Жанна Тевлина - Жизнь бабочки
Она еще долго всхлипывала, а он все рассказывал, иногда что-то смешное, и она смеялась сквозь слезы и понемногу успокаивалась.
Градов слушал, и почему-то вспоминалась бабушка. В семье ее называли Маней. Почему так повелось, он не знал и даже никогда не задумывался. Она могла быть только Маней, и больше никем. В раннем детстве он даже не понимал, что она старая. Хотя какая она тогда была старая. Маня была без возраста. Почему она вспомнилась? Мало ли Мань на свете? Эта женщина сразу сказала, что на Машу и прочие клички не откликается. Так с детства пошло. Градов тогда на это внимания не обратил, а сейчас вспомнилась Маня. Тут явно дело было не в имени. Женщина рассказывала, и в какой-то момент ему стало ее очень жалко, и тогда пришло воспоминание. Он абсолютно отчетливо видел продолжение этой истории, и ее нелепые попытки достучаться и объяснить необъяснимое.
Он спросил:
– Я не понял, а в чем все-таки криминал?
– Они случайно нашли такой заводик в Твери. Официально те изготавливают металлоконструкции для офисов. А параллельно собирают какую-то списанную медтехнику, нашу, отечественную, что-то там такое переделывают и выдают за французскую фирму «Люмьер». Она очень ходовая и безумных денег стоит. А они продают за полцены, якобы у них какие-то эксклюзивные закупки, не знаю я…
Градов присвистнул.
– Молодцы какие… И что, номер проходит?
Она тяжело вздохнула.
– Вот, два раза прошел… Да и заработали на копейку, а разговоров … Да не в этом дело! Я пытаюсь ему объяснить, что нельзя начинать с подлога, что это аморально…
Она осеклась и испуганно посмотрела на Градова. Он хотел сказать, что любой бизнес аморален, но не стал. Он понимал, о чем она говорит.
– Так все-таки машины сверлят или так это?..
– Вроде сверлят.
– Ну, уже полдела. Какие клиенты пошли капризные.
Но на этот раз она даже не улыбнулась, и он пожалел, что взял неверный тон.
Мансуров выхватил у нее ручку и застрочил своим корявым почерком. Маня сказала:
– Сева, я не смогу ничего разобрать.
Он поморщился и отмахнулся от нее.
– Может быть, дома перепечатаете в спокойной обстановке и мне пришлете по электронной почте?
Он перечитал написанное, что-то поправил и только потом посмотрел на нее.
– Манечка, я понимаю, что вы хотите вывести меня из себя, но я вас, как всегда, прощаю. Скажите, вам знакомо такое словосочетание: «Муки творчества»?
– Как же, слыхала.
– Ой, ну уже замечательно! – Он сладко улыбнулся. – Так вот, когда у человека вдохновение – тоже, кстати, очень полезное слово – его не следует отвлекать. Это понятно?
– Как не понять? Только вы сейчас уйдете, а я буду разбирать эти вдохновенные каракули.
– Так это ваша работа, Манечка! Если человек сам не создает, он разбирает чужие каракули.
Здесь надо было остановиться, но не было никаких сил.
– А вы, значит, создаете?
– Получается, что так.
– Во сне?
Он засмеялся.
– Во сне ко мне приходит весть, но она может раствориться наяву. Как это и происходит у большинства людей. Моя задача не спугнуть эту весть.
Впервые Мансуров разговаривал с ней так серьезно. Она вся сжалась, боясь сказать лишнее, чтобы не нарушить ту неожиданную доверительность, которая прежде никогда не возникала. Неужели он понял, что она не та, за кого он ее принимает. То, что он не такой, каким кажется, она знала всегда. Мансурова привел главный и представил как начинающего автора. Без подробностей. На вид ему было лет сорок или чуть больше, и в курилке они не преминули отметить, что начинает он поздно. Такие авторы регулярно появлялись в издательстве и очень быстро исчезали, и серьезно к нему никто не отнесся. Странности начались с прихода Веры Клыковой.
Была суббота, и Маня приехала в издательство только потому, что Клыкова позвонила накануне и попросила ее подъехать. Якобы у той важное и срочное дело. Тащиться не хотелось, хотя и дома субботний день не сулил особого разнообразия. Линка за что-то на нее обиделась и закрылась в своей комнате, а Петя дремал под звук включенного телевизора.
Клыкова, как обычно, опоздала. Это была женщина без возраста и каких-либо особых примет. Маня даже не помнила, какого цвета у нее волосы, хотя та появлялась в издательстве часто. Только потом она сообразила, что Клыкова красится каждый раз в новый цвет. При этом все оттенки были настолько невнятными, что оставалось неясным, какова цель окраски.
Маня пришла в издательство, когда Вера Клыкова уже сформировалась как писательница и слыла набирающим обороты мастером любовного жанра. Маня сразу обратила на нее внимание, потому что внешне та очень походила на продавщицу из овощной палатки рядом с троллейбусной остановкой у ее дома. Но продавщица была наглая и крикливая, а Клыкова по большей части молчала и явно смущалась. С подробностями становления Клыковой как писательницы Маню познакомил Савелий Игнатьевич, старейший редактор отдела зарубежной литературы, который с самого начала по-отечески опекал Маню. Как выяснилось, появление Клыковой в издательстве поначалу вызвало некоторое недоумение у всего коллектива, так как она не подходила ни под одну известную категорию современных писательниц. Она не походила на женщину, имеющую богатого спонсора, который оплачивает публикацию. Наоборот, за публикацию платило издательство, а Клыкова получала гонорар. Была и другая небольшая категория писательниц, возникших из прошлой жизни, но имени Веры Клыковой также никто припомнить не мог.
Впоследствии выяснилось, что до того, как стать писательницей, Клыкова служила риелтором и как-то очень удачно помогла сестре главного разменять квартиру после развода. Там была какая-то длинная цепочка с куплей и продажей площадей самого разного размера и качества, в результате чего бывший муж сестры оказался в однокомнатной квартире в дальнем Подмосковье. Нельзя сказать, что сама сестра, которая к тому времени уже была признанным мастером того же жанра и творила под псевдонимом Анна Обухова, очень выиграла при обмене. Главной победой было то, что ее бывший супруг остался на бобах. Впоследствии в одном из романов Анна описала драматическую историю своего развода и разъезда, назвав роман одним емким словом «Обмен». Но тут вмешался Савелий Игнатьевич, который заметил, что произведение с таким названием уже имеется в классической литературе ХХ века и автор его Юрий Трифонов. Но Анна почему-то ни за что не соглашалась менять название, ссылаясь, во-первых, на то, что Савелий Игнатьевич – старый маразматик (ему действительно на тот момент стукнуло 76 лет), а во-вторых, на то, что никакую классику народ давно не помнит и предпочитает ей современность. Но Савелию удалось привести убийственный аргумент, который Анне нечем было крыть. Он предположил, что при введении названия в поисковик вместо Анниного творения может выскочить роман Трифонова, и народ, в массе своей невежественный, поведется на это и по ошибке купит и прочтет не ту книгу, что, конечно же, приведет к большим разочарованиям. В результате роман был переименован в «Моя жизнь», но оказалось, что и это заглавие в прошлом было уворовано какими-то плагиаторами. Книга в итоге вышла под названием «Моя быль», что вызвало острые дискуссии в издательской курилке.
На почве удачной сделки с недвижимостью Клыкова подружилась со своей клиенткой и даже призналась ей, что является поклонницей ее творчества, которое не раз выводило ее из женской депрессии. Для подтверждения сказанного ею было приобретено двадцать романов писательницы. Она как-то сболтнула об этом в курилке после очередной корпоративной вечеринки. Позже, правда, этот факт отрицала, утверждая, что книги всегда стояли у нее на видном месте. Кроме того, она призналась Анне, что и сама не лишена тяги к художественному слову и у нее даже имеются кое-какие наработки. Обухова, будучи человеком благодарным, представила ее брату, и дальше все пошло по накатанному сценарию. Оказалось, что Клыкова может писать быстро и на правильные темы. Сама она замужем никогда не была и детей не имела, но любовные сцены у нее выходили красивые и яркие, видимо потому, что мечта всегда ярче действительности. Народ тоже мечтать любил и поэтому скупал книги в большом количестве.
Маня как раз на прошлой неделе сдала на верстку очередную клыковскую рукопись и теперь недоумевала, зачем она так срочно понадобилась писательнице. Для создания следующей рукописи неделя была все-таки нереально коротким сроком.
Клыкова, как всегда, ворвалась с шумом и поцелуями, и комната сразу наполнилась ее собственным ни на что не похожим пронзительным запахом. Дальше начались подробные расспросы, в которые Маня зачем-то ввязывалась, хотя знала, что Клыковой ее жизнь абсолютно неинтересна.
– Вы слышали, что Павел Викторович удумал?
Клыкова всегда, даже в самых приватных беседах, называла главного по имени-отчеству. Маня отрицательно покачала головой.
