Анатолий Грешневиков - Дом толерантности (сборник)
– Машенька, привет, родная! – забасил прокуренный голос давнего таежника. – Тебе восемнадцать, и я рад за тебя. Наши поздравления.
Он попытался вручить ей коробку, перевязанную алой лентой, но увидел, что ребята заняты делом, сразу сориентировался и тоже стал переносить книги.
Жена таежника тетя Зоя стояла в стороне. Ее лицо выражало недовольство, в первую очередь, оттого, что время тянулось мучительно долго. В ней жил скверный характер. К тому же она не любила детей. И это чувство ей никогда не удавалось скрыть… Между тем у самого Алексея Константиновича, обожающего многодетную семью друга, часто вырывалась грустно-ироничная фраза: «Жаль, демографии я ничем не помог». Еще тетя Зоя страдала черной завистью. Стоило у кого-либо из друзей в доме появиться новому телевизору или иному предмету быта, как она становилась мрачнее тучи, разговаривала через губу, сыпала обидные реплики. Друзьям это было известно. Они все ей прощали. Среди них прижилось правило: «Мы дружим не с Зоей, а с Алексеем Константиновичем, а раз тот любит завистливого человека, то и мы его любим».
Зоя была моложе супруга – невысокого роста, худощавая, выглядела она изящно, несмотря на широкое лицо, прямой нос и маленькие глазки, в которых проглядывало выражение какого-то непонятного равнодушия.
Собака прижалась к ногам таежника. Ее умоляющие глаза просили еды.
– Придется делиться…
Алексей Константинович достал из внутреннего кармана плитку шоколада. С силой разломил ее пополам, одну половинку кинул в открытую пасть, другую вернул на место. Пес слопал сладости и снова вытаращил грустные голодные глазищи на благодетеля. Тот замахал руками.
– Нет, дружище, горький шоколад мне тоже очень нужен, я, видишь ли ты, борюсь с ожирением, потому торты на днях рождения не ем.
Молодежь рассмеялась.
– Алексей Константинович, папа знает твои слабости, – призналась Маша, придавая голосу как можно больше сердечной теплоты. – Специально покупает горькие конфеты.
– Свои слаще…
Можно было и дальше шутить, но дело сделали, книги закончились.
Веселая компания ввалилась в лифт и полетела наверх, туда, где всех ждал праздничный стол.
В прихожей, при открытой двери, гостей встречал улыбчивый, довольный хозяин семьи Николай Степанович Мазаев. Как всегда, на его широких плечах плотно разместился темный свитер, смуглая кожа на подвижном, с ранними морщинами, лице была тщательно выбрита, глаза лучились добротой.
– Проходите, проходите, – зазывно гремел его голос. – Не стойте в дверях. Народ давно собрался.
Заметив рядом с дочерью, которая перекладывала из руки в руку пышные гвоздики, еще более волнующегося, растерянного парня, он порывался о чем-то его спросить. Но Маша опередила:
– Папа, это Денис, однокурсник… Не переживай за его синяк, он, как настоящий друг, пострадал за меня.
– Я тоже пострадавший, – подал голос Алексей Константинович. – Маша заставила меня таскать книги, а мне бы следовало утащить валяющийся рядом сундучок с просечными узорами, окованный полосками фигурно высеченного железа. Вы тут, Степаныч, такой мебелью раскидываетесь, аж оторопь берет.
– Подожди с сундуком, – распрямившись, сказал хозяин. – Позволь с хорошим человеком познакомиться. Про тебя, Денис, дочка нам говорила, слов не жалела, хвалила.
– Интересно, какие мои добродетели она отметила? – спросил студент, преодолевая робость, осторожно поглаживая синяк.
– Неравнодушный – так я говорила, – вонзив пристальный взор в Дениса, заявила Маша. – Про то, что ты образец скромности и образец настоящего мужчины, не говорила.
– Буду неравнодушным, – смущенно сказал студент, стесняясь уже не только своих слов, но и своего суматошно заколотившегося сердца. – Чехов не зря, наверное, писал, что равнодушие – паралич души.
– Тогда я напрасно проявил равнодушие, проходя мимо сундука, – бесхитростно засмеялся Алексей Константинович, уходя в зал и отворачиваясь от гневного взгляда хозяина дома. А взгляд этот, как и показанный исподтишка кулак, означал одно: не до мебели сейчас, ухажера дочки надо к себе расположить. Старый друг понял, потому без обиды ушел обниматься с хозяйкой и гостями квартиры.
– Мебель вытащил на улицу какой-то новый жилец, – в твердом голосе Николая Степановича появились нотки оправдания. – Конечно, он мог бы ее продать, там есть бесценные вещи, но ума не хватает. Завтра утром народ наверняка всё растащит.
– А я бы чужую мебель в свою квартиру не брал, – признался студент, с трудом напялив тряпичные тапки. – Чужая она и останется чужой.
– Мысль правильная. Как говорит наш дед в деревне, от добра добра не ищут. Идем к столу, Денис.
Зал уже гудел будто улей. Собранные за общим столом гости, не менее пятнадцати человек, весело общались, дарили имениннице подарки. Денис был представлен старожилам компании и усажен рядом с Машей.
Нежный запах весенних цветов заполнял комнату. Крупный букет белых роз привлекал к себе внимание не столько тем, что стоял в центре массивного стола с разнообразной снедью, сколько свежестью, его колючие стебли еще не истрепались, а на листьях дрожали, будто утренние росинки, капельки воды.
Наклонившись над букетом, Маша вдохнула приятный запах. Тонкие черты ее лица оживились, прямой красивый нос стал как будто чуточку острее. Она излучала молодость и чистоту, и ее душа не могла сдержать восторженных чувств. Денис бросал на сокурсницу незаметные взгляды, любовался, строил догадки, что творится в ее сердце. В какую-то секунду он попытался заговорить с ней, но тотчас его губы сжались, сдерживая нетерпение. Молчал и отец, думая о чем-то своем…
Маша рассыпала гостям благодарности.
– У меня столько цветов! Спасибо всем…
Застолье без раскачки пошло в должном направлении. Бокалы звенели, вилки мелькали… И хоть никто в компании не выбирал тамаду, гости согласились, что им является хозяин семьи, который с первых минут умело всем и всеми управлял.
В любой компании Николай Степанович придерживался одного строгого закона: изжить скуку любой ценой. Когда одни предпочитают скуку заливать водкой, другие просмотром футбольного матча по телевизору, третьи глушить пустые разговоры шумной дискотекой, Николай Степанович заряжал аудиторию на четвертый вариант. Беспроигрышный. Ненавязчивый. Зачастую устраивающий всех. В его понимании значимость застолья и конечные плоды его зависят от общения. И тут не обязательно быть любвеобильным тамадой, подвигающим всех к искрометным тостам, или властелином, наделяющим каждого гостя определенной ролью. Нет, конечно. Он все делал просто: поддерживал тот уровень общения, который раскрывал каждого человека с интересной стороны, подталкивал его рассказать о том, о чем никто не ведал. Такой процесс объединял, обогащал, принуждал творчески думать. А пошлость?! Она пресекалась на взлете.
Новому человеку, попавшему в компанию, где власть над застольем каждый добровольно отдавал Николаю Степановичу, только первое время было непривычно. Однако, послушав одних, побеседовав с другими, он незаметно для себя принимал правила игры, старался показать себя с лучшей стороны.
Маша гордилась отцом… Беспрестанно вставала из-за стола, когда тот предоставлял слово гостям, и те засыпали ее поздравлениями. Старшие сестренки Лиза и Галя звонкими голосами исполнили ей песню под гитару. Слова в ней были набором добродетелей, присущих самой трудолюбивой, самой заботливой, самой умной и самой обаятельной девушке в мире, и ею, конечно же, являлась она, раскрасневшаяся именинница. На гитаре играл Виктор, муж беременной Гали. Крепкотелый, в белой рубашке, он поражал голубизной своих глаз. Маша, прижавшись к плечу отца, смотрела, как длинные пальцы гитариста аккуратно перебирают струны. Стоявшая рядом мать обняла дочь. Звуки гитары так растрогали именинницу, что, когда музыка умолкла, Маша принялась восторженно целовать то отца, то мать.
К своим взрослым сестрам Маша относилась тепло. Галя в семье была вторым ребенком, а Лиза старшей. Обе всегда помогали матери, у которой было больное сердце, нянчили младшенькую, когда отец уезжал в свои частые экспедиции. Последнее время сестры общались реже, и не так бурно, сердечно, открыто, как это происходило в юности. У Лизы оказался неудачным брак, в своей замкнутости она все меньше находила времени и желания на общение с кем-либо. Предательство её мучило и томило. Закрывшись в комнате, она подолгу плакала и успокаивалась только при появлении отца или матери. Юркая и вечно говорливая сестренка Галя наоборот всегда звонила, забегала, но никогда не оставалась подолгу с Машей – ее ждал ревнивый муж. К тому же те оба работали журналистами на радио, и постоянно выезжали в командировки.
В этот день рождения отцу удалось собрать вокруг Маши всю семью, и небольшую, но очень доброжелательную команду друзей. Они пели, шутили, травили анекдоты, брызгали шампанским, бренчали по очереди на гитаре. И когда кто-нибудь начинал глубокомысленно вспоминать истории, связанные с жизнью Маши, в комнате воцарялась тишина.
