Виталий Орехов - Демиургия (сборник)
Закат
Был последний закат. Но солнце еще светило ярко, высоко над горизонтом, оно уверенно катилось за его дальнюю недостижимую линию. На пороге дома сидел ученый и думал о решении бесконечно сложной задачи расчета тригонометрических парабол небесных светил. Надо было успеть провести подготовительные расчеты до заката, заготовить инструмент для того, чтобы не пропустить момент наступления ночи. Ему было 75 лет и за свою жизнь он сделал больше, чем сделали все до него, и больше, чем сделают люди на протяжении следующих двух с половиной тысяч лет. Он уже давно знал, что истины нет, что мир эфемерен и подчиняется законам, которые не суждено понять ни одному смертному человеку во всем мире. В отличие от своего двоюродного брата, царя, уверенного в силе оружия и политики, он был уверен только в том, что все, чем он занимался всю свою жизнь, не будет бессмысленно.
Он жил в последнюю эпоху самого великого времени человечества и знал больше, чем можно было себе представить. Он был знаком со светилами науки и философии, он помнил царей, диктаторов, тиранов и демократов и знал, что такое ход истории. Он посвятил свою жизнь гораздо более значимому делу. Он знал, что имя его брата навсегда забудется, как забылось имя его деда, царя, и его деда, и многих сотен других людей, ставших властителями. Его же будут помнить всегда.
Но за время его жизни слишком многое поменялось. Великая империя, посвятившая свою жизнь служению оружию и порядку, только поднималась, ее солнце только всходило на небосклоне истории, чтобы сиять на нем, от скромного восхода до позорного заката более тысячи лет, а потом еще тысячу лет освещать мир Orbi et Urbi.
Ученый же думал сейчас только о том, как провести небесный арктангенс к линии зенита. Еще давным-давно, когда он обучался у другого астронома, он научился сосредотачиваться на конкретном деле, не обращая внимания на ход Солнечного огня, на происходящее вокруг, на все, что было вне ученого и его задачи. Позже люди навсегда утратят эту способность концентрации, которая столь много подарила человечеству. Астроном говорил своему ученику:
– Только так, сын мой, можно решать задачи, в вечном и праздном любопытстве Урания не откроет тебе своих тайн. С ней, и вообще, со всякою наукой следует быть деликатным, как с женщиной, и упорным, как с ретивым жеребцом, иначе бы наши предки никогда не предсказали ход светил, никогда бы не рассчитали стадии Земли, никогда бы не открыли тайну числа. Науку надо любить, мой верный ученик, только ученому, истинно полюбивший науку, она откроется.
С каким завороженным любопытством слушал тогда молодой ученик слова старца. Ученику суждено было превзойти его в своем величии. Но слова своего учителя он не забыл. Вот и сейчас в городе бесчинствовали солдаты будущего оскудения науки и культуры, солдаты будущего ничтожества человеческой цивилизации, служители сената и народа, меча и крови. Но ученому было все равно он думал только решении задачи, как и учил его старец.
– Хозяин, нам следует укрыться, враги на подходе, – слуга ученого был единственным, оставшимся в его доме, остальные бежали в страхе перед мощью врага. А ведь именно благодаря ученому и его чудесным творениям столь долго не могла армия взять город. Город ученого обходили стороной. Говорили, он знает магию и ведунство, говорили, ему открыто будущее и прошлое, рассказывали, как сами цари приходили к нему на поклон, чтобы он служил их государству. Но ученый остался в своем родном городе.
Уже после смерти своего учителя он отправился на Восток. В великой стране Востока он надеялся постичь мудрость древних. Там он встретил тех, с кем переписывался до конца жизни – великих хранителей тайн мира. Открыв для себя тайны астрономии, стереометрии, мистики и математики, он решил до конца жизни служить этому великому искусству, во имя любви к науке и будущему человечества. Откуда-то он знал, что пройдут века, десятки темных столетий прежде, чем его дело будет продолжено. Откуда-то он знал, что он не будет последним, хотя очень-очень долго, так долго, что ум человеческий не смеет постигнуть, сколько, он будет именно таковым.
– Хозяин, скоро нас казнят, если мы не укроемся. Пойдемте! Я знаю, как тайно укрыться из города.
Ученому незачем было скрываться. Последний день его жизни станет последним днем золотого века открытий и прозрения, времени, когда природа перестала быть чем-то столь непонятным, столь божественно-пугающим. Но все заканчивается.
– Я не пойду, друг мой, – впервые ученый назвал слугу другом, – а ты беги, ты свободен. Сегодня последний день.
– Тогда я останусь с Вами, – ответил слуга.
– Хорошо, принеси мне стилус и мои приборы, возможно, они мне сегодня понадобятся. Сегодня удивительно яркое солнце, может быть, мне удастся именно сегодня посчитать, как далеко до Великого огня.
Слуга ушел, но тень, простиравшаяся над ученым, не исчезла.
– Ты еще здесь? – не отрываясь от дел, спросил ученый.
– Центурион дал приказ казнить всех, кто поддерживал царя, – грубо, на наречии, на котором война звучит с любовным придыханием, а красота – воинственно жестоко, ответил солдат.
– Не тронь мои круги, солдат…., – чуть погодя, – Значит, ты пришел убить меня? – спросил ученый на этом же наречии. Дома он всегда говорил на языке культуры.
– Пришел, – ответил солдат.
– Погоди и одумайся. Что ты этим принесешь миру? Я близок к решению задачи, над которой будут биться тысячи лет. Тысячи! Это столько же лет, сколько солдат в твоем легионе. Я ее могу решить сегодня. Только ты не должен мне мешать.
– Центурион дал приказ казнить.
– Что твой центурион? Вчера я говорил с духами людей, о которых ты, к сожалению, даже представления не имеешь, вчера я сделал для мира больше, чем все ваши легионы сделали до сегодняшнего дня и сделают позже. Твой центурион, я слышал о нем, умный человек, если он будет знать, что ты убил меня, ты будешь наказан и с позором изгнан из твоей республики. Вы ведь пока демократы?
– Я не знаю, что такое демократы. Я знаю, что я должен казнить всех, кто поддерживал царя.
– Тогда казни! – встал ученый, – казни! Но знай, тебя будут проклинать тысячи и сотни тысяч твоих потомков! Ты и такие как ты прольете реки крови, уничтожите еще сотни городов, казните много великих людей, потом вы станете казнить сами себя, потому что северные полулюди-полузвери не дадут вам себя подчинить! Они же уничтожат вас, они уничтожат твоих потомков, если ты сейчас убьешь меня. Но даже когда вы будете в зените своего могущества, вы не дадите миру ничего, кроме искусства убивать. Вас будут видеть в качестве примера самые ужасные люди этого мира, и они будут вами восхищаться. Вы придумаете сотни оправданий убийствам, придумаете, как солдатскую честь сделать важнее чести человека. Но больше вы не сделаете ничего. Вы ничтожная и несчастная раса! Таких как ты будут тьмы и тьмы, но и вы не вечны… На смену вам придут те, кто прольют еще больше крови. Долго, очень долго вы погрузите мир в хаос, от которого мы его с таким трудом все это время вычищали… Казни меня, но знай, пролив мою кровь, ты станешь символом конца великого мира.
– Мне приказал центурион!
Солдат занес меч над ученым и пронзил его в грудь. Умирая, ученый произнес лишь одну фразу «Теперь мир ваш, солдаты. Простите, боги».
Солнце закатилось.
Орел и Гадюка
Гордый орел летел высоко над горами и долами. Летел царь птиц спокойно и неторопливо. Весь Кавказ подвластен гордому орлу. От моря до моря и от диких степей до пустынь. Встречный ветер легко тряс перья и обтекал стан большой птицы. И никто не угрожал орлу, ибо весь этот подлунный мир был его.
Внизу, по просторам берегов горных ручьев ползла черная гадюка, и расступались все мелкие звери перед ней. Черная гадюка – королева змей, капля ее яда убьет буйвола, знали это звери, а потому не мешали ей. Ползла черная гадюка, пробуя воздух, к ручью. Она всегда была одна, королева одинока, никто не равен королеве. Отпив холодной горной воды, задумалась гадюка, чем развлечь себя. Она не была голодна. Она утолила жажду. Но что-то мешало ей чувствовать себя спокойно. Какая-та мысль не давала лечь на камне и заснуть полуденным сном. Она не знала еще, какая.
Орел пролетал над горным ручьем и острым взглядом увидел мышь. Рванувшись быстрее камня, он схватил ее и заглотнул в одно мгновение. Мышь не успела пикнуть и понять, что происходит. Смерть ее не доставила радости орлу. Ему все надоело. Он сел на землю, что делал крайне редко, ибо высь – его дом, а земля – дом тварей ползучих.
Змея была рядом, зашипела гадюка на Орла. Вкусила воздуха она и почувствовала запах крови. Орел взглянул на гадюку и расправил крылья и закричала гордая птица. Взгляды их были устремлены друг на друга. Полуденное солнце пылало над ними, и каждый считал это солнце своим. Напрягла тело гадюка. Взмахнул крылами орел. И устремились они друг на друга, готовые к смерти. В мгновение впилась гадюка в шею царь-птицы, а орел схватил когтями тело змеи и драл его в клочья. Клювом, невероятным усилием, он отцепил змею, отбросив ее в сторону, но гадюка набросилась на орла и стала обвивать его. Душить в объятиях королевы. Напрягал крылья орел, пытаясь расправится, но яд уже начинал действовать. Яд черной гадюки не медлит в смерти. Обвивая тело орла, сдавливая его, с надменным взглядом змея приблизила свои глаза к его. Она шипела, она чувствовала, как силы покидают царь-птицу. Смотрел орел на гадюку полными ненависти глазами. Глаза в глаза. Смертельный поцелуй змеи убивал орла. Но увидела гадюка в глазах орла искру. Этой искрой он ослеплял противников в воздушной битве. Эту искру принял он отца своего, эта искра передалась детям его. Эта искра – это отблеск звезд в ночном полете. Это ярость, это сила, это мощь полета. И поцеловал орел гадюку в ответ. Из последних сил обрушил мощь своего клюва на череп змеи и раздробил ее кости вдребезги. Ослабли объятия черной гадюки. Бездыханным телом легла она рядом с птицей.
