Инна Харитонова - Все могу (сборник)
Мужа звали Саша Бублик. Именно с сочетания этого имени и фамилии начались огромные перемены в Валиной жизни, и если изобразить их схематично, то получится довольно резкая траектория.
На слух Вале сочетание не понравилось, и возраст Саши был ниже Валиного. Но он, как увидел ее все в той же комнате общежития, придя со знакомым к знакомой знакомого, так сразу и влюбился. Очень уж притягивали Сашу Бублика женщины с конопатыми спинами. Рыжих любил и «под рыжих». Чтобы все плечики рябые, а кожа красноватая. Такие предпочтения были у Саши, и надо сказать, что и вкус у Саши тоже находился. Ведь как иначе – учился Саша на прикладном в Строгановке. Валя, не знавшая еще никаких, кроме производственных, близких отношений, в буквальном и переносном смысле потянулась к искусству, которое Саша одинаково олицетворял в творчестве и под одеялом.
Валю не смущала разница в возрасте, ученическое положение возлюбленного, дивизия его друзей. Ведь Саша был художником, и подобный род занятий в понимании Вали освобождал его от недостатков. Саша показывал Вале работы по академическому рисунку – серое на белом, и Валя обмирала, потому что в ее понимании биология сего таланта была непостижима. Теперь они вместе ходили в музеи, вместе ели, спали – Саша тоже никогда не был до конца сыт ни тем ни другим.
Саша Бублик – младший из трех братьев – один выбился в Москву из богатого курортного Пятигорска и бедной рабочей семьи. Конечно же в таких условиях факультет монументально-декоративного и декоративно-прикладного искусства являлся большой удачей. Саша тоже «бил лапками», бегая с лекций на работу лаборанта при кафедре «История искусства», и наоборот. Кроме того, Саша уже тогда писал картинки на продажу – сиреньки, кораблики, лесные дали. Но Сашино «битье» приносило менее интенсивный денежный отклик, чем Валечкино. Поэтому свадьбы делать не стали. Но невеста в универмаге чехословацких товаров купила себе очень достойное нарядное платье, а жениху к свадьбе подарила парадный костюм, «чтоб на работу потом ходить». Но с последним у Саши были серьезные трудности, или, как говорили художники, большие проблемы, потому что слово «работал» Сашина биография всегда заменяла, по сути, на «подрабатывал».
Когда родилась у них с Валей девочка Маша, Саша отливал бесконечные гипсовые головы на художественно-скульптурном комбинате. Все эти бестельные Диадумены, Сократы, Афродиты Книдские иногда снились ему в кошмарных снах, и тогда он в грусти шел к друзьям, находя успокоение в добром общении и щедром алкоголе. С Валей обсуждать тонкие материи художнику и краснодеревщику Бублику почему-то не хотелось.
А друзья его любили, помогали, советовали. Не раз их участие действительно было важным. Хотел вот Александр Васильевич Бублик назвать дочку редким именем Ассоль. И даже начитанная Валя не возражала. Но друзья предупредили: «Подумай. Ассоль Бублик. Вот будет анекдот. Проще имя ищите». Нашли – Маша. Вроде в честь его матери и так совокупно поблагозвучнее, в гармонии с содержательной фамилией. Рабоче-крестьянская сущность не отпускала.
Валентине было трудно. С рождением Маши стала она тревожнее, проснулся в ней какой-то дремлющий до того резервный нерв, как новой ниткой прошили. Она порывисто и преданно отвечала за дочку. За ее дыхание, взгляд, пеленку, настроение. Валя как будто и не родила ее, сама в ней осталась. Чувствовала ее и жила ею. Но было понятно – срочно нужна отдельная квартира. Чтобы комнатка для Маши, уголок-мастерская для Сашеньки. И как раз перспектива под ноги легла – место в ЖЭКе, куда бывший начальник звал: «Не завтра, Валентина, не обещаю, год-другой поработаешь, потерпишь, ну и новоселье справишь». Валя зажглась. Все могу. Добытчица. Валя в раздумьях шла к дому, привычно открыла почтовый ящик, достала журнал «Здоровье» по подписке. И в подтверждение своих мыслей прочла слова на обложке «Родине – вдохновенный труд. Рабочему человеку – внимание и заботу».
Если бы знала, что труд и год-другой растянутся на долгих почти полтора десятка.
Согласилась Валя на работу, хотя Маше и года еще не было, но тянуть было нельзя. Поспешай, Валя, завидное место, займут, таких, как ты, – полгорода, ничем не особенная.
Сердце металось и рыдало, когда на поезде с Машенькой до Пятигорска тряслась. Сердце плакало, когда свекровь тряхнула ее малышку с рук на пол, сунула в почти беззубый ротик кусок сала и спросила: «Что ж это она у тебя еще ссытся в год?» – и сразу под попку, теплую, розовую, пышную, старый железный горшок. Сердце как омертвело, когда уже ехала обратно, – устало сердце. Но в этот момент впервые впала Валя в странное состояние, всеми своими чувствами она подвинулась куда-то вправо и сильно вбок. И захотела до одури, до неожиданного крика в полупустом вагоне только трех вещей от жизни: Машу, Сашу и отдельную квартиру. «Психическая», – вздрогнула от резкого вопля Вали проводница.
Саша же «вздрагивал» по иным поводам. Родины – вздрогнули. Крестины – вздрогнули. Юбилей – дали залп. Саша пил не больше других, но меньше других имел заработок, поэтому своим досугом приносил семье заметное напряжение. Когда как в домах собутыльников недовольство пьянством изрядно компенсировалось денежными благами – «выставочными», «командировочными», «постановочными» и прочими. У Саши, как ни старался, так не получалось. Валины заработки все равно были значительнее. Но не из-за денег Валя терпела скучный труд, за идею.
Все за нее. Машку в сад. Воспитательницам картошки, свеклы, моркови, яблок деревенских, все с заиском, со словами: «Примите, это свое, с огорода, чистенькое». А про себя: «Смотрите лучше за моей Машенькой, шарфик на ней выше вяжите, кашки больше кладите, очень она ее любит. Поласковей с ней надо». А Машка все равно каждое утро почти целый год, как только мать за порог сада, звездой в окне прилипнет: «Мамочка!» – и плачет, слезы прямо льются, сил нет потом работать после такого. Но надо терпеть. Скоро, уже совсем скоро, сказали, квартиру дадут.
С Сашей тоже все нехорошо было. Он вдруг перестал помещаться в пространство ее мыслей о прекрасном, добром, о любви. Видела она все чаще, как кончалось в нем вдохновение и начиналось скотство. Все же бывали моменты, озаряло обоих. Его кидало к Вале, как других к вере. Она прощала, жалела. Но потом все портилось, стекало, низвергалось скандалами. Саша уходил злой как собака, чтобы вернуться через несколько дней пьяным как свинья. И все это в этой комнатушке, шкафами перегороженной от ребенка. Валя мучилась, ей казалось, Маша видит и страдает. Поэтому и успеваемость в школе скверная. Валентина даже о разводе думала. Но какой сейчас развод – вот-вот дадут квартиру.
Валя не сидела, руки не складывала. Она мыслила, как Ботвинник, как сам Михаил Моисеевич, не на ход вперед, на партию. Поэтому оказалась в их комнате прописанной пятигорская свекровь. Не жила, но числилась. Выходило выгодно. Свекрови меньшая квартплата, Вале – третья комната. Она прямо так и видела эту третью комнату – пусть будет спальня, денежки откладывала на гарнитуры, обои и общий ремонт. Даже Саша воспрянул, стал колотить какие-то полочки, этажерки, сказочные сундуки с резьбой, поменьше – для Машкиных игрушек, побольше – в коридор. Если сундук ковриком застелить сверху, получится как лавочка. А, Валь? Обувь снимать как удобно, чтобы не нагибаться.
«На что намекаешь?» – злилась Валя, но сундуки в душе ободряла, красочно, у Машкиного даже петушки нарисованы. Обижалась же на намеки, ведь была уже слишком в теле, и правда, нагибаться тяжело: ноги – бульонки, попа – самовар, сиськи – подушки.
Маше такая мать не нравилась. Она ее мучительно стеснялась. Придет Валя за ней в школу, встанет на крыльце, а Маша в раздевалке отсиживается, чтобы все ушли и никто ее с этой толстухой не видел. Знала бы Валя! Она для Машки все. Простужаешься – на флейту тебя. Легкие слабые – на хор. Рисовать хочешь, как папа, – в художественную школу. Надоела флейта? На саксофон хочешь с мальчиками в оркестр? Можно, конечно. Никакого отказа в образовании. Прочь хозяйство и страшный быт. Каждый выходной – музей, цирк, театр. В Москве живем, Машенька, понимаешь, столько здесь всего! Маша понимала. Послушная росла девочка, спокойная. Никаких с ней недоразумений. И еще хорошо, что Маша, а не Ассоль, не тянула она на такое имя. Толстые щечки, глазки поросячьи, фигура невнятная и такая же одежда. А хотелось джинсы синие. Но на одежду мать не тратилась, считала, что рановато еще наряжать, вот в институте – тогда да, надо обязательно.
Сказать, что Валя дочку любила, – почти промолчать. Машу она безгранично превозносила, соорудив ей трон из всех своих надежд и усадив Машу на шелковые покрывала обожания. Если кто-то спрашивал о девочке, Валя рассыпалась в пленительных подробностях Машиных успехов: «Да я-то что. Съездила, да, в Чехословакию, а Маша участвовала в отчетном концерте, выступала вторая после самого Григоровского… Что привезла, спрашиваете? Книги, конечно, Машеньке альбом Альфонс Муха, она же так, знаете, удивительно рисует, так чисто чувствует цвет. А цвет, Саша говорит, показатель таланта. Что, простите, Прага? Прекрасна, просто неземная. Вероятно, Машеньку тоже надо было с собой взять, она бы потом рисовала этот город, реку. Понимаете, архитектура очень даже Машеньке покоряется в рисунке. Хотя другим…»
