Владимир Шапко - Парус (сборник)
– Это уж точно – для него, – подтверждал Пашка. – Гы-гы…
– А ну вас!
А на третий год, когда отец бывал занят на работе, Пашка и один ходил на охоту. Вязались, правда, сперва за ним друзья – Генка Махра и Валька Ляма, но получалась не охота – одно баловство. Пашка протащил дружков раза два по крепям – ни Махра, ни Ляма на охоту больше не просились.
3После осмотра и положительной, высокой оценки ружья Гребнёва Пашку усадили за стол – и ну угощать! И пироги тебе с капустой, и с картошкой, с мясом даже один, и чай из самовара с сахаром вприкуску! «Однако живут», – подумал Пашка. Он сначала поломался для порядку, потом навалился. Да-а, из такой муки пирогов Пашка не едал никогда. «На хлебозаводе, поди, дают Гребнёву такую муку», – думал Пашка, уминая пирог с капустой.
Разговор поначалу шёл об охоте: о сроках её, об охотсоюзе, о членских взносах, про добычливые места, которые знал Пашка, про припасы и снаряжение, какое надобно срочно купить Гребнёву к ружью, потом как-то незаметно перескочили на Пашкиных родителей.
Гребнёв, узнав, что отец Пашки в типографии работает простым наборщиком, очень удивился:
– Так партийный ведь он!.. К-как же тогда?..
– А нравится ему это дело. – Пашка рубал пирог с мясом. Отпил из стакана чаю.
С другого боку к Пашке подступала тётя Лиза:
– А этот, другой… ну, к вам ходит который – дружок его…
– А, дядя Гоша?.. Мировой мужик. Не охотник, правда…
– А он, он где работает?
– Над отцом – в редакции. Он корректор.
– Кто-кто? – наморщила лобик тётя Лиза.
– Корректор. Газеты читает. Через него они проходят.
Гребнёвы переглянулись:
– А он партийный?
– Кто? – продолжал есть пирог Пашка.
– Ну, читает, читает который?..
– А, дядя Гоша? Да-а, он раньше отца ещё. Отец с двадцатого, а дядя Гоша аж с четырнадцатого года в партии. Он старше отца, вот и раньше. Он и в тюрьме сидел.
– К-как в тюрьме?! – испугался Гребнёв.
Пашка объяснил, что до революции ещё. На каторге. Потом освободили. Мировой мужик дядя Гоша!
Гребнёвы застыли. Пашка ел.
Вдруг тонюсенько засмеялся Гребнёв. С застывшими, как у сумасшедшего, глазами:
– П-партийный, на каторге был, а сын-то его, хи-хи-хи… Вчера иду… хи-хи-хи…
Мгновенно, локтем под бок оборвала его жена и пошла подсовывать нахмурившемуся Пашке пироги, приторно масля их словами, что вот теперь-то и будут они вместе на охоту ходить, и как славно-то это будет, как хорошо! Правда, Паша?
– Так сказал же я дяде Гребнёву…
Гребнев торчал семафором и будто отсутствовал.
– Его Васей зовут, дядей Васей, – сказала про него жена, как про глухонемого. Гребнёв, выходя из оцепенения, подтвердил:
– Вася я. Дядя В-вася, – и, оживившись, хлопнул Пашку по плечу: – Походим н-на охоту, а? Пашка? – и засмеялся.
– Ещё как походим, дядя Вася! – засмеялся Пашка в ответ.
Тётя Лиза схватила Пашкин стакан и с облечением пустила в него струю из самовара.
А через два дня Пашка учил Гребнёва заряжать патроны: «…э-э! Постой! Это откуда папироска в зубах? Да ещё дымит?.. Вы в уме?.. Порох, понимаете, по-рох! У вас под носом! Тётя Лиза, заберите у него все папироски! И спички, и спички! Это же первейшая заповедь ружейного охотника: сел снаряжать припас – курить ни в жизнь! А вы?..»
Гребнёв виновато покашливал.
4Почти каждый вечер после школы Пашка стал торчать у Гребнёвых: то ружьё с дядей Васей разбирает, смазывает, снова собирает, то заряжают вместе патроны – папковые прогоняют через калибровку, латунные заливают стеарином, то Пашка читает охотничью литературу, или просто сидят у самовара, ведут неторопливую мужскую беседу. Друзьями стали Пашка и дядя Вася – не разлей вода!
Теперь каждый приход Пашки к Гребнёвым представлял собой небольшое событие: поспешно сдёргивала со стульев Вадькины ползунки тётя Лиза, будто это бог весть что и может оскорбить Пашино зрение; вскакивала и скрывалась в кухне старуха, дядя Вася улыбался и дёргал себя за ухо; ну а сам гость переминался с ноги на ногу и как бы всем видом своим говорил: ну, уж это вы зря-я. Это просто ни к чему. Зачем хлопоты?.. – но ему было приятно, что его так встречают.
Вот тебе и Гребнёв, вот тебе и Склянки! Мировой мужик оказался дядя Вася! И ведь всегда так: не знаешь близко человека – и чёрт-те что о нём думаешь и говоришь. А познакомишься поближе – и пожалуйста – не перестаёшь удивляться: простой, весёлый, насчёт охоты бестолковый, правда, но зато поговорить – о чём угодно, рассказать – чего хочешь, да и не жадный: вон пироги выставляет каждый раз, опять же чай с сахаром вприкуску. Мировой мужик!
Были, правда, у дяди Васи некоторые… ну странности, что ли. Но это – на чей взгляд. Вдруг ни с того ни с сего прямо посреди разговора застопорится как-то, глаза как жидкое олово сделаются – и сидит, не шелохнётся. И минуты две так. Пашка рот раскроет. А тётя Лиза смотрит на Пашку и будто говорит ему: вот всегда думает Вася так – как болеет, – и чего делать с мужиком, не знаю… Как на врача, на Пашку смотрит. По-щенячьи. Дескать, помоги, Паша…
А бывало, и оба смотрели на Пашку щенками, будто ждали чего-то от него, а чего, Пашка никак не мог понять, и чувствовал себя в такие минуты дураком: краснел, отводил глаза, дыхание запирало у него в груди. Точно он чего-то когда-то наобещал им, и не то что не выполнил обещанное, а вообще забыл, что именно обещал, а люди вот стесняются напомнить ему об этом и терпеливо ждут, когда он сам вспомнит. И совестно было чего-то Пашке, а чего – он и сам не знал.
Однако так смотрели они на него редко. Обычно дядя Вася застывал, а смотрела тётя Лиза. Одна. А это ещё терпимо. Не то что, когда оба. Враз.
Из ступора выходил дядя Вася всегда одинаково – как оживёт, как проснётся. И хлопнет Пашку по плечу: «Походим н-на охоту, Пашка?» – и рассмеётся. «Ещё как походим, дядя Вася!» – испуганно смеялся в ответ Пашка.
«Не-ет, странный Гребнёв-Склянки, странный! – думал в такие минуты Пашка. – Но хотя взять ту же Полину Романовну, Юрину мачеху, или отца его – тоже с приветом. Да не с малым. Вообще взрослые… бывает у них», – тут же успокаивал он себя.
И ещё одного никак не мог понять Пашка в дяде Васе: почему тот своего полуторагодовалого сына всегда называл Вадимом?.. Не Вадиком, не Вадькой, а только Вадимом? Забегают глаза, птички на ресницах затрепещут, и скажет: «В-вадим!» Мрачная старуха – и та, как в хорошем настроении, так и щебечет тоненько: «Ведим! Ведим!» А? Почему они так его?.. Видать, для очень гордой жизни готовили. Не иначе.
А Вадим увидит Пашку – как на стену наткнётся. И давай «обходить». «Вадик! Вадик!» – заиграет пальцами, поманит его Пашка. Какой там! Вадим поспешно карапузит под стол, присядет там, будто на горшок, и выглядывает. А Пашку дети малые любили, всегда шли к нему на руки, и он тетёшкал их. «Пугливый больно Вадим», – думал Пашка. Однако ревел Вадим храбро – с открытыми глазами и басом. Гордо ревел Вадим!
Тётя Лиза не стеснялась Пашки, и при нём кормила грудью сыночка. Достанет откуда-то из подмышки длинную, «козью» грудь, орущий Вадим вцепится – и затих. Час говорят Пашка и дядя Вася, другой, тётя Лиза, бедная, дремлет от усталости, со стула вот-вот упадёт, а Вадим накачивается, Вадим сосёт. Выдернет, наконец, тётя Лиза грудь – «А-а!» – сразу густо вдаряет Вадим. Тётя Лиза хватает со стола соску, облизнула, бац! – заткнула Вадима. Вадим захлопает, захлопает глазами, задёргает зверски соску, тут же раскрывает коварнейший обман – и стреляет соской в потолок: «Ы-а-а-а!» – ещё пуще разорвётся. «Д-на, д-на!» – сунет ему грудь тётя Лиза. Вадим хвать! – и ну тянуть, ну чмокать, и глазки забегали сторожко: никому не дам! Не подходи!
Сама тётя Лиза казалась Пашке очень уж нервной. И даже не нервной, а какой-то… бестолково возбуждённой, что ли. Всё время носится. То из комнаты в кухню, то обратно, в сени бежит, летит в сарай, на огород зачем-то, потом в уборную, опять в дом, в кухню, снова в сени, в кладовку… Уследить за ней было трудно. Как самолёт, летала тётя Лиза. Но всё как-то не по уму. Всегда у неё убегает, подгорает, дымит; всё она что-то разыскивает: сунула куда-то горшок, а куда – чёрт его знает, а Вадим вон кряхтит уже! И бежать, и полетела!
Первое время гость, да и сам хозяин, сидя за столом очень прямо, настороженно-удивлённо вертели головами, пытаясь уследить за летающей хозяйкой. Хотя, казалось, дяде Васе-то чему удивляться? Вроде и попривыкнуть должен давно. Но такова уж сила свежего Пашкиного глаза была, что невольно и дядя Вася взглянул на свою тётю Лизу этим Пашкиным глазом и, надо прямо сказать, сильно удивился: и чего, спрашивается, бегает? Мешает только обстоятельному мужскому разговору!
