Алексей Тарновицкий - Убью кого хочу
Я вошла в крохотную прихожую. Дверь за моей спиной захлопнулась, в обратном порядке звякнув замком и цепочкой.
– Проходь в горницу, слышь, – сказал старик, довольно бесцеремонно подталкивая меня вперед. – Гляньте, хлопцы, кто к нам пришел…
Убранство «горницы» характеризовалось подчеркнутым минимализмом – даже учитывая весьма скромные размеры хрущевских квартир. Пузырящиеся на стенах обои, пузырящийся на полу паркет, справа – немытое окно и диванчик с поролоновым сиденьем, из тех, на каких ждут своей очереди в коридоре поликлиники. Кроме диванчика, мебель «горницы» составляли шаткий пластиковый столик на железных ножках, два разнокалиберных табурета и зеленый ящик из-под бутылок.
За столом на ящике и табурете сидели двое: лысый круглолицый дядька и здоровенный полуголый парень лет двадцати. Они никак не могли сойти ни за Катькиного младшего братца, ни за ее же бабушек-старушек с обеих родительских сторон. Тут даже такая идиотка, как я-умная, должна была сообразить, что квартира не та. Я непроизвольно попятилась, наступив при этом на ногу стоявшего сзади старика.
– Ой, простите! Я, кажется, ошиблась адресом…
Парень с размаху хлопнул ладонью по колену и радостно заржал. Лысый тоже заулыбался.
– А ты сразу: участковый, участковый… – сквозь смех проговорил молодой. – А это телка. Участковый… ну ты даешь… участковый…
– А хоть бы и участковый, – шепеляво отозвался старик, проходя мимо меня к свободной табуретке. – Я бы ему, суке, без ордеров хрен открыл бы. Не те времена, слышь. Нынче народ права имеет. Банкуй, слышь.
Все еще посмеиваясь, парень взялся за бутылку – темную «бомбу» особо бормотушного портвейна.
– Участковый…
По-видимому, это слово оказывало на него такое же действие, как щекотка. Круглолицый с сомнением покачал лысиной:
– Права, права… Это вам права, а мне… – он ввернул матерное слово. – Ты, дед, пенсионер, с тебя и взятки гладки. А Серый вообще молодой. Молодые разве что понимают? А мне с начальником ссориться не с руки.
– Подумаешь, молодой! – возразил парень, ловко разливая по стаканам бурую пузырчатую жидкость. – Ты тоже не старый…
Он водрузил бутылку на стол с такой бережной осторожностью, как будто «бомба» и в самом деле могла взорваться.
– Хех! – весело закивал старик. – Верно говоришь, Димыч. Я вот свое уже отходил. У Серого еще все спереди, слышь. А ты вроде как посередке, на тебе и ездиют. Жисть… Ну, давайте…
Они выпили, синхронно двигая кадыками. Все трое вели себя так, как будто меня не было в комнате, и это пугало настолько, что я просто не могла сдвинуться с места.
– А телка-то ничего, – морщась от выпитого, проговорил парень. – Пухленькая. Есть за что подержаться.
Лысый весело подмигнул.
– Вот и подержишь, пока я драить буду.
Старик захихикал и, взяв со стола нож, принялся резать крупными ломтями кирпичик хлеба.
– Ну, Димыч, ну Димыч… – он покрутил головой. – Ты уж скажешь, так скажешь… Зачем держать-то, слышь? Будто она сама не согласная. Чай, сама пришла, никто силком не тащил. Ты ведь согласная, а, дочка?
За стеной кто-то включил магнитофон или проигрыватель. «Мой адрес не дом и не улица…» Актуально, что и говорить.
– Я пойду, ладно? – выдавила я, бочком-бочком продвигаясь к двери.
– Ку-уда?! – парень, не поднимаясь с места, вытянул руку, и одним движением отбросил меня назад. – Куда? Иди к окошку, телушка.
Выронив тубус, я отлетела к дивану.
– И то, – одобрил лысый Димыч. – У окошка светлей будет. Нехай глядит, где там правильный адрес… Твой адрес не дом и не улица, твой адрес вот этот диван…
– Хех, хех… – снова закудахтал старик.
– Вы что… – сдавленно пролепетала я. – Вы зачем… пустите… я пойду… мне надо…
– Ну что, – с деловым видом произнес лысый, – как будем? В порядке старшинства? Дед, ты как?
– Хех, хех… – старик хихикнул и задумчиво, словно вслушиваясь в себя, постучал по столу рукояткой ножа. – Не, хлопцы, я прежде на вас, молодых, посмотрю. А там, гляди, и у меня всхочет. Хех, хех… Давай первым ты, Серый. Молодым везде у нас дорога. Хех, хех…
Все трое, как по команде, обернулись и уставились на меня оценивающими взглядами, отвратительными, как липучка от мух. В сравнении с этими тремя мерзкими хряками даже чавкающая грязь на тропинке была вершиной небесной чистоты. Пластинка за стеной кончилась, и в наступившей тишине послышался дробный перестук чьих-то каблучков по паркету верхнего этажа.
– Это Валькин, что ли? – спросил лысый, переводя взгляд с меня на старика и кивая в сторону потолка.
– Дык, а чей же еще? – ответил старик, снова берясь за хлеб. – Валькин, само собой. Уже два месяца как бегаить, по балде стучить.
– Это у ней второй?
– Третий, – старик скорбно покачал головой. – Родют, как кошки. А зачем родют? Родют, родют – нищих плодют.
Словно в подтверждение его слов, снизу из подвала послышался кошачий вопль, и дед назидательно воздел перст.
– О, слышь? Я ж говорю, как кошки… Ну, чего сидите? Давай, Серый.
Серый снова ощупал меня липким взглядом.
– Не, сначала еще по стаканчику.
– Вот это по-нашему! – согласился лысый. – Первым делом, первым делом бормотуха, ну а девушки…
– …а девушки потом! – весело подхватил дед. – Хех, хех… ох, Димыч, Димыч, ты уж скажешь, так скажешь. Банкуй, молодежь!
За стеной снова завели ту же пластинку про адрес. Парень, ухмыляясь, взялся за бутылку.
– А вы как думали? – сказал он, тщательно отмеривая порции. – Думали, я на нее залезу, а вы тут под шумок винище добьете? Ну уж нет… я ведь тоже не пальцем деланный.
Я смотрела на них во все глаза, и мой чудовищный страх постепенно уступал место столь же чудовищной обиде. Эти три неандертальца не испытывали никаких сомнений относительно того, что намеревались сотворить со мной. Они видели во мне законную добычу, кусок теплого сладкого мяса, ходячую вагину, в которую всякий уважающий себя пещерный житель имеет право тыкать своим грязным дрючком. Но еще обиднее было то, что я сама ощущала полнейшую беспомощность. Никто во всем мире не мог меня защитить. Подонки точно знали, что никто их не накажет: ведь я действительно пришла сюда по своей воле. И тетки на скамейке перед подъездом охотно подтвердят этот факт.
Что делать? Кричать, звать на помощь? Словно в ответ, со стороны лестничной площадки донеслись крики – басовитый мужской и истошный женский. Слов было не разобрать – их перекрывали вагонные колеса, оглушительно выстукивающие «мой адрес Советский Союз».
– Смирновы? – осведомился лысый, ставя на место стакан и отламывая корочку от хлебного ломтя.
– Они, – подтвердил дед. – Что ни день собачатся. Хоть бы уже зарезал ее, слышь…
Парень мрачно кивнул:
– Я бы точно зарезал. Чтоб не борзела.
– У тебя еще все спереди, – хохотнул лысый. – Молодой. Еще и по первой не ходил. Дед, а дед, ты когда по первой пошел?
– Шешнадцати не было… лучок, что ли, покрошить?
Старик выудил из-под газет луковицу и снова взялся за нож.
Нет, звать на помощь было бесполезно: мне и «адрес-советский-союз» не перекричать, а уж Смирновых и подавно. Что же делать, что делать? И что со мной будет потом, когда эти твари измочалят меня и выкинут на лестницу? Куда я такая пойду, как доберусь домой? И мама… боже мой, каково придется маме?! Я-то как-нибудь справлюсь, выживу, но мама… у нее давление… у нее сердце…
– Ну чего, допили, пора и за дело, – сказал лысый. – Серый, если тебе в лом, давай я начну. У меня уже давно чешется.
Ухмыляясь, он принялся ощупывать меня пьяными бормотушными глазками.
– Ни-ни, – запротестовал молодой. – Сначала я. У тебя ж как у слона, все там раздолбаешь…
Парень громко рыгнул, сунул в пасть кусок хлеба и стал приподниматься, вытирая ладони о штаны. Я в тот момент уже могла думать только о маме. Ее потерянное опрокинутое лицо с посиневшими губами покачивалось перед моим мысленным взором. Теперь уже не страх и не обида, а лишь слепящая ненависть белой волной вскипала в моей груди, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наверно, поэтому я видела все происходящее как в сильно замедленной съемке. Ненавистное полуголое тело в трех шагах от меня поднялось с ящика, выпрямилось и переступило с ноги на ногу.
«Выдохнуть… – пронеслось в моей голове. – Вдохнуть… выдохнуть… вдохнуть… сдохнуть… сдохнут! Пусть они все сдохнут! Прямо сейчас!»
По потолку снова дробно простучали каблучки. Сквозь «адрес-советский-союз» и вопли четы Смирновых я едва слышала собственный голос.
«Колеса диктуют вагонные…»
– Сдохни!
Это сказала я или надиктовали колеса?
– Сдохни! Сдохни! Сдохни!
Видимо, все-таки я… Дальнейшее заняло не больше десяти секунд, но в очень замедленной съемке растянулось бы на целую мотыльковую жизнь. Дед аккуратно отрезал от луковицы очередной ломтик и вдруг произвел быстрое круговое движение ножом.
