Вера Заведеева - Быть может…
Моисей Давыдович, нелепо жестикулируя, что-то зашептал на ухо историку, у которого брови постепенно вставали дыбом.
– Как? Когда? – крикнул он в спину убегавшему коменданту.
И тотчас прозвенел звонок. Не рановато ли? Все выскочили в коридор и помчались на первый этаж в буфет за жареными пирожками с капустой-картошкой-повидлом по пять копеек штука. Внизу около стола коменданта сгрудился народ, прислушиваясь к голосу из маленького репродуктора: «Первый человек в космосе! На космическом корабле “Восток”…», – еле-еле, сквозь шум и треск пробивался торжествующий голос Левитана. Кто? Откуда? В Америке, что ли?
– Да наш это, наш! Летчик! Юрий Гагарин! Совершил полет в космос! Сегодня! – вдохновенно объяснял сияющий Моська непонятливым, важничая оттого, что первым узнал эту новость и сообщил ее родному учебному заведению.
Старшекурсники рванулись к входной двери. Моська поспешил туда с ключами – вынесут ведь ее вместе с рамой одним махом, лбы здоровенные! Надо сказать, что дверь эта, по злой воле учебной части, отчаянно боровшейся с прогулами, запиралась с первым звонком и до конца занятий оставалась в безраздельной власти Моськи. Первокурсницы потянулись было за ними, но их классная, физичка Берта Соломоновна, уже неслась им наперерез: «Куда! Куда! – квохтала она. – У вас еще русский с литературой, а потом собрание! Но ее мало кто услышал. Самые примерные, неразлучные подружки «две косы – белая и черная», покорно побрели за пирожками, а остальные уже мчались по Петровке, расталкивая глазеющих по сторонам приезжих, которые неспешно брели с набитыми котомками известным всей стране маршрутом: ГУМ, ЦУМ, Петровский пассаж, Детский мир – далее к родне-знакомым на постой.
Быстрее! Быстрее! За угол к Большому, через сквер с фонтаном, мимо станции метро «Площадь Свердлова», к проспекту Маркса, привычно именуемому Охотным Рядом, вдоль серого Госплана СССР прямиком к улице Горького, быстрее! А там творится невиданное! По самой главной улице столицы, не обращая внимания на беспомощные гудки машин, ручейками и реками стекались к Красной площади взбудораженные граждане – студенты и преподаватели, служащие, удравшие из своих министерств и прочих контор, местные жители, «вольные художники», продавцы ближайших магазинов и постояльцы гостиниц, рабочие, чинившие что-то неподалеку, и даже труженики секретных «почтовых ящиков», сумевшие вырваться на волю. Но впереди, как всегда, – вездесущие мальчишки. Справа эту народную массу подпирала широкая лавина с Манежной во главе с университетской братией. С балконов «Националя» и «Москвы» свешивались пораженные иностранцы, подмигивая этой стихии вспышками фотоаппаратов.
А что творилось на крышах! Даже на Исторический и музей Ленина сумели забраться! Повсюду в окнах полоскались на ветру самодельные флаги. Декоративные балконы именитых зданий на улице Горького грозили обвалиться под натиском любопытных. Разноголосое «Ура!!» неслось со всех сторон. Над головами колыхались сделанные наспех плакаты из старых чертежей и рулонов обоев «Мы – первые в космосе!!», да и просто листочки из тетрадок с одним словом: «Гагарин!». И никто не пытался людей останавливать. Милиционеры-постовые растерянно улыбались, стараясь хоть как-то отрегулировать движение.
Такое всенародное ликование не снилось ни одной послевоенной демонстрации с их вечными разнарядками и навязшими в зубах транспарантами-портретами. Вот наконец и Красная площадь. Казалось, будто и сама она, и Кремль, и Мавзолей Ленина, осиротевший без Сталина, и «Василий Блаженный» – все весело кружились в этом броуновском движении вместе с массой людей, хлынувших сюда со всех сторон, несмотря на нудный дождик и хмуро-серое небо. Только почетный караул у мавзолея стоял, не шелохнувшись и выпучив глаза. Незнакомые люди целовались, обнимались и поздравляли друг друга с таким небывалым событием. И очень гордились своей страной: «Мы – покорители космоса!». Эхо ликующего «Ура!» еще долго носилось под «стенами древнего Кремля», о которых дружно пели счастливые москвичи.
Встречали Гагарина в Москве через день, четырнадцатого апреля. От Внукова до Красной площади первого в мире космонавта радостно приветствовали восхищенные горожане с цветами и его портретами. В то, что этот молодой улыбчивый лейтенант облетел земной шар на космическом корабле и самое главное – вернулся живым и невредимым, все еще верилось с трудом. И люди были ему безмерно благодарны за его подвиг, за то, что они чувствовали себя гражданами великой державы, сразу забыв про «временные» трудности, которые так и не переводились с самой войны.
На Красной площади состоялся краткий митинг, на который суждено было попасть только избранным: все проходы на площадь были перекрыты солдатами. На трибуне мавзолея самодовольный, сияющий Хрущев вручил Гагарину Золотую звезду Героя Советского Союза и присвоил ему звание «Летчик-космонавт СССР», а затем самолично предоставил ему слово для выступления. Когда митинг уже подходил к концу, оцепление вокруг площади не выдержало напора жаждущих увидеть космонавта. Демонстранты, прорвав хилую оборону, ринулась на площадь. Утомленный непривычным вниманием Гагарин, оглушенный внезапно свалившейся на него всенародной, всемирной славой, еще не один час приветствовал своих соотечественников, которые искренне восхищались его мужеством.
Так началась новая эра – эра освоения космоса, во многом изменившая человеческое сознание во всем мире.
Потом были другие полеты и другие встречи. Героев-космонавтов так же торжественно встречали и награждали, горевали, как по своим близким, если они погибали, но постепенно к этому привыкли. Уже и не представляли себе, что могло быть иначе. Полеты в космос стали профессией, опасной и не каждому по силам, но все же профессией. Первых космонавтов узнавали в лицо, но со временем их стало очень много, в том числе и иностранных. Всех не запомнишь.
Такого стихийного всенародного торжества духа, вызванного полетом Гагарина, уже больше никогда не было. Менялись правители, менялась сама жизнь, становясь в чем-то легче, а в чем-то сложнее. Но самое главное – лживее: в головах одно, на словах другое, а на деле третье. Так прошло тридцать лет. Давно уже нет в Дмитровском переулке техникума, перебравшегося на Ярославское шоссе. Как нет и многих из тех, кто там когда-то работал и учился. Одни ушли из жизни, исчерпав свой естественный ресурс, другие погибли – причин для этого было более чем достаточно за эти годы.
Легенда техникума Моська, Моисей Давыдович, имел неосторожность попасть под троллейбус номер три на Петровке, в двух шагах от своего жилища, году в 1965 или 1966. Когда стали разбирать его каморку под лестницей, то обратили внимание на засаленную подушку, подозрительно увесистую. В ней оказались несметные богатства – золотишко, драгоценные камешки, царские монеты и прочий антиквариат. Вспомнили и про его амурные отношения с приезжавшими на сессию заочницами, которых он «опекал». Но это скорее домыслы. Руководству техникума все же крепко досталось от соседей с Петровки, 38 за этот «клад».
Самая ужасная потеря тех лет – это гибель первого космонавта в расцвете сил. Космос одолел, а обычный тренировочный полет на военном самолете – нет. Виноватых, как всегда, не нашлось. «Медные трубы» оказались коварнее невесомости.
Год 1991-й
Год 1991, подогретый Горбачевской пятилеткой с его глубокомысленными малопонятными речами, «новым мышлением» и непременным оплевыванием своих предшественников, начался с Вильнюсского кровопролития – прямо в новогодние праздники. Не успели осознать ввод войск в Литву, как началась чехарда с 50– и 100-рублевками. Накануне людям выдали зарплату, и почему-то в основном 50– и 100-рублевыми купюрами. А на следующий день объявили, что они изымаются из обращения, и их нужно срочно обменять в сберкассе, причем в ограниченном количестве, иначе пропадут. Номер удался: у многих эти денежки, поднакопленные праведным и неправедным путем, действительно пропали.
Подковерная борьба Горбачева с Ельциным за власть и право «засесть в Кремле» выплеснулась на телеэкраны. В стране началось брожение умов: бесконечные депутатские дебаты люди слушали по радио день и ночь, но понять, кто за «белых», кто за «красных», простому обывателю было нелегко. Почуяв удобный момент, первой из СССР побежала высокомерная Прибалтика. И все же три четверти советских граждан не желали крушения своей огромной страны, о чем недвусмысленно заявили на всесоюзном референдуме.
В День смеха распался Варшавский договор. Но смеяться все еще продолжали и на следующий день, правда, истерически: вышел указ о повышении цен. По всей стране гремел парад суверенитетов: каждому петуху захотелось стать единоличным хозяином в своем курятнике со всеми полагающимися атрибутами власти. Еще недавно клявшиеся в верности делу партии коммунисты прилюдно сжигали свои партбилеты, объявляя себя без малейшего стеснения самыми идейными демократами. Запад, взирая на плоды своих титанических усилий по развалу ненавистного СССР, подлил масла в огонь, вручив Горбачеву, от которого в тот момент отшатнулся собственный народ, Нобелевскую премию мира. И на этой волне всего через неделю первым президентом России стал его противник Ельцин, которого в иной ситуации, может, еще сто раз бы подумали, прежде чем избирать.
