Мария Метлицкая - После измены (сборник)
Но прыгать вниз расхотелось – просто потому, что впереди опять были дела, опять хлопоты. И без нее опять не справлялись. Даже этот болван Толик не смог без нее ни остаться, ни уйти.
И Кира поняла, что она опять отвечает за все. Потом она вспомнила, что Динка – вполне симпатичная и нормальная девочка. Хозяйственная и серьезная. Из таких получаются хорошие жены. Да и сыну уже пора, встретилась приличная девочка – женись. А то довыбираешься, знаем.
Сын просил Киру приехать. Она сказала, что разберется с делами – и к ним. Хорошо сигануть не успела – из-за этого ничтожества в семейниках, прости господи!
Сначала были на Толика только злость и ненависть, разрушительная, дикая, пожирающая изнутри. Потом стало хуже – появилась ревность. И она была не слаще. Да что там – это было еще хуже. Перед глазами стояла пышногрудая Ульяна и вращала своими роскошными бедрами. Издевалась, короче. От ревности у Киры подкашивались ноги и все время тошнило. Она еле успевала добежать до туалета – словно беременная была она, а не Ульяна.
А вот Толик поныл, поныл и прижился. Правда, по старой привычке звонил Кире и стучал на свою молодуху: то не бульон сварила, а какую-то мерзкую грязно-серую бурду. «Пену не сняла, представляешь?» То рубашки постирала – белые с цветными, все изгадила. То пылесос стала вытряхивать на кухне – во, придурочная!
Толик искренне возмущался и искренне жаловался. Кире это скоро надоело. Жалеть его расхотелось.
– Сам выбрал, – мстительно, с удовольствием сказала она, – теперь и расхлебывай!
Толик обиделся:
– Если бы ты меня не поперла, я бы ни в жисть не ушел.
Короче, сама виновата.
Кира назвала его кретином и добавила, как ей крупно повезло, что она от него освободилась.
Толик подумал, что бывшая не только старая, но еще и злая, вредная и, скорее всего, мстительная. Короче – подколодная. А значит, надо выстраивать свою жизнь с молодухой.
Ничего, бульон варить научится. И рубашки стирать тоже. А сколько достоинств! Молодая, красивая. А страстная какая! В постели – ух! Сердце замирает. Такое ему шепчет… Голова идет кругом. А тело у нее… Да что говорить. Дура эта Кира! Хотел же остаться с ней в человеческих отношениях! Искренне хотел!
А Кира врала. От отчаяния, обиды и боли. От тоски своей тягучей, от одиночества беспросветного.
Врала. Все – врала. И не считала, что ей повезло. А считала, что к ней пришло большое горе. И кончилась ее жизнь. Дальнейшую перспективу она себе хорошо представляла: никаких мужиков, не приведи господи! У детей своя жизнь. Да и потом, сыновья – отрезанные ломти.
Значит – одиночество и тоска. Тоска и одиночество. Вот ее спутники жизни. Навсегда, до самого конца.
И она начала скучать по своему Толику. Скучала, скучала, тосковала. Давно его простила и теперь жалела.
Плакала и вспоминала свою молодую жизнь. Гарнизоны, холод, бытовуху, пустые магазины, вязаные колючие рейтузы.
Теперь она ненавидела такую прежде вожделенную столицу. Квартиру свою богатую ненавидела, шкаф, полный тряпок и обуви. Косметичку, массажистку и педикюршу. Все признаки новой – теперь уже старой, прежней жизни. Счастье было тогда. Когда терпели, голодали, мерзли и маялись.
И еще она начала его ждать. Потому что «Толик привык к чистому, вкусному и уютному». Потому что у них «было такое счастье и столько совместно прожитых бед», что это так просто из жизни не выкинуть. Ну, не может же он все это забыть!
Кира приходила ко мне тогда каждый день. Сидела по три часа, показывала фотографии, рассказывала истории, смеялась и плакала. И по-прежнему ждала.
Было все это очень, прямо скажем, утомительно. Не близкая ведь подруга, так, соседка. Да и вообще – все эти откровения меня сильно тяготили и смущали. От чужого горя, увы, устаешь. Но что поделаешь! Приходилось терпеть.
Было видно – вполне отчетливо, – что у Киры поехала крыша. А у кого бы не поехала в этом возрасте и в этой ситуации?
Смирилась она только тогда, когда узнала, что у Толика родился второй ребенок – мальчик. Первая была дочка.
Смирилась и… затухла как-то разом, в один день. Перестала за собой следить – краситься и одеваться. Ходила только в магазин возле дома – картошка, хлеб, молоко. Напяливала старую ветровку бывшего мужа и стоптанные кроссовки.
Потом, когда все почти то же самое произошло со мной, Кира при встрече внимательно посмотрела мне в глаза и усмехнулась: «Теперь вот поймешь, когда на своей-то шкуре! А то советы давать мы все мастаки! Видела я, как ты на меня смотрела! И жалела, и осуждала! Думала ведь, что я чокнутая, признайся!»
Я извинилась тогда:
– Прости меня, Кира. Прости! И вправду – всего не понимала. Чужую беду… Это свою рукой не разведешь…
Кира махнула рукой:
– Да что там! Все понимаю. Знаю, что вынести меня тогда было трудно. Знаю и ценю. Кто я тебе? Случайный человек. А ты жалела и слушала. Заходи, если что. Если совсем хреново будет. Или просто, если будет желание.
Я, конечно, не зашла к ней, хотя и хреново было. Да так, что… А вот желания зайти не было.
Только однажды столкнулась с Кирой у подъезда. Обе почему-то смутились: дежурные фразы о погоде и самочувствии.
А потом я неожиданно для себя самой сказала:
– А знаешь, он ведь ушел от той девицы! Прощения просит и хочет вернуться!
Кира пришла в какое-то необъяснимо-возбужденное состояние:
– А ты? Ты – счастлива? Довольна? Надо же – и такое бывает, – качала головой она. – И как? Совсем простила? Отпустило тебя? – страстно задавала она вопрос за вопросом, а потом с горечью подытожила: – Какая же ты счастливая!
Я покачала головой:
– Не простила и не отпустила. С чего бы? Так все просто – если по его. А у меня не так. У меня совсем непросто. Да и предательство простить, знаешь ли…
Кира посмотрела на меня, как на умалишенную, и пошла прочь. Больше ей ничего было не интересно.
* * *Наконец мы проехали. До входа в здание аэропорта добрались за десять минут. Водитель, вынимая мой чемодан из багажника, взглянул на небо. Оно прояснилось и предвещало абсолютный покой и обычное и привычное повсеместное счастье. Словно и не было этой ночи. А может, и не было? Может, все это мне приснилось? Солнце радостно выглянуло и было ярким и обещающим.
Нет на солнце пятен. И на небе тоже нет.
Пятна только на сердце – ржавые и рваные.
И на моем многострадальном и любимом сарафане.
Водитель пожелал мне счастливого пути и добавил:
– Может быть, вы зря торопитесь? Прогноз на ближайшие дни хороший!
– Нет, – ответила я с вежливой улыбкой.
Решила так решила. Хватит с меня и солнца, и моря, и стихий! Я расплатилась. Принимая чаевые, водитель сказал:
– Большого вам счастья на жизненном пути!
У нас все желают удачи. Ну и здоровья, конечно. А здесь – сразу счастья на жизненном пути. Правильно, чего мелочиться?
Билеты в кассе были, правда, до Питера.
Ну и славно. В Питере сниму гостиницу и похожу по музеям. Давно, кстати, собиралась.
Да и домой сейчас неохота. В свою квартиру, где я опять буду одна. Так что отпуск продолжается. И впечатления тоже.
Я села на лавку и, закрыв глаза и вытянув ноги, стала ждать приглашения на регистрацию.
Значит, так. Подытожим. Ничего не получилось, хотя я честно старалась. Значит – не судьба. Или – вот такая судьба. «Изменить то, что можно» оказалось «не можно».
Жить в предлагаемых обстоятельствах тоже не получилось. Увы!
Голова болела и была какой-то пустой, но тяжелой. И в груди было холодно, словно там образовалась пустота. И нет там никакого органа, отвечающего за кровоснабжение, переживания, страдания, радость и прочую обширную и многообразную палитру человеческих чувств.
«Как у неживой, – подумала я. – Может, я и вправду – уже неживая?»
Объявили начало посадки. Я медленно встала и двинулась к положенному гейту. Идти было тяжело. Ноги, словно налитые свинцом, почти совсем меня не слушались.
Вдруг меня позвали. Мне даже показалось, что я ослышалась. Дикость какая-то – услышать свое абсолютно русское имя в аэропорту острова Крит. Крик повторился. Это был даже не крик, а какой-то отчаянный вопль…
– Ирка!
Я обернулась. Леонид стоял в пяти метрах от меня. Босой. Абсолютно босой. В джинсах и пляжной майке.
Мы посмотрели друг на друга.
– Ирка! – повторил он.
Негромко, но я, несмотря на несмолкающий и монотонный гул аэропорта, его прекрасно слышала.
– Ирка! У нас внук родился! – выдохнул он.
Я стояла, как заколдованная жена Лота. Как соляной столб.
– Ты меня слышишь? – спросил он одними губами.
И я его услышала. Обессиленная, я села на чемодан. В груди стало тепло. Даже жарко как-то стало. Я почувствовала, как сильно и гулко бьется сердце. Орган, отвечающий за кровоснабжение, переживания, радость, страдание и прочую обширную и многообразную палитру человеческих чувств.
«Живая…» – подумала я.
И в принципе – была права.
