана и постой за друга, а я полежу, – говорит Смычкин.
– Ну, ты мудёр, брат Владлен! Долго думал?..
– Экспромт, который возник на ходу.
– Тогда пусть и хозяин экспромта побудет на ходу, если ему в этом положении лучше думается, – сказал Гарик и ещё удобнее разлёгся на диване.
Батюшка
Царь Горох ещё и тем славился в народе, что никакой отдельно взятой культуре не давал главенствовать на огородных грядках. Всякие овощи и зелень, будь то морковь или репа, чеснок или картофель, укроп или хрен, капуста или лук, свёкла или горох – все имели своё предназначение, и всем им давалась одинаковая возможность для проявления своих плодоносных способностей. Всем предоставлялись одинаковые условия: вдоволь удобрений отпущено, система орошения организована, селекция семенного фонда продумана до мелочей.
Случалось, что иные землевладельцы, исходя из своих особых соображений, начинали больше грядок, земельных наделов, полей и других посевных площадей отводить тому же гороху, но сам царь Горох не приветствовал подобных инициатив. Он всем давал понять, что существует порядок, основанный не на мелком подхалимаже, а на самой обычной целесообразности. В отдельных округах Старокачелья находились такие управленцы, которые все отведённые под сельхозкультуры участки и наделы засевали горохом. Это вызывало недовольство у местного населения и наносило вред, как в хозяйственном плане, так и в моральном: люди начинали осуждать царя, что он якобы лоббирует свою родовую культуру, а все остальные игнорирует и попросту выживает с полей и огородов. За подобные перегибы царь Горох серьёзно наказывал руководителей, повинных в таких злоупотреблениях, и лишал их должностей. Но вот не стало великого праведника на царском троне, и всё покатилось в тартарары. После царя Гороха уволенные руководители снова оказались на высоких должностях и начали мстить царю, и начисто уничтожать горох, признав эту культуру вредоносной. Они обвинили царя во всех смертных грехах, умалчивая о том, за что именно наказывал их мудрый царь. Горох в одночасье сделался неугодным. Горох стали выскребать, удалять и вымарывать из всех растительных орнаментов и натюрмортов, фресок, флорентийских и греческих мозаик, украшавших внешние убранства и интерьеры дворцов и каменных палат. Заменили герб, который венчали колосья пшеницы и ржи, обвитые стеблями созревающего гороха. Отменили свадебные обряды, где нарядно одетых жениха и невесту многочисленные родственники, шаферы и гости осыпали горстями гороха, что символизировало сохранение верности, а также сулило достаток и благополучие в семье. Удалили из оборота наградные знаки и монеты, которые были отлиты при царе Горохе. Запретили песни, в которых воспевались благородство и многомудрие бывшего царя. И, как водится, переписали учебники для бурсаков и гимназистов, в которых прославлялись времена правления царя Гороха и все его реформы, благодаря которым Старая Качель поднялась на невиданную высоту в глазах не только своего народа, но и вечных её недругов. Недруги тоже не дремали и с помощью подосланных людей стали осуществлять подрывную деятельность на всех направлениях по деструктивному воздействию на умы доверчивых старокачельцев. В бурсах и церковноприходских школах придумали особое наказание за нерадивость и непослушание: детей стали ставить на колени, предварительно посыпая пол сухим горохом. Тем самым с детства внушая старокачельцам неприязнь к гороху. Про горох придумывали пренебрежительные пословицы и поговорки. В одной из них говорится про созревающую и наливающуюся в теле девицу, которую «всякий проходящий мимо ущипнёт, как горох». Если надо было обвинить ученика в непонимании изучаемого в школе материала, то учитель в пренебрежительном тоне припечатывал такую фразу: «что ни вдалбливай в него, как об стенку горох!..». И совсем уж плохо выглядел человек, в адрес которого отпускали увесистую словесную оплеуху – «шут гороховый!». Попутно досталось и бобам, как родственникам гороха. Бобы и фасоль тоже отнесли к «музыкальным» культурам. Ну да, есть тут упоминание названий нот «фа», «соль». В фольклоре с тех времён сохранилась поговорка: «осталась на бобах», то есть, вышла богатая замуж, а тот оказался пьяницей, всё промотал, а дама осталась ни с чем.
