Ирина Алефова - Яд для Моцарта
vivace – оживленно, проворно, весело и жизнерадостно
vivo – скоро, живо; от предыдущего термина отличается большей сосредоточенностью и целеустремленностью, что никоим образом не сказывается на темпеДиалог с паузами
Быть может, всемирная история – это история различной интонации при произнесении нескольких метафор
Х. Л. Борхес. («Сфера Паскаля»)
– Нет ничего лучше, чем сидеть у огня на исходе дня и слушать треск и говор сгорающих сухих веток, и видеть живую игру угольев, завораживающе красивую…
– В надвигающихся сумерках бескрайность полей кажется пугающей…
– … завораживающе, завораживающе красивую…
– Меня охватывает неведомый страх. Разве ты не чувствуешь, что сегодня что-то должно случиться?
– …завораживающе, безумно красивую…
– Брат не слышит меня. Нас всегда было двое, но я был одинок, глубоко одинок.
– Ты что-то говоришь мне?
– Нет, нет. Я просто беседую сам с собой.
– О чем же?
– О беспредельности пространств.
– Да, ты прав, совершенно прав. Беспредельность полей потрясает необыкновенно. А эти звезды – ?! Взгляни на небо: вон там, в сгущающейся синеве, виднеется маленькая, едва различимая планета…
– Одинокая…
– А? Ты что-то сказал? Так вот, планета… Посмотри повнимательнее: неопытному глазу может показаться, что вокруг сияющей звезды нет ничего, кроме беспредельного разреженного пространства или, напротив, сгущенной туманности. Но на самом деле это не так, вовсе нет…
– Неужели?
– На самом-то деле ее окружают бесчисленные миллиарды таких же планет!
– Почему же их тогда не видно?
– Они не видимы потому, что не наделены божественным сиянием. Они не звучат, они мертвы. Звезда затмевает их своим свечением, звуковым потоком.
– Ты хочешь сказать, что эта маленькая звезда может излучать не только свет, но и звучание? Разве это возможно?
– О, это не подлежит сомнениям! Дорогой мой брат, это непреложная истина!
– Почему же мы ничего не слышим?
– Тс-с-с! Замри, притаись, закрой глаза, забудь о дыхании… Слушай!.. Ну, как? Слышишь?
– Слышу… как трещат поленья в огне. Сгорают, превращаются в уголья.
– Да нет же! Ты слышишь совсем не то! В твоих ушах звучат лишь знакомые звуки, земные. Попробуй еще раз: там, вдали, в бескрайних просторах космоса, в лабиринтах времен – звучит мелодия! Она пронзает всю ткань Вселенной. Ритм музыки сфер подчиняет себе все живое, заставляет сердца пульсировать в такт… Ну же, прислушайся! Она звучит достаточно отчетливо, чтобы расслышать ее за треском поленьев и танцем язычков пламени, чтобы услышать ее отзвук в бликах огня.
– Я ничего не слышу, ничего не слышу.
– Мелодия – удивительно красивая, безумно, завораживающе красивая! Звучит, наполняет вселенской гармонией все сущее… Раз-два-три, раз-два-три…
– Ничего не слышу… Все это самый обыкновенный бред! Ты сам выдумал эту сказку, как обычно, с одной лишь целью: чтобы построить между нами непреодолимую преграду, непроницаемую стену! Чтобы еще раз подчеркнуть, насколько мы разные, что ты одарен привилегией – называй это как хочешь, пусть даже и божественным сиянием, как эта звезда, а я – нет! Я – лишь твое множественное, безликое, мертвое, холодное, чуждое окружение!!! Ты хочешь, чтобы я поверил в это. Так вот, – слышишь? – вот что я тебе на это отвечу: планета звучит только у тебя в мозгу, а на самом деле никакой мелодии, никакого звучания и нет!
– Нет?.. Как же нет, если она звучит? Музыка не может смолкнуть лишь оттого, что кто-то не может ее понять… Имеющий уши – да услышит.
– …
– ???
– …Прости, это я сгоряча. Словно что-то оборвалось у меня внутри, где-то вот здесь, под сердцем… Что это на меня нашло? Наверняка виной всему темнота. Эта беспредельность пространств – и на небе, и на земле – меня пугает, повергает в ужас, в леденящий ужас.
– Что с тобой, брат мой? Я никогда не видел тебя таким. Ты начинаешь всерьез тревожить меня. Что тебя так пугает? Я слышу в твоем голосе напряженность, натянутость до предела всех струн твоей души.
– Это ничего, это пройдет. Подбрось поленьев в огонь, холодает… Вот, так лучше, светлее.
– Ты весь дрожишь! Сядь ближе к огню, я обниму тебя, быстрее согреешься.
– Не нужно. Мне вполне достаточно греться на расстоянии. Нет, не приближайся ко мне: я боюсь!
– Чего? Я не понимаю – чего ты боишься?
– Обжечься…
– Не беспокойся, искры от костра не долетят до тебя.
– От костра… Знаешь, брат, я должен тебе что-то сказать. Объяснить кое-что, чего я и сам еще не совсем понимаю. Так или иначе, выслушай меня, и тебе станет все понятно. Если ты, конечно, хочешь меня понять.
– Конечно, я буду рад выслушать тебя. Я весь внимание.
– Тогда посмотри, как дышит огонь в угольях. Ты увидишь, как это будет всегда…
История первая. Лицом к лицу Россия, последний год XX века
allegro maestoso burlesco
«Это был триумф! Полнейший, совершеннейший, невероятнейший – триумф!!!
Мои песни, почти сразу же ставшие шлягерами, распевала вся стотысячная тусовка! Сей факт о чем-либо говорит?! Не подтверждает ли он то, что я – гений?
Я – гений! Да, да и да! По-моему, на этот счет ни у кого (ни у единого человека на земном шаре! – за исключением глухих, разумеется) не осталось никаких сомнений. Мной и моей музыкой восхищается вся страна, да что там страна – весь мир от меня в восторге. Вот, пожалуйста, мои портреты на обложках самых крутых журналов мира! Оскар Каннский! Это имя должно звучать подобно колоколу!
Не даром же я его так тщательно выбирал среди многих тысяч существующих имен!..» – говорил себе мысленно человек весьма невеликого роста, с невыразимой любовью и нежностью созерцая собственное отражение в зеркальной стене. Он бы с гораздо большим удовольствием произнес вышеизложенную речь вслух, но, увы, не имел таковой возможности.
Словам похвалы и гордости было слишком тесно внутри, и они то и дело прорывались наружу, правда, несколько не в том виде, в котором хотелось бы.
Вместо торжественного декламирования из ванной комнаты доносились лишь невразумительные междометия, чередуемые с крепкими непечатными выражениями, из чего читателю становится совершенно ясно, что человек пребывал в состоянии достаточно сильного опьянения. Лучи славы, изливающиеся на прогрессирующую лысину из многогранного хрустального шара-светильника, подвешенного под потолком, казались неземным сиянием, едва ли не священным нимбом. Человек, чуть покачнувшись, наклонился к зеркалу и лукаво подмигнул ему: мол, нам-то с тобой известно, чего стоит добиться столь громкого, ошеломляющего успеха!
Оскар Каннский, при рождении получивший более простую и незатейливую русскую фамилию Артемьев и впоследствии с легкостью отрекшийся от нее, в данный момент был явно доволен собой. Доволен и горд как никогда. И, надо признать, причина тому была.
Дело в том, что Каннский, числившийся уже не первый год в первых рядах создателей поп-шлягеров, приобрел наконец пусть и не всемирную, как льстил ему опьяненный триумфом и изрядной дозой алкоголя разум, но во всяком случае уж всероссийскую известность наверняка. Тот факт, что не далее как сегодняшним утром его имя упоминалось в перечне шлягеров, исполняемых отечественными поп-звездами на фестивале в Монте-Карло, еще ни о чем не говорил. Тем не менее именно он стал поводом последующего банкета, который Каннский незамедлительно устроил в свою честь.
Сознание вновь переместило его из зеркальной ванной в банкетный зал. На пиршество, так кстати приуроченное ко дню рождения «маэстро», явились не только поп-звезды, друзья, шоумены, именитые продюсеры. Нет, в этот раз все было не так скромно, как раньше. Каннский набрался храбрости и пригласил ведущих представителей прессы, и даже телерепортеров – только на торжественную часть, разумеется.
Десятки пар внимающих глаз и ушей, с жадностью ловящих каждое сказанное им слово в портативные диктофоны, яркий свет мощных прожекторов, объективы телекамер, направленные на его важную персону, как и прочие проявления внимания и восхищения, – все доставляло маэстро невыразимое удовольствие.
«Так и должно было быть!» – с гордостью думал Каннский, нисколько не скрывая своего отношения к происходящему. Его самодовольный вид внушал почтение всем присутствующим и не оставлял ни тени сомнений в его гениальности, которая отныне стала общепризнанной.
Но даже в огромной бочке меда не обходится без ложки дегтя.
con forza
И кто только пустил этого идиота в банкетный зал!
Вернувшись из банкетного зала обратно в ванную, Каннский почувствовал себя препаршивейше. Он подошел к перламутровой раковине и открыл блестящий кран. Старые методы действовали эффективнее всяких новомодных разрекламированных препаратов, якобы полностью снимающих синдром похмелья. Куда там! Оскар лучше всяких специалистов знал особенности собственного организма – в подобных ситуациях его спасало лишь средство безвозвратно ушедшей в прошлое молодости: сунуть разгоряченную голову под кран с холодной водой, а еще лучше – забраться целиком под бодрящий душ. Но на второй вариант у него не хватало ни храбрости, ни сил, ни желания.
