Сергей Носов - Музей обстоятельств (сборник)
Не представляю, как ей удается, – и не в смысле техники письма, а в смысле волевого усилия. Лично я снимаю перед Ольгой Славниковой шляпу.
Но я не решусь никому подарить эту книгу на день рождения.
Анатолий Ким. «Остров Ионы. Метароман»
Поклонники мифотворческих романов Анатолия Кима, по-видимому, не будут разочарованы и на этот раз. «Пристальный астральный взгляд» рассказчика способен менять направление не только в пространстве, но и во времени, как мифа, так и реальности. Впрочем, понятие «рассказчик» в данном случае не очень уместно, ибо пишет Анатолий Ким (в авторской ипостаси) то, что внушает ему высшая сила – некий божественный Хранитель Слова, о чем мы и узнаем с первой же фразы этого метаромана. В определенный момент повествования автор проявляет своеволие по отношению к Хранителю и самоутверждается в качестве персонажа.
Метафизика личной свободы и личного безсмертия (именно через «з», на чем настаивает Ким – на то ведь и личное), многослойность авторского Я, синкретизм религиозных представлений (метемпсихоз, конечно же, не забыт…), причудливость фантазии, метафоричность, воля к письму – все это будет в радость «идеальному читателю» Кима (по такому к себе применительно тосковал автор «Улисса»). Думаю, «идеальный читатель» у Кима есть; чего не хватает Анатолию Киму – «идеального критика»…
Не «идеальный» же читатель, и тем более равнодушный к метафорам этого визионера, вряд ли дочитает роман до конца. И зря. Конец по-настоящему сильный: библейский пророк Иона за три тысячи лет своего чудовищного без-смертия (куда там ваш Агасфер!) превратился в моржеподобное существо, не способное достать ластами до затылка, а затылок ему точит червяк, и лишь голубь Кима – писателя Кима – освободит от мучений человека-моржа – во исполнение миссии писателя Кима.
Отправляясь в Тихий океан на Остров Ионы, писатель Ким как персонаж писателя Кима, кажется, сам ждал другого финала.
Александр Покровский. «Каюта: Книжка записей»
Автор не захотел называть вещи своими именами и обозначил стихотворения словом «записи». Ну что ж, дело хозяйское. Лейтенант на крейсере рапорт / Подал: / «Прошу списать меня на берег. Укачиваюсь». / Ему рассмеялись в лицо, / А он пошел и повесился. Такой верлибр нетрадиционный, причем нетрадиционный как раз в силу парадоксальной традиционности, классичности; вот уставная форма одежды – знаки препинания все на месте и каждая строка с большой буквы. Лирический герой застегнут на все пуговицы, только не мундир на нем, а ночная пижама, потому что в совокупности этот свод коротких текстов есть мучительный сон, тягостный кошмар, когда работает память, память, память, а мозг следит за вибрацией несуществующих приборов и пересчитывает мертвецов. Стихи Александра Покровского напоминают вытяжку из его собственной прозы. А проза у него известно какая – с авторским клеймом. В повести «72 метра», написанной задолго до гибели «Курска», он рассказал, что чувствуют моряки в подлодке, лежащей на дне. Когда-то от него ждали нового «Полосатого рейса», планка поднята, теперь вправе ждать – конгениального «Моби Дику».
Леонид Костомаров. «Слово»
Действие происходит главным образом в Тбилиси примерно за год до смерти Сталина. Роман представляет собой последовательность всевозможных сцен из жизни обитателей города (и не только), перемежающихся многочисленными комментариями, репликами, монологами, заявлениями, выступлениями, рассказами как людей, так и зверей, птиц, мифологических существ, неодушевленных предметов, географических объектов и даже явлений природы. Такой вот плюрализм: высказаться может все что угодно. Среди имеющих слово – Зебра, Слон, Кура́ (река), Портрет (вождя), Муха-он и Муха-она (занимающиеся на портрете Вождя любовью), Свет луны, Свет зари, Луч солнца, некто Горыныч (змей-мутант), двуглавый Орел… Но герои романа все же, разумеется, люди – их много в романе – от нищих курдов и безногого инвалида Артема до представителей советской элиты и лично товарища Берии (да и сам Вождь тоже произнес, по воле автора, несколько необязательных слов в этом общем какофоническом хоре).
Для изображения событий Леонид Костомаров (профессиональный кибернетик) выбирает, можно сказать, логарифмическую шкалу, позволяющую в одном масштабе показать и ядерный взрыв, и удар газетой по мухе. Все в мире связано со всем – по-видимому, так надо понимать Костомарова. Скажем, судьба собравшихся на курдскую свадьбу – с испытаниями под Семипалатинском, обернувшимися горным обвалом («Ой, качнуло! И еще! Качусь!..» – «восклицает» Сабурталинский камень) и, как следствие, катастрофическим наводненьем в Тбилиси, фантасмагорическая картина которого дана на последних страницах романа. Оголив прием с первой же фразы, автор легко вводит в роман любой, какой ему нужно мотив, например мотив Ковчега, доминирующий в конце. «И жизнь человеческая, добавлю, протекает под всеобщий беззвучный крик: «Больше света!»
Это не просто роман. Это роман-мистерия. Совершенно неожиданный жанр для нашего времени. Самое неприятное, что грозит произведению Костомарова – формальное сравнение с мистерией Козьмы Пруткова «Сродство мировых сил», где действуют Южный ураган, Кочка, Высокий дуб, Полевая мышь, Солнце на небесах и т. п. С другой стороны, кто-нибудь может вспомнить финальные сцены «Фауста» (на худой конец – «Мистерию-буфф») и сказать, что роман Костомарова гениален. Лично у меня сложное отношение к этой работе. Я и обескуражен, и преисполнен уважения к почти безумному замыслу.
Анатолий Афанасьев. «Гражданин тьмы»
Роман, может, и идеальный для пляжного чтения (согласно намеку в анонсе издательства), но в домашних условиях заглатыванье проблематично. Уж больно велик. Велик и монотонен. Создается впечатление, что автор претендует на большее, чем «криминальное чтиво».
Однако триллер. Наши дни. В хосписе с красивым названием «Надежда» творятся страшные дела: там клонируют людей против их воли – на продажу и для иных нужд. Пятидесятилетний переводчик, попав в передел, подвергается чудовищным экспериментам; его сознание переделывают-перестраивают-переплавляют; он сопротивляется по мере сил. Первая часть романа читается с интересом – повествование здесь ведется от первого лица, мы вместе с героем недоумеваем, пугаемся, хитрим – мы находимся в шкуре объекта эксперимента. Потом – триллер как триллер. Знакомый набор персонажей. Хорошая путана, попавшая в трудную ситуацию, хороший эфэсбэшник, всегда готовый ее защитить… Плохие коварные буржуины… Плохой продажный генерал… Чем дальше, тем больше похоже на кино. Вот уже и приемчики рукопашного боя, и злой оскал наемного убийцы, переодетого в медсестру. (Где-то я видел такое?) Чем отличается от других триллеров – чаще обычного ругают русскую интеллигенцию. Наверно, за дело.
Сергей Алиханов. «Оленька, Живчик и туз. Роман-феерия»
Язвительная сатира, гротеск. Гиперфельетон. Ни одного положительного героя. Всяк, дорвавшийся до власти, – аферист, и всякий, приблизившийся к власти, не может не быть аферистом. Для воровства в масштабах, описанных в романе, хорошо бы придумать особое слово. Язык не поворачивается называть это ни воровством, ни хищениями в каких бы то ни было размерах. Здесь воруют не миллионы долларов, а миллиарды, даже десятки миллиардов. Авторское предуведомление о случайном характере «возможной переклички имен, фамилий и действий героев с именами, фамилиями и действиями реальных персонажей российской действительности» звучит издевательски. Имена и фамилии более чем говорящие: Рор Петрович, Чмомордин и т. п… Авантюристка Оленька, обольстившая Рора Петровича, Основного Диспетчера Тузпрома, получит от него самолет в подарок. Вор в законе, скупивший более миллиона ваучеров, становится владельцем 50 миллиардов «гринов», соответствующих 7 процентам акций Тузпрома (столько же у Мавроди), а что за «туз» течет по трубам в Европу, голову читателю ломать не надо… Чем поражает автор – знанием тонкостей всевозможных афер. Чтобы вникнуть в детали некоторых, иные страницы романа надо перечитывать по три раза. Батальное полотно Великого Грабежа (и это ничего, что героев можно пересчитать по пальцам).
И вот странность: чем фантасмагоричнее действительность в этом романе, тем больше в нее веришь, тем больше похожа на жизнь. Даже совсем уж гротесковая атака авиамоделью, начиненной взрывчаткой, кабинета Рора Петровича на 18-м этаже Тузпрома могла бы показаться пародией на не наше 11 сентября, не будь роман написан годом раньше – у нас.
Владимир Березин. «Свидетель»
О чем свидетельствует «Свидетель»? О нескончаемой войне, когда для большинства она давно прекратилась, о мире, пропитанном войной, о зависимости от войны, о попытке освободить от войны войне подчиненное сознание.
