Анатолий Михайлов - У нас в саду жулики (сборник)
Серьезное предупреждение
Так вот всегда: сначала постучат, а потом как будто глухая стена. Но ведь я, кажется, крикнул: да-да! А там опять тишина. И теперь я уже заорал:
– Ну, входите!
Но вместо того чтобы войти, замолотили еще сильнее. И только когда я вскочил, дверь как-то несмело приоткрылась, и на пороге появилась незнакомая женщина.
Она у меня спросила:
– Это ваш мальчик гуляет у «Фестивального»?
Я раздраженно пробурчал:
– Наверно, наш. А что?
Женщина посмотрела на мою тельняшку и, скользнув по кружевам на взбитой подушке, бросила:
– Ну, тогда пойдемте.
Из-под пальто у нее высовывался край белого халата. Где-то я ее уже видел.
Я подошел к вешалке и, нацепив на тельняшку плащ, стал нахлобучивать ушанку. Плащ у меня осенний, а ушанка уже вся протерлась. Но если опустить уши, тогда еще ничего. Ну, а ботинки, похоже, что летние. Вельветовые. Правда, здесь что лето, что зима.
В коридоре на место ботинок я поставил тапочки. Иногда я про тапочки забываю и пачкаю ботинками дорожку. И Зоя потом вытирает и ругается.
Женщина шла впереди, а я, вслед за ней, крадучись, так, чтобы Зоя меня по шагам не узнала. Хорошо еще, Зоя была на кухне.
Я спросил:
– Ну, и что он там натворил?
Мы с ней уже спускались по ступенькам.
– Те-то двое убежали, – повернулись она ко мне, – а вашего поймали. Я за ними следила.
И я, наконец-то, ее узнал: из кондитерского отдела. Стоит на контроле.
Женщина привела меня прямо к заведующей. Заведующая сидела на стуле, и перед ней на столе лежал целлофановый кулек. И через него просвечивал «Золотой ключик». Граммов примерно четыреста. А рядом – чек. На восемьдесят четыре копейки. А возле стола с опущенной головой стоял Сережа. Сережа меня увидел и захныкал.
Заведующая оторвалась от Сережи и сверкнула на меня фиксами:
– Вы знаете, зачем мы вас сюда вызвали?
Я ответил:
– Да. Знаю. Мне уже сказали.
– Ну, хорошо, – как бы решившись на перемирие, сбавила обороты заведующая, – в детскую комнату мы пока сообщать не будем. Но вам, папаша, это будет серьезным предупреждением.
Потом она снова повернулась к Сереже, и голос ее снова окреп.
– А ты, Сережа, понял, как это некрасиво? Ты все понял?
Вместо ответа Сережа глубоко вздохнул и, зашмыгав носом, кивнул. Мы с ним вышли на улицу.
На улице он перестал хныкать и вытер рукавом щеки. Я велел ему высморкаться.
Сережа порылся в карманах, но платка нигде не было. И я тоже поискал у себя. Но и у меня тоже не оказалось. Сережа остановился и высморкался прямо на тротуар.
Я укоризненно покачал головой и нахмурился:
– Как тебе не стыдно? Ну-ка, подними!
Сережа меня сразу понял:
– Еще одно слово – и ты будешь горбатый!
Я завопил:
– Ой! – и весь перегнулся. – Уже не могу разогнуться!
Сережа покрутил возле виска указательным пальцем и засмеялся:
– Как в шляпе – так дурак! Как в очках – так жулик!
Я тоже засмеялся:
– Встать!!! Вы арестованы!
Сережа опять засмеялся, весь вытаращился, надулся и застыл.
– Отвечайте, – снова заорал я, – где вы были вчера в пять часов вечера? Только говорите всю правду! Нам все равно все известно!
Сережа вдруг замахал руками, загримасничал и замычал. Все ясно. Он глухонемой.
– Ну, ладно, – перестал я смеяться, – пошли. Ты уже все слышишь.
– А ты уже не горбатый. – Сережа тоже успокоился. – А ты не расскажешь маме?
– Маме?! Конечно, расскажу. А как же?.. (Сережа внимательно на меня посмотрел.) Что, перетрухал?.. Ну, че там у вас произошло?
– А это не я, – Сережа насупился, – это они. Они научили.
Я спросил:
– Ну, а ты?
Сережа поморщился:
– А они смеялись.
Я сказал:
– Ну, ладно. С ними я еще поговорю.
Сережа снова остановился и потянул меня за локоть:
– Да… за… в со… пя… Угадай, что я сказал?
Я засмеялся:
– Подумаешь! Удивил козла капустой… Давай зайдем в «сорок пятый».
Сережа тоже засмеялся:
– Правильно. А как ты узнал?
– А вот так.
И нас чуть не сшибли два грузчика. Они орали: «Па-берегись!..» – и тащили в открытую дверь ящики.
Ящики оказались с вином, и пришлось занять очередь. Продавщица пересчитала каждый ящик и стала отпускать.
Я засунул бутылку за пазуху, и Сережа опять потянул меня за рукав. Мы подошли к лотку.
Я купил Сереже мороженое, и мы с ним снова вышли на улицу. Нам навстречу, нагнув голову, бежала собака. Собака была так себе, черная и немного кудрявая. Она увернулась от машины и озабоченно побежала дальше.
– Фи-у-фи-у-фи-у… – посвистел Сережа, и собака оглянулась и завиляла на ходу хвостом.
– А я ее знаю, – сказал Сережа, – это Пират.…Запутавшись в крючках (по пьянке Зоя позабыла стащить с себя лифчик), я все-таки изловчился и, оторвав от лифчика лямку, зарылся в синеву…
Вдруг померещился скандал: сейчас рванет на кухню и, отодвинув бочку с капустой, выхватит из тамбура топор. Но вместо бочки с капустой Зоя откинулась на подушку и, обхватив меня ногами, опять потащила на дно…
А на рассвете, сделав потягушки, неожиданно призналась, что сохраняла мне верность только до 1 мая: все утро смотрела в окно, но после демонстрации (меня все нет и нет), не выдержав сердечных мук, вместе со всей колонной намылилась на салют, и где-то на Новой Веселой ей кинул перчатку один латыш, и даже называла его имя – если мне не изменяет память – Альгирдас (помнишь, еще в пятидесятых, в тяжелом весе был боксер Альгирдас Шоцикас). Но этот король ринга ей совсем не понравился: такой на вид орел, а попрыгунчик – как у воробья.
(Когда мы с Зоей женихались, она мне вытащила из колоды еще одного короля – джигита с Северного Кавказа по имени Зураб; пошли, рассказывает, как-то всей капеллой в «Астру»: Нина Ивановна, Зоя и еще две фрезеровщицы из цеха горячей штамповки. И после летки-енки, прихватив по бутылке «Арарата», к ним подваливают четыре Тарзана, а после персонального приглашения каждой из дам на «танец с саблями» напудрились на хату. И этот самый Зураб чуть потом Зою не зарезал. Узнал, где она живет, и на следующий день приперся к ней прямо в барак. А Зоя в это время на кухне раскатывает тесто.
Она ему говорит:
– Уходи. Ты, – улыбается, – меня не устраиваешь…
И спустившийся с гор наездник чуть не сошел с ума. Все кричал:
– Твоя подруга (это значит Нина Ивановна) устраиваешь, а тебя нет!!!
И уже лезет в ножны за кинжалом. Еще хорошо, у Зои в руках скалка. Еле-еле, смеется, отвязалась.)
– А у меня, – и тоже смеюсь, – была девушка из Литвы… – и, обезоруженный Зоиной чистосердечностью, в знак солидарности рассказал ей про вахтершу с мясокомбината. – Пришел к ней как-то в общежитие на елку, а у нее на кровати солдат. Ну, думаю, все: сейчас достанет из-за голенища тесак. Но вместо тесака вытаскивает из валенка поллитру.
И уточнил, что было это еще в 66-м году, но Зоя сделала вид, что пропустила эту информацию мимо ушей.
И все у меня потом шутливо допытывалась:
– Ну, как, еще не закапало?..
И мы с ней вместе смеялись, но по ее блуждающему взгляду все-таки было заметно, что она неспокойна.
А дня через три, когда, наконец-то, решила, что все – пронесло, вот тут-то скандал и разразился.
Зоя кричала:
– Ну, скотобаза, смотри!!! (Удивительное, правда, ругательство?) – и, обнаружив под рукой орудие пролетариата, схватила за ножку стул.
И, принимая боксерскую стойку, я приготовился держать оборону.
– Да это же, – объясняю, – не сейчас, это, – уворачиваюсь, – еще в Иркутске…
Но, распаляясь, Зоя все продолжала меня стыдить. Да весь барак может засвидетельствовать, что на праздники она даже не выходила на улицу и, прислушиваясь к каждому шороху, всю ночь не смыкала глаз.
У нее, значит, «темная ночь», а у меня здесь, оказывается, «чувырла»!!! – и, завершая поиски карающего меча, на этот раз остановилась на постельном белье, где возле стопки с накрахмаленными пододеяльниками вперемежку с цветастыми наволочками меня ожидал поставленный на попа утюг.
И, на мое спасение, вдруг раздался стук, и на пороге в позе санитара «Скорой помощи» с бутылкой «Солнцедара» нарисовался улыбающийся Павлуша.Обеденный перерыв
Из коридора доносится топот, и после гулкого грохота по подвешенному на гвоздь корыту в комнату влетает Сережа. Забросив под стол портфель, он выуживает откуда-то из-под брючины галстук и, перевязав наискосок лоб, как будто он одноглазый, прыгает по ковру. Налетает на тумбу с телевизором и, развернувшись, скачет обратно к зеркалу. Открывается дверь, и в комнату входит Зоя.
Наткнувшись на мать, Сережа сдирает свою разбойничью повязку и, уставившись в одну точку, уже заранее начинает хныкать. Штаны у него мало того что возле кармана разодраны, но еще и на коленях измазаны: по дороге из школы он стоял «на воротах»; в тетради у него по русскому двойка, а в дневнике – за то, что на уроке пения ползал, – замечание.
