Юрий Быков - Московское Время (сборник)
Был майский, уже после Победы, вечер, когда к Шерстову в палату зашла Лена. Он лежал на кровати и был один: в эти теплые, радостные дни никому не хотелось оставаться в четырех стенах. После встречи с Фердыщенко Шерстов часто путался между сном и явью. Вот и сейчас было неясно: то ли он дремно витает под потолком, то ли пробуравил его взглядом до мерещелок. Но Лена оказалась из реальности – Шерстов почувствовал ее тяжесть на краю койки.
– Ну вот, – грустно улыбнулась она, – завтра тебя выписывают. В Москву поедешь?
– Конечно. – Шерстов сел. – Меня же комиссовали. Поеду жизнь гражданскую налаживать.
– Я тоже скоро домой. Говорят, нас вот-вот демобилизуют…
И Лена вдруг заплакала, уткнувшись ему в грудь.
Шерстов замер, не решаясь перевести дыхание. Наконец, спросил:
– Что случилось?
– Он уехал, – сквозь слезы проговорила Лена. – К жене…
Шерстов погладил ее золотистую головку; под рукой упруго пробежала волна волос, и на ладони осталось ощущение приятной шероховатости. Шерстов продолжал гладить ее, тая от нежности и забывая сказанные ею слова. Но все же опомнился:
– Так он и в самом деле женат?
Лена закивала, не отнимая лица от его груди.
– Зачем же он тогда…
Лена выпрямилась, отерла слезы.
– Он думал, что у них все кончено. И вдруг получил от нее письмо. Представляешь, она в Ленинграде всю блокаду была… Теперь, конечно, ей нужна помощь. Видно, не судьба нам с Леонидом…
– Что я могу для тебя сделать?
– Да чем тут поможешь? Спасибо…
Ленино печальное лицо прояснилось – не от улыбки, а как бы в преддверии ее, – но тут же погасло. Тронув его за плечо, она вышла, и тогда Шерстов понял: вот тот шанс, о котором говорил Фердыщенко! Значит, он все-таки существует – ангел-хранитель! Ведь не иначе, это его рук дело! Главное сейчас – действовать с умом, не спугнуть удачу…
На следующий день они с Леной попрощались. Шерстов никогда не показывал Лене своих чувств, хоть знал наверняка, что ей они известны. Но и теперь, даже теперь! он оставался сдержан, также зная наверняка, что Лена не сможет не оценить его чуткости.
Вернувшись в Москву, он стал ждать ее приезда.
8
Рука почти совсем зажила. Когда Шерстов пришел вставать на воинский учет, райвоенком сказал:
– Ну что, солдат? Воевал ты честно, медаль имеешь (Костя покраснел). Хочу рекомендовать тебя на ответственную работу.
Шерстов недоуменно взглянул на майора.
– Решать, конечно, райкому партии, – продолжал тот, – а мое дело предложить… Тут на днях инвалидная артель организовалась. Еще даже правление не избрано. Должность председателя тоже вакантна. Плохо, конечно, что ты не офицер, но, с другой стороны, у тебя десятилетка, среднее образование – думаю, справишься.
– А что артель будет производить?
– Что-то такое из пластмассы… Да это не важно.
Шерстов неуверенно пожал плечами и вдруг сказал:
– Я согласен.
Артель выпускала электрические выключатели, розетки, штепсели; вернее, занималась их сборкой с использованием специальных приспособлений, предназначенных для инвалидов. Само производство наладили два инженера с завода «Электроприбор», а на Шерстова легло общее руководство предприятием. Он отвечал за выполнение плановых заданий, организацию социалистического соревнования, культмассовой работы и за многое еще другое.
Туго пришлось ему. Народ-то был особенный: мог и «по матери» послать, мог и запустить чем попало, к тому же пил, план выполнял нерегулярно и категорически не желал участвовать в художественной самодеятельности. Если б не Чугунов, записавшийся в хор при районном Доме культуры, можно было бы считать, что эта работа стоит на нуле.
Случилось так, что послушать выступление хора приехала высокая комиссия – из самого горкома партии. Солировал как раз Чугунов. Этот бывший танкист, ослепший на Курской дуге, обладал великолепным голосом. Неудивительно, что начальство его заметило. А вскоре о нем узнал и сам Первый секретарь горкома.
– И где же водятся такие таланты? – спросил он у товарища Жидкова, возглавлявшего комиссию.
– Работает в инвалидной артели. Которая на Покровке.
«А мне недавно Хозяин сказал, что не занимаюсь я массами, только на заднице сижу, да отчеты сочиняю», – с обидой и раздражением вспомнил Первый и произнес:
– В субботу[2] заеду в артель эту. Поглядим на их самодеятельность.
Уж что имел в виду Григорий Михайлович под «самодеятельностью», одному ему известно, только Шерстову так и передали: готовь, мол, к субботе концерт художественной самодеятельности артели – сам Первый секретарь МГК будет присутствовать. Шерстов поначалу впал в состояние отрешенности, будто известие это совсем его не касалось. Костя даже пространно улыбнулся, сочувствуя тому бедолаге, которому оно адресовалось. И вдруг осознал: а ведь это он и есть. Еще Шерстов подумал, что стоит сейчас, как дурак, с телефонной трубкой возле уха, когда с ним никто не разговаривает. После того, как он положил трубку на рычаг и вышел из кабинета, мозг его обезжизнил. Ни одна мысль, даже самая короткая, не выскользнула из него, пока Шерстов шел по коридору к выходу.
Во дворике, на ящике из-под тары сидел Чугунов и курил.
– Дай папиросу, – сипло произнес Шерстов.
– Что это с тобой, товарищ начальник? – уловил Чугунов странное звучание его голоса.
Шерстов сел на соседний ящик, закурил и посмотрел на Чугунова так, словно только что обнаружил его присутствие. Через некоторое время взгляд его, наполняясь какой-то мыслью, начал тяжелеть.
– Спасибо тебе, товарищ Чугунов, – изрек, наконец, он.
– Да папирос не жалко, – широко улыбнулся тот, выставив крупные, желтые от курева зубы.
Лишенный возможности видеть, он не стеснялся, в отличие от большинства людей, своих внешних недостатков. А впрочем, эта улыбка делала его смуглое, вырябленное пороховыми газами лицо неожиданно добродушным.
– Не за табачок спасибо, – усмехнулся Шерстов, – а за твое пение в хоре.
– Ты вроде бы недоволен… Сам же агитировал за художественную самодеятельность.
– И где ты хор этот нашел! – Шерстов, казалось, не слышал Чугунова.
– Да объясни толком: что случилось?!
– А то и случилось, что в субботу к нам приедет Первый секретарь горкома. Посмотреть на художественную самодеятельность. Которой в помине нет!
– А я-то чем виноват?!
– Не полез бы в хор со своим вокалом, никто б не узнал, что у нас тут второй Лемешев трудится. А теперь все! – Шерстов отбросил, не погасив, окурок. – Скоро вам нового начальника пришлют!
– Эх, пехота!.. – после недолгого раздумья протянул Чугунов. – И решительно заявил: есть выход!
– Да откуда ему взяться? – махнул рукой Шерстов.
– Вот слушай, что я тебе скажу…
Хороший же мужик был этот Чугунов: светлая голова, рисковый человек – недаром танкист! Шерстов еще долго оставался благодарен ему.
Чугунов договорился с несколькими друзьями-хористами, тоже инвалидами войны, будто они и есть художественная самодеятельность артели. Понятное дело, подлог и наглость, только другого выхода не было. Спели хористы на славу. И снова блистал Чугунов. А еще он привел из ДК приятеля – декламатора, который мастерски прочитал «Стихи о советском паспорте».
Товарищ Первый секретарь был явно доволен.
– Ну а с планом у вас как? – спросил он после концерта Шерстова.
– В прошлом месяце выполнили на сто целых и одну десятую процента! – выпалил Шерстов чистую правду.
– Одну десятую, говоришь? – сдвинул брови Георгий Михайлович. – Надо бы подтянуться. Дадите в этом месяце сто один процент?
– Дадим, – улыбнулся мучительно Шерстов, поскольку врал: ноябрь-месяц, начавшийся праздниками, гарантированно обещал стать провальным.
И точно – все к тому и шло, когда в двадцатых числах Шерстову позвонили из райкома. Так, мол, и так: вам надлежит послезавтра к десяти ноль-ноль прибыть в комнату номер тридцать пять.
«Это конец, – решил Шерстов. – Видно прознали про срыв плана… Или… – он зажмурился, – про фокус с самодеятельностью!.. Вот тогда уж точно конец!»
То и дело представляя визит в райком, Шерстов довел себя до намерения во всем сознаться, не дожидаясь разоблачений, – и про план, и про самодеятельность.
– Знаешь, Чугунов, – решил он быть честным до конца, – я в райкоме должен буду насчет самодеятельности правду сказать. Понимаешь?
– Понимаю… понимаю… Только откуда известно, зачем тебя вызывают? Причин может быть тысяча. Ну, та, например, что тебя кандидатом в члены партии недавно приняли: может в документах что напутали или данные какие уточнить надо. Что ж ты сразу Лазаря запел?! Потерпи, успеешь сдаться…
Лицо у Чугунова сделалось каменным, двигался только рот, да и были эти движения скупыми, скованными.
