Юрий Арабов - Столкновение с бабочкой
«… Своей дремоты превозмочь не хочет воздух. Чуть трепещут сребристых тополей листы… луна спокойно с высоты над Белой Церковью сияет…» Странная история его рода. Жили бы в родной Швеции. Там холоднее и еще тоньше солнце, чем здесь. И это удобней. Холод разглаживает воду, превращая ее в ровный лед, и заставляет страсти отступить. А революция – это жгучая общественная страсть.
…Корабль дернулся. Томик Пушкина свалился на пол. Внутри судна началось управляемое землетрясение, но оно было приятным, смазанным маслом. Поршни работали мягко, как на перине. Крейсер готовился к прыжку без приказа из Адмиралтейства. Но куда?..
Старлей поднял томик Пушкина и поставил на полку, на которой находилось два десятка книг. Умывальник блестел ослепительной чистотой. Фотокопии военных судов неподвижно висели на стенах. Одернув китель и ничем не выдавая волнения, Эриксон вышел из своей каюты.
В кают-компании, которая была напротив, артиллерист Винтер подбирал на фортепьяно прелюдию Шопена, но, почувствовав присутствие капитана, остановился.
– Кто дал приказ о проворачивании машин? – спросил Эриксон.
Двое офицеров, согнувшихся над бильярдом, молчали. Винтер взял на фортепьяно нижнее «до», напоминавшее удар грома.
– Понял, – сказал сам себе Николай Адольфович.
Он быстро спустился в машинное отделение. Положение было двусмысленным. Два дня назад он лично отдал распоряжение об испытании машин, но его саботировали. Сейчас же машины включились сами собой. Можно было делать вид, что это и есть выполнение приказа, но предчувствие говорило: нынешнее испытание не имело ничего общего с единоначалием. В нем таился неприятный сюрприз.
В машинном отделении капитан увидел Алексея Титовича Буянова. Старший механик стоял на металлической площадке, вознесенной над машинами, и лицо его было похоже на лицо гурмана, попробовавшего только что изумительное пирожное.
– Кто отдал приказ о проворачивании машин? – сухо спросил Эриксон.
– Приказал Центробалт, – ответил стармех, прислушиваясь к своему шуму.
Капитан поморщился. Грубое, как мозоль, слово «Центробалт» снова напомнило ему о двоевластии. Даже о троевластии, где Адмиралтейство, которому всю жизнь подчинялись, было на последнем месте.
– Почему вы не выполняете указания Адмиралтейства, а слушаете какой-то Центробалт?
– Это не я. Это товарищ Белышев. Пойдите к нему, господин капитан, и выясните, что к чему.
– Вот-вот, – подтвердил Эриксон. – Разделили всю армию на господ и товарищей. И всё запутали окончательно.
– Так точно, господин капитан, – ответил Буянов, не желая спорить.
Все его уши и даже мысли были сейчас внутри машин, Эриксона он почти не замечал.
Буянов был офицером. Но, поскольку в его распоряжении находилась механическая тяга, то он разрывался между рабочей черной костью, сидевшей в трюме, и высшей кастой, пробовавшей Шопена и дорогие французские вина.
Уже несколько дней офицеры ночевали на судне, готовясь к походу в Рижский залив. Обычно было не так. Матросы – на крейсере, а офицеры – в спальнях жен или любовниц. Только война и присяга сплачивали обе касты воедино. Наличие армий порождает войну, а та, в свою очередь, уравнивает господ и рабов – это Алексей Титович знал на собственной шкуре. А революция без войны – это сплошное разделение. До февраля старший механик обращался к капитану по имени и отчеству, а тот иногда звал его просто Титычем, но всегда на «вы». Эта была семья, в которой отец выходит на завтрак при галстуке, а у сыновей на голове причесан волосок к волоску. Но в феврале начался развод. Семье нездоровилось, галстук отца сильно измялся, и волосы детей торчали в разные стороны.
Ну и шут с ними, – подумал Эриксон. – Звук ровный и мощный, как у виолончели. Значит, ремонт проведен на славу. Будем ждать.
В кубрик к Белышеву он идти не захотел.
2
– « …К весне дядья разделились. Яков остался в городе, Михаил уехал на реку. А дед купил себе большой интересный дом », – прочел вслух мичман Осипов по книге, которую держал в руках.
– Еще одно слово о дяде Якове, и я задушу вас, – пообещал артиллерист Винтер. – Вы целый год нам читаете этот бред. Не стыдно?
– Я просто знакомлю вас с современной литературой. Ведь неплохо сказано « интересный дом »… Согласитесь!
– Лучше бы стихи почитали. Блока, что ли…
– Блок выдыхается, – сказал Осипов. – Теперь народились новые поэты, сильнее его.
– В поэзии уже все написано. Апухтин стоит Блока. А Блок пишет не лучше Тютчева. Или вы другого мнения, Николай Адольфович? – обратился Винтер к капитану, стараясь его втянуть в бесконечный и не-обязательный разговор.
У иллюминатора кружилась осенняя муха. Она жила по инерции, сонно и не спеша. Эриксон ударил ее мухобойкой и лишил быстрой жизни.
Наклонился к бренному телу. Открыв иллюминатор, выбросил муху в воду. Вытащил накрахмаленный носовой платок и начал вытирать им руки.
– О вас нельзя сказать, что мухи не обидит, – заметил Осипов. – «… На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ…» Как вам такое, господин Винтер? Это ведь не Апухтин, правда?
Борис Францевич Винтер подошел к бильярду и, не целясь, влепил кием в шар.
– Бред, – сказал артиллерист.
Кий его задел зеленое сукно и пропорол в нем дырку.
– Может быть, мы скоро вспомним о нашем безделии как о величайшем благе, и тогда… – но офицер не докончил своей мысли.
В кают-компанию вошел председатель судового комитета Александр Белышев. Без матроски на голове. Небольшого роста, чуть косолапый, он напоминал колченогий стул.
– …А вот и господин комиссар, – пробормотал Осипов, закрывая книгу.
– Нужно промерить фарватер, – сказал Александр, ни к кому конкретно не обращаясь. – Вашим приказом.
– В темноте?.. – поразился Эриксон. – Промерять фарватер… Вы что, первый день на флоте?!
– Судовой комитет захотел и будет.
– Ничего не будет, – ответил капитан. – Наступит день, завтра и промерим.
– Так и запишем, – согласился Белышев. – Судком не услышан, и произведен саботаж.
– Вот что, товарищ судком, – медленно произнес Николай Адольфович. – Вам известно, что я могу отдать вас под трибунал? Что это даже моя обязанность – избавляться от тех, кто подрывает армейскую дисциплину?
– Ваших намеков не принимаю, – сказал Сашка. – Желаю здравствовать.
Поднял с пола бильярдный шар, бросил его на зеленое сукно и ушел.
– Я вот что хотел сказать… – пробормотал Осипов, стесняясь. – Вы бы действительно посадили его, Николай Адольфович.
– У него есть жена и дети, – сказал капитан.
– А откуда вы знаете, что жене тогда не станет легче?
– А я бы его расстрелял. Саша прав, – согласился Винтер. – Инсценировал бы бузу и расстрелял. А то мы сойдем здесь с ума от двоевластия. Нужно что-то делать.
Под днищем судна раздался отвратительный скрежет. Капитан механически заметил, как шар отлетел в лузу. Расставив руки, Эриксон чуть не упал от начавшегося движения. Равновесие было соблюдено. Винты левой и правой машины, расположенные под углом друг к другу, завращались, толкая крейсер вперед.
– Идиоты! – пробормотал Николай Адольфович. – За год под судном намыло мель… Они нас погубят!..
В кают-компанию вбежал старший механик Буянов. Нос его был разбит.
– Разрешите доложить, господин капитан… На корабле бунт. Они хотят идти к центру города!..
Теперь Титыч по-настоящему испугался, и этот страх возвратил его обратно в офицерскую семью.
…В ходовой рубке у штурвала стоял неумеха Белышев, вокруг него столпилось человек пять матросов, которые мало смыслили в управлении и давали, по-видимому, бестолковые советы. Так, во всяком случае, показалось Эриксону.
– Почему в рубке бардак?! Служить разучились? – спросил капитан ледяным тоном. – Арестовать его!
Матросы лениво переглянулись.
– Кого арестовать, Сашку?
– Сашку, Сашку, – раздраженно подтвердил Николай Адольфович.
Один из матросов надул губы и пустил из них пузыри, как делают дети. Что означало величайшее сомнение в правомерности приказа.
– Я вас всех сейчас порешу, – спокойно произнес Эриксон, вытаскивая револьвер.
– Арестовать капитана! – приказал председатель судового комитета.
Из-под днища опять раздался скрежет, и крейсер начал заваливаться на левый бок.
– Мы тебе не служим, – сказал самый старший из матросов. – И ты, Сашка, здесь не озоруй!
– А что же вы тогда делаете, коли не служите? – спросил Эриксон, бросаясь к штурвалу и пытаясь выправить крен.
– Мы подчиняемся.
– Кому?
– Себе.
– Тогда все по местам! – распорядился Николай Адольфович. – Полный назад! Сбросить скорость до трех узлов! – приказал он в переговорную трубку.
Матросы не спеша, вразвалочку, чтобы сохранить видимость свободы, оставили их одних.
– Прекратите сейчас же свое варварство!.. – почти попросил капитан, выправляя крен.
