Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)
В лицо громом ударили железные раскаты – от внезапности вздрогнул. Далеко в стороны, широким крылом, распростерлась водная гладь. Горизонт развернулся, размахом водной глади превращаясь в грандиозную реку.
– Волга-матушка, – громко выдохнула Фенечка Филимоновна, тяжело привстав на локте.
Джулия тоже приподнялась, коснулась лбом стекла, задумчивым взглядом провожая ласкающий душу простор.
Вероятно, у каждого сложились какие-то свои особенные ассоциации.
Колеса отбивали чечетку – мост отгремел. Поезд, не сбавляя ход, несся дальше, вполне оправдывая значение «скорый». Он напоминал мне коня в одной упряжке с быстро летящими в пространство мыслями.
– Сколько катим… больше дух тысяч километров отмотали. Страшно представить: как далеко подлюки зашли, – сверху, словно освобождаясь от гнетущей тяжести, после воцарившегося молчания, сбросил на головы наши Вениамин.
Не знаю, как другие – я услышал, о чем он сказал, потому что и сам в эти минуты подумал о жуткой катастрофе, постигшей людей в дни противостояния фашистам. В это момент я уловил в театральном образе сиделого не напускные нотки патриотизма.
Почти одновременно с Джулией села на постели Фенечка Филимоновна.
– Конфетки «трюфели» навязали в дорогу, целый килограмм, приглашаю к чаю, – предложила она, засучив вслепую ногами в поисках тапочек.
Джулия резво поднялась, огладила складки на одежде с присущей ей игрой: «как все ладно на мне», собрала, не дожидаясь ответа, разнокалиберные кружки и двинулась за кипятком. Колечко с дорогим бриллиантом добротно откровенно посверкивало на пальчике-сосиске Фенечки. В доверительно простом общении «Филимоновна» мягко упразднилось, что ее абсолютно не покоробило. Сполз сверху Вениамин. Язык его выдал общепринятые обороты.
– Чаек с конфетами да с прекрасными дамами – чеховская идиллия. Согласен… только с моей заваркой из Чайсубани. Грузинская, верно.
Он галантно принял чашки у подошедшей Джулии. Та явно медлила: куда ей присесть. При первой моей попытке подвинуться – присела на край рядом. Меня с первой секунды обожгло жаром. Ее плечо касалось в движении моего плеча. При ее чрезмерной активности в условиях насыщенной атмосферы вагона я ждал запаха пота, что меня всегда выбивало из колеи разговора, однако, мой нос уловил лишь легкий будоражащий запах женского присутствия.
Вениамин всыпал в приспособление для заварки щепоть хрустких черных листьев. Тонкий аромат чая перебил другие запахи. Может быть, на какое-то время я пожалел об этом, но в следующее мгновение отвлекся настоящим ритуалом Джулии. Она отхлебнула чай, обожглась, остудила одним пальцем выразительные губки: тонкие бровки, то лезли вверх, то морщились до смыкания зауженных просветов. Что-то рвалось из нее – близкая грудь волновалась. Меня осенило:
«У нее есть острое желание говорить. Она хочет толчка. Внутренняя культура не позволяет показаться банальной?»
– Я стал невольным слушателем разговора, – обратился я к Джулии, – тема, правда, препостная – все заключено в мастерстве рассказчика. Знаете, увлекло в тембрально правильном исполнении.
Джулия от удовлетворения завозилась на месте, касаясь меня будоражащими воображение, мягкими частями, пропорционально сделанного природой, тела.
– О, да, да, Юля, – просвистел, откусывая трюфель, Вениамин, – все, как положено, произошло? Или дедушка слабостью опростоволосился?
Он откровенно вперился в ее прелести.
– Иль ты пассанула с сомнительной картой?.. Ю-ля, напоила хмельным, так дай же опохмелиться…, – торопил он ее.
Похоже, и Фенечку тема интриговала – всем видом она давала понять: «ну, что же ты, в конце концов».
Все затихли успокоенные проведенной подготовкой. Джулия с удовлетворением втянула легкими воздух.
– Приняла я его ухаживания. По роду деятельности консультировала красавцев, натаскивала всяких: и с мужским началом – дерзких в наступлении, и вялых от рождения – откровенно бабоватых – знала всяких. А тут, знаете ли, облом вышел: что ни фраза – мудрость, к месту, живо, сочно. Ну, это тогда, когда глаза в прищур или не смотришь на него. Влюбилась в его звук, в его ум. Открою глаза – смешон. Если так надо Вениамину: переспала я с ним, но не в первый и не в следующий раз. Переехала к нему в Ярославль – после того. Признаюсь: сделал сознанием королевой. Любое желание – пожалте, временами жалко становилось старика – надорвется, не справится. Справлялся, и тем оставался счастлив. Расцвел румянцем, думается, от новых задач, периодически сваливающихся на него. Себя позволяла ласкать не часто – всякий раз перед тем, представляла зависающие над собой дряблости отжившей кожи.
Фенечка замерла с кружкой на коленях, торопя взглядом Джулию.
Вениамин нервно разглаживал конфетную обертку. Я же парил с ней рядом, наслаждаясь звуком хорошо поставленного голоса, ее натуральностью, не вникая в смысл. Детали повествования не сохранились – в порывах ее голоса я продолжал видеть бегущие за окном окрестности. Пристанционные, яркие и победнее выселки, проглатывались величественной природой. Речки, увалы, перелески, виденные в пейзажах художников-классиков оживали живым восприятием. Сосны постепенно начинали теснить березы – лес помрачнел темной зеленью, а мне казалось: сгустившейся близостью принятого решения. Я парил в переливах голоса Джулии, сознанием оставаясь в волнующем меня 41-м.
Я очнулся от повышенного внимания к себе. Джулия отстранилась, глядя мне в лицо. Вениамин от смеха закашлялся. Фенечка набычилась в мою сторону, с презрением стреляя исподлобья глазами.
– Бессердечный вы человек, – бросила она хлестко, – рядом с вами слабая женщина – милая, женственная.
Меня взяла оторопь: я пропустил что-то важное, и тут же успокоился: в действительности, ничего не может быть более важным для меня в эти минуты, чем память Груни.
– М-да, – потер щетину Вениамин, – поставить на один банк дочь и случайного старика…
Тут меня прорвало:
– Вы куда катите, Фенечка Филимоновна? В Забайкалье, здоровье драгоценное поправить?
Ты, Вениамин – за длинным рублем? Извиняюсь, Джулия – куда же вы? Усыпили вы меня, простите великодушно, мыльной опереткой.
– А мой маршрут никто не знает, – не услышала меня Юлия, – еду вперед, на восток, откуда встает солнце, к интересным для меня приключениям. Спокойным тоном своим враз погасив мой наступательный порыв.
– Юлечка, неужели не к нему? – в унисон спросили собеседники.
Джулия оставила и их реплику неуслышанной – осторожно тронула пальчиком мое плечо. Игриво так коснулась боком, опаляя жаром близкого тела.
– А у вас глобальная миссия?… О-на для простого че-е-еловека малоинтересна?
– Вас может тронуть настоящая любовная история? Будет она вам! События не сегодняшнего дня. Груша – моя героиня, – объяснился я снисходительно.
– Не дерево же? – прыснула Фенечка.
– Дерево. По Маяковскому, – уточнил я.
– Трибун-поэт: «радости пей, пой, в сердце весна разлита» может стать лирическим вступлением? – вставил надсадным, после приступа кашля, голосом Вениамин.
– Товарищу Нетте – пароходу и человеку. Груше – дереву и человеку.
Джулия округлила глаза.
– Поэму собственного сочинения прочтете? Как интересно… Еще по чаю? Теперь пьем мой, фруктовый.
Я вспомнил о баночке кизилового варенья, впопыхах положенного в сумку и демонстративно выставил в центр стола.
Фенечка внимательно рассмотрела стекло на просвет.
– Что-то я не припомню такого в семействе кизиловых.
Я с радостью обнаружил ошибку:
– Инжир, как нельзя лучше дополнит тематическое чаепитие.
Несколько месяцев назад Груни не стало, и я нашел возможным рассказать своим попутчикам ее историю. В кульминации прерываясь, близко к тому, как делала это Груня. До конца пути все узнали историю, которую вы, дорогой читатель, вольно или невольно оставляете в анналах своей благодарной памяти.
Из соседнего купе заглянул в наш проем мужчина – розовощекий крепыш, приятной внешности, с легким брюшком, лет – около пятидесяти.
– У вас так уютно. Можно и мне вклад по теме? Вот, фейхоа, протертое с сахаром. По-ользительно до ужаса. А как одухотворяет…, – замер он, что-то не договорив, по-видимому, ожидая восхищения.
Я его неприятно осадил.
– Нам бы по теме чего-нибудь – например, сала с сухариками.
– Федор меня звать, кстати. Вы честно? – не уловив иронии, – Сальдо как раз имеется, копченое, собственного производства. Шмата хватит?
– И сухарики, – выудил он из сумки хрустящую пачку, читая о содержимом на ходу, – «со вкусом хрена».
Вениамин оживился халяве, подхватил в цепкие пальцы все чашки, критически качнувшись от толчка состава, двинулся за кипятком.
Очевидно, не зная начала разговора, общительный сосед стрелял глазами, улавливая повышенное внимание ко мне. Он успевал одновременно стругать сало – это у него получалось мастерски. Пластиковая тарелочка украшалась подобием правильных цветочных лепестков.
