Иван Диго - Бумеранг желаний
Надо сказать, что у нее уже были в этот момент совершенно другие проблемы. Организм менялся, и она пару раз еле смогла сдержать приступы тошноты в его присутствии. Лера боялась поговорить с Леней. А вдруг он развернется и уйдет, как только узнает о ее беременности? Мама была в полном смятении и не находила себе места. Она требовала от дочери, чтобы та поговорила с Леонидом. Просила его телефон, хотела сама звонить ему. Потому что надо решать, что делать, и решать сейчас. Заявление дочери, что она все равно будет рожать, окончательно ее добило. Мама была и рада и не рада, потому что знала, как ребенок может изменить всю будущую жизнь. И как в Москве тяжело найти себе мужа, пусть ты молодая, красивая и образованная, но с ребенком. Но Лере было все равно. Она хотела этого малыша, потому что ребенок был от него.
Наконец она все ему сказала. Они были в ресторанчике-винотеке, он предложил выпить за ужином хорошего вина, которое только здесь можно найти в Москве. Лера отказалась. Тогда он в шутку бросил:
– Ты отказываешься, как беременный водитель автобуса.
Она посмотрела на него и произнесла:
– А я и есть беременный водитель автобуса, только без автобуса и без водительских прав.
Достаточно оригинально получилось, не правда ли? Он отложил в сторону вилку и нож, внимательно посмотрел в ее синие глаза своим тигриным немигающим взглядом и спросил:
– Это правда?
Она кивнула. Хотелось плакать, но она держалась. Но слезы в глазах все равно стояли, и круглые тигриные глаза расплывались в движущиеся овалы. Он задумчиво уточнил:
– Ребенок мой?
Она снова кивнула и улыбнулась. Он еще немного помолчал и сказал:
– А теперь скажи честно, чего ты сама хочешь.
Она не ожидала такого прямого вопроса. В его голосе не было никаких эмоций, ни радости, ни злости, ни сожаления.
– Я хочу быть с тобой, – прошептала Лера тогда, – и еще я обязательно буду рожать.
Она сказала это с упрямым вызовом в голосе, вложив всю свою женскую волю и решимость в последние слова.
– Хорошо, – просто произнес Леонид.
Он сказал это спокойно, по-доброму, без вызова, без эмоций. Что-то вроде: «Ты будешь чай пить?» – «Да, буду». – «Хорошо».
И ничего не понятно. Что он будет делать теперь? Она все сказала, а что он сказал? Что значит это его «хорошо»? Но обострить ситуацию у нее уже не было сил, так тяжело ей дались слова «буду рожать». Но он ведь не злился, не говорил, что она его подставила. Впрочем, он и не мог такое сказать. В любом случае он нашел бы что-то более дипломатичное. Ну вот, например, «хорошо, рожай, только мы сейчас ужин доедим, и рожай на здоровье». Он спокойно ел бифштекс и пил красное вино. И ничего… Молчание. Лера не могла проглотить ни кусочка. Время шло… Она хотела вскочить и убежать, но свинцовые ноги прилипли к полу и не могли даже цокнуть каблуками. Слезы готовы были брызнуть из глаз. Она боялась поднести руки к лицу, потому что тогда точно бы разревелась как корова. Время шло, и бифштекс заканчивался…
– Хорошо… только давай распишемся без этой идиотской русской свадьбы с бубенцами, пьяными драками и толпами никому не известных родственников.
Она послушно кивнула. Да, она все не так себе представляла. Уж точно не такое предложение руки и сердца. Но она хотела именно его. А с ним, наверное, по-другому быть не могло. Нужно выбирать, что желаешь – шикарную свадьбу или семейную жизнь с любимым мужчиной. И еще за все нужно платить. Она сама нарушила тогда все в горах, поменяла роли, кто кого завоевывает. Если хочешь красивое предложение руки и сердца, то сиди скромно и жди, когда предложат. А вот кто предложит, он или не он, это совершенно другая история…
Знакомство с ее родителями происходило тоже странно – в день свадьбы. Он договорился в загсе, чтобы их зарегистрировали без лишних проволочек уже спустя два дня после «предложения». Был четверг. Не пятница и не суббота, а четверг. В два часа дня он вышел из большого черного «мерседеса» S-класса, поднялся к ним и подарил ей первые цветы, алые розы, двадцать семь роз, потому что было двадцать седьмое апреля. Второй букет из двадцати семи белых роз он вручил маме. Папе вручил коньяк в деревянной шкатулке двадцатидвухлетней выдержки. Это тоже было символично, потому что Лере было двадцать два года. Они прошли с отцом в его кабинет, как он называл балкон, и долго о чем-то говорили. Лера с мамой уже заволновались, но папа вышел с балкона, довольно потирая усы, что было признаком наивысшего расположения к гостю.
Мама спросила, когда приедут его родители, но Леонид мягко сказал, что они не приедут. Мама насторожилась и уже хотела учинить допрос, а в курсе ли они, что их сын женится, но тут Леонид остановил ее на полуслове и вежливо попросил ее не развивать тему, сказав, что обязательно их познакомит позже. Мама развернулась и ушла на кухню, гремела там кастрюлями и говорила сама с собой. Но потом выяснилось, что пора в загс.
Все спустились вниз, уселись в «мерседес». За рулем был молчаливый водитель. Папу Леонид усадил на переднее сиденье, сам уселся вместе с Лерой и ее мамой на заднее. Ленточек, шариков, номеров «свадьба» – ничего не было, и Лере стало грустно. Даже друзей не было и ее подруг тоже. На ней было простое коктейльное платье, красивое, но бежевое. Даже не белое. И она ехала в загс расписываться с молодым человеком, старше ее на семь лет, и ничего толком о нем не знала. Она не знала ни одного члена его семьи. Даже не знала, как зовут его родителей. Не знала, есть ли у него сестры или братья. Она не знала даже, где он родился, был ли он женат. Хотя нет, он говорил, что не был женат и что, скорее всего, детей у него тоже нет. Но она никогда не видела его паспорт, так что все, что она знала, было с его же слов. Она не знала, служил ли он в армии, в чем заключается его бизнес. Она не знала, какой у него размер ноги. Она ничего не знала о человеке, за которого выходила замуж. Она спрашивала себя, правильно ли она поступает, и сердце радостным буханьем отвечало «да».
И семь лет совместной жизни показывали, что она не ошиблась. Все, что она чувствовала, сбылось. Ей казалось, что с ним будет надежно, и с ним было надежно, как в крепости. Ей казалось, что он будет любить их детей, и он действительно оправдал ее надежды. А еще он источал сладковато-пряный запах, который пьянил и сводил с ума, особенно первые три года. А еще оказалось, что он добрый, очень-очень добрый. Вот этого она не знала. Она знала, что он серьезный, что может быть веселым и увлекающим, но что он такой добрый, она не представляла. Нет, она понимала, когда выходила за него, что он не злой человек. Но было сложно представить, что ее «тигр» был «слоником». Нет, он мог, конечно, вспылить и даже повысить голос. Но для этого нужно было наделать таких глупостей… И даже если кто-то делал все не так, то он в первую очередь винил себя, что недоглядел, что не подсказал, как лучше, что не объяснил. Если он обижался на кого-нибудь, то ему самому было больнее всего. «Вот растолстеет окончательно и точно станет слоником», – подумала про себя Лера.
Да, все это выяснилось, но вот загадка с родителями Леонида так и осталась. Лера так ни разу и не увидела ни отца, ни маму Леонида. Правда, их дети видели бабушку по папиной линии. Леонид несколько раз возил детей к бабушке. Катя рассказала, что дом, где живет бабушка, в центре, и что в подъезде красные ковровые дорожки, и что у бабушки в квартире высокие потолки с ажурной лепниной и четыре большие комнаты. А потом как-то они поехали в зоопарк, и Диана, показывая на сталинскую высотку на Баррикадной, закричала: «Бабуфка, бабуфка, вдефь бабуфка Тафя вывет». Так Лера почти познакомилась со свекровью, почти… А дедушку даже дети не видели…
До звонка будильника оставалось пятнадцать минут. Так что же? Как считать – она счастливая? А где же тогда эйфория от жизни? Нет, ну вроде и горя-то нет. Все хорошо… Но хочется…
«Надо принять душ, горячий!» – решила Лера.
1.2
Будильник отбивает побудку. Лера выскакивает из душа, одним движением бьет по будильнику сверху и чуть наотмашь. Часы валятся набок, пару раз пытаются издать звук и окончательно замолкают. Лера останавливается около беззаботно сопящего мужа, будто раздумывая, не стукнуть ли его так же, как несчастный будильник, собирает длинные русые волосы в пучок, поправляет сорочку и идет в соседнюю комнату со словами:
– Котятки, подъем! Пора в школу! Пора в садик!
Катя, заслышав это, лезет головой под подушку, не открывая глаз, а Диана вскакивает на кроватке по стойке «смирно» и кричит:
– Я увэ! Мама! Я увэ!
– Я знаю, что ты уже, а вот Катя все еще спит! Катя, вставай, а то опоздаем и в школу не пустят! Катя!
Катя не шевелится. Лера тормошит ее и пытается достать из-под подушки. Катя упирается и лезет еще глубже.
– Диана, иди чистить зубы, пока Катя не заняла ванную!
– Форофо! – Диана вприпрыжку скачет в ванную. Спустя минуту: – Мама, я увэ! Я сделала! Мама, Катя фпит! Катя, фтавай!
