Николай Беспалов - Женские истории пером павлина (сборник)
Забыла сказать. Андрей живет с матерью в трехкомнатной квартире на Охте. Я там никогда и не была. Слышать слышала, но не бывала. Живут они с мамой на Большой Пороховской, в доме номер 18, на четвертом этаже.
– Отец мой был главным инженером на заводе имени Карла Либкнехта. Ему эту квартиру от завода дали. Нас тогда четверо было. Бабушка жива еще была. Отец умер год назад. Прямо на работе. Он утром в цеха ходил. В цеху и упал. Инсульт. Какой-то то ли столбовой, то ли стволовой. Вмиг умер.
Это он мне рассказывает в той самой столовой на втором этаже. Мне его рассказ есть не мешает. Спрашиваю о матери, и он меняет тон. Такое впечатление, что начинает говорить о девушке любимой. Мама у него и красавица, и умница, каких среди женщин поискать надо. Она так готовит, что объедение. И шьет-то она лучше, чем в первоклассном ателье. Я слушаю и думаю: сейчас начнет расписывать ее сексуальные достоинства. Он допил компот и, что думаешь, так и брякнул:
– Она похлеще Клеопатры в сексе будет.
– Ври, ври, да не завирайся. Бога побойся!
Тут он соображает, что ляпнул лишнее:
– Пошли уж. Погуляем.
Замял для ясности. Ну, пошли. Мороз. Влажность все 90 %. Ноздри слипаются. Кожа на лице скукожилась. Под юбку дует. Ноги мерзнут. И это гуляние? Уж лучше на наше Куликово поле, чем такая гулянка. Кино мы все пересмотрели. «Мужчину и женщину» я, например, посмотрела три раза.
Денег на кафе нет, так что и мороженого не поешь. Дошли до Казанского собора, и тут мой кавалер говорит:
– Пошли в музей атеизма. Очень часто ты что-то о Боге вспоминаешь.
Это привычка такая у меня. Наверное, от бабушки. Она в субботу в церковь ездила. А была, как и папа, членом партии.
В Казанском соборе хотя бы тепло. А лекция, что тетка прочла, в одно ухо вошла, в другое вылетела. Если бы я была верующей, то имело бы смысл убеждать меня в том, что Бога нет.
Отогрелась пташка. Уже и домой не тянет. Смеркается, а мороз отпускает. Это так всегда. К ночи теплеет. Уже не щиплет в носу и кожа разгладилась.
– Поехали ко мне, – прерывает мои мысли Андрей, – познакомлю с мамой.
Поехали. Промерзший трамвай. Гололед на тротуаре в этой Охте. Тут вам не центр. Люди перемещаются по улицам бегом. Мороз крепчает. Вот открылась дверь в какое-то заведение питейное, и оттуда пар.
Андрей, меня не спросив, затаскивает и меня туда. Дымно, но тепло.
– Займи место, – говорит мой жених незваный, а сам к стойке.
Я к окну. Там у полки вдоль стены есть местечко. Юрк – и зажалась, как боец в окопе. Не выковыряешь. Окно в узорах. В небольшое «оконце» в инее видна улица. Засмотрелась и не заметила, как Андрей сделал две ходки. И вот уже на полке два стакана, тарелка. В стаканах водка, на тарелке бутерброды с килькой.
– Отогреемся немного, подкрепимся и пойдем.
Я так понимаю, что дома у них кушать нечего и холодно. Прошла минута, и в моем животике потеплело. Кильку я не доела. Какая-то склизкая она. Ржаным хлебом закусила – и сыта.
В забегаловке не застоишься. Сидячих мест тут нет. Народу набилось. Каждому хочется причаститься. Это я услышала от папы. Придет с работы выпивший. Мама ворчать начнет, а он ей в ответ:
– Нам, коммунистам, в церковь вход заказан, вот так и причащаемся.
– Идти-то долго? – я хоть и согрелась изнутри, а ноги мерзнут все равно. Пошла на свидание форсу ради не в теплых сапожках, а в легких полусапожках.
– Уже пришли.
Дом семиэтажный. Четыре подъезда. Мы зашли в третий. Удивительно: там чисто. Мочой не воняет. Почтовые ящики не сломаны, и лифт работает. В лифте надпись «Маша + Миша = любовь». Наверное, под воздействием ее Андрей стал целовать меня в рот. Слюняво и торопливо. Хорошо, ехать нам только на четвертый этаж. Иначе не знаю, чем бы это кончилось. Может быть, врезала бы ему по физиономии и не стали бы мы мужем и женой. Я же говорю: судьба.
За дверью великолепная женщина. Это я вам серьезно говорю. Без приколов. Высокая, грудь впереди ее на метр. Шутка. Глаза зеленые, брови черные.
– Проходите, коли пришли.
Ну и голос! Ей бы на плацу командовать.
– Тамара, знакомься, это моя мама. Виолетта Геннадьевна.
– Андрей у меня человек творчества и потому далек от этикета. Он должен представить вас мне, а не наоборот. Так как вас звать?
– Тамара, моя мама долго работала в представительстве МИД. Это оттуда.
Мне плевать, где работала его мамаша, но одно я вижу. Никакая она ему не мамаша. Он белобрыс. Она черна, как цыганка. У нее кость широкая и рост гренадера. Он хоть и тоже высок, но тонок в кости.
– Значит, Тамара, вы решили обрести это чудо? Большую ответственность на себя берете, милочка.
– А я не милочка. Я скоро выхожу на диплом и буду работать на «Большевике». Инженером-конструктором.
Вижу, Виолетта Геннадьевна начинает покрываться краской цвета побежалости. Но сдержалась. Улыбнулась так, что мурашки по спине.
– Что же это мы в прихожей? Проходите на кухню!
Все у них красиво. Чистота невероятная. Так нормальные люди не живут. Ни пылинки, ни соринки.
Отступление.
Сообщим здесь то, что в данный момент Тамара знать не может. Как и Андрей. Родители Андрея погибли в экспедиции, когда ему было три года. Оба они были геологами, что называется, от Бога. Их стихия – работа в поле. Каждое лето, скорее, с ранней весны они отправлялись на поиски руд редкоземельных металлов. В тот год река Северная Сосьва разлилась быстро и бурно. В ней и утонули отец и мать Андрея. Остался мальчик на попечении тетки отца. Так бывает. Тетка была старше племянника, то есть отца Андрея, на три года. В памяти мальчика она укоренилась как мама…
Ужин был тоже какой-то стерильный. Слабый чай с бутербродами. Сыр сухой и соленый. Я молчу. Чего мне? Мне бы поскорее домой. Устала я от Андрея. Виолетта Геннадьевна как будто почувствовала:
– Андрей, Тамаре пора домой. Проводи девушку до трамвая. Я буду ждать.
Такая вот у меня будущая свекровь. Не до дома проводи. До трамвая и все. Скорее под юбку к ней. Андрей ни одним словом не перечит. Послушный мальчик.
На улице пусто. Потеплело, и небо заволокло тучами. До остановки трамвая мы шли молча.
В трамвае я решила. Больше с Андреем не встречаюсь. Что-то неестественное было у них. У него и его мамаши. Все-таки у меня дома лучше. Пусть скандалят, пусть не так красиво и чисто. Но естественно. Просто по-людски. Не спросила, чем эрзац-мамаша занимается сейчас. Андрей сказал, раньше работала в каком-то представительстве. А теперь?
– Девушка, а девушка, – какой-то тип сел впереди и дышит перегаром в лицо.
– Отвали, сажа! Морду искровеню!
Испугался. Алкоголики – трусы. Они чуть что – в штаны напустят. Андрей много пьет. Может стать алкоголиком. Они все импотенты. Мотаю, мотаю мысли, и все они сходится к одному – бросать надо Андрюшу, маменькиного сыночка.
Вожатый будто проснулся и как заорет в переговорник: «Угол Садовой и Ломоносова!» Мамочки! Чуть не проехала.
Дома тепло и тихо. Отгремели бои местного значения. Светится белый квадрат над плитой. В окне – желтый свет фонаря у моста. Никого. Открою форточку и покурю. Болгарские сигареты «Опал» я стала курить недавно. Раньше курила наши. Дешевле.
Выкурила почти всю сигарету. Глаза привыкли к полумраку за окном. Старый деревянный мост снесли и на его месте строят новый. Каменный. С нашего берега строители уже навели один пролет. Везде снег, а на нем нет. Серый горб без перил изогнулся и торчит. Что-то там валяется. Тряпка, что ли, такая большая. Докурила сигарету до фильтра и пошла спать. Вот такая скукота. Что Андрей? Тоже скука.
Закрыла глаза, натянула до подбородка одеяло. Лишь бы эта Виолетта не приснилась.
В восемь утра я вылезла из-под одеяла. С надеждой никого уже не встретить на кухне. Накинула халат – и мигом в ванну. Душ. Зубочистенье. Швырк гребешком по волосам. Все, я готова.
Отец сидит у окна и курит. Это допустимо. Кухня в моем распоряжении.
– Как дела?
Америкашки задают свой вопрос How are you просто так, не ожидая ответа. У нас ждут.
– Тебе развернутый ответ на часик с небольшим или ограничимся сокращенным вариантом?
– Все шуткуешь. А у нас такие тут дела. Такие дела.
– А тебе чего – на работу сегодня не надо?
– У меня местная командировка. Не тороплюсь я. А все умотали. Даже мать твоя ушла.
Странно. Мать работает в ателье. Оно открывается в одиннадцать.
– На мосту нашего дворника убитым нашли.
Так вот что, вернее, кто там лежал ночью. Отец закуривает новую папиросу и продолжает:
– Участковый сказал, что это так называемое бытовое убийство. Дико звучит: бытовое убийство. Будто чайник вскипятить. Чик ножиком по горлу – и всего-то. Еще говорят, они с сыном очень не ладили. Сын как из армии пришел, так стал требовать себе отдельную комнату. Жениться надумал. Отец ни в какую. У него там мастерская. Обувь починяет без лицензии.
Я уже сварила овсянку и теперь ем ее с сыром и чаем.
