Виталий Орехов - Демиургия (сборник)
Тут деньги выплачивают, я тебе пришлю, немного, все не пришлю, самому нужны, да и говорят тут люди умные, читают которые, что скоро деньги все обесценятся, это значится, их больше станет, а купить на них меньше можно будет. Служат все с удовольствием, командование у нас умное, образованное, тут послужишь полгодика и сам немного понимать начнешь, что тут творится. Со всеми у нас общение хорошее, все уважают друг друга. У меня заканчивается листок, а больше писать не положено, чтобы почтмейстер не запутался, у нас положено: солдатам – листик, офицерам – конверт, и туда сколько угодно можно написать. Ладно, пока, не грусти, всем передавай привет. Извини, что как-то накалякал так, но вот так вот я пишу, по-другому не умею.
Целую, люблю твой сын, солдат Паша МасовV
Естественно, он не мог написать о том, что в армии процветает офицерский произвол; о том, что кормят солдат через раз, и то, погано; о том, что командование не считает солдат, и может в одном месте положить их сотнями, а в другом ослабить фронт, и положить еще сотню, чтобы заделать брешь; о том, что он уже не видит смысла и конца этой войны, что офицеры открыто перлюстрируют письма, что уже двоих в их полку расстреляли за социалистическую пропаганду, что за малейшее нарушения полагаются наказания, которые у нормального человека вызывают ужас. Не мог. Конечно, не мог он написать и о том, что завтра он идет на вылазку, сопутствуемый тремя такими же людьми, как и он, что немецкий патруль заметит их и откроет огонь, что его ранят, затем убьют, что это его последние слова, какие он напишет на этой земле, а его предсмертный крик будет настолько тихий, что услышат его только в одном месте, за тысячу верст от линии фронта, в маленьком доме на краю села.
Утро
Когда у тебя будет все, тебе нужно будет только одно. Чтобы бы оставалась мечта, которая не исполнится.
Император Воинственный Предок из величайшей из династий Хань еще спал крепким сном владыки Поднебесной, когда слуги уже проверяли, сколько воды скопилось на священном столбе Чун, на котором была расположена золотая чаша императора, к которой нельзя было прикасаться никому, кроме слуги Ли Бао – которого ввел во дворец младший сын владыки Поднебесной Лю Фулин, после отца правивший под именем Сяочжао-ди. Еще звезды видели небесную землю, когда император первый раз открыл глаза.
«Еще рано. Даже для меня. Тем более для меня» – подумал Император Воинственный Предок, и вновь закрыл глаза, обняв руку своей наложницы – прекрасной Чжао. Она не заметила этого и продолжала сладко спать и видеть свои женские сны о верности господину и мужу до гроба.
– Хо! – крикнул Ли Бао сверху, со столба Чун, – росы почти нет. Сколько еще времени осталось?
Хо, второй слуга и друг Ли Бао, посмотрел на восток, где ночь начинала сменяться сумерками утреннего мига.
– Около полутора-двух часов, Ли. Подождем, сейчас будет время влаги с морей.
Хо знал, что перед самым рассветом ветер гонит в это время влагу и дожди с Желтого моря, на короткое время очищавшегося от пыли и своего желтого цвета и становящимся морем цвета моря. На эту влагу и была надежда у Хо и Ли Бао.
И действительно, подул ветер, Хо и Ли Бао повернулись лицами к нему и смотрели, как туман тихо, почти незаметно движется навстречу императорскому дворцу, скрывая в своем бесконечно молочно-белом потоке стебли бамбука и дома в низине города.
– Вот идет наш дойный скот. Который подоит себя сам. – пошутил Ли Бао.
Хо не ответил Ли, он только зажмурил глаза и поежился от окружающей его сырости. Спать не хотелось, только и утра не хотелось. Так можно было сидеть в тишине в тумане и смотреть на восток, где, казалось, рождалось время.
Тем временем в спальне императора прекрасная Чжао открыла глаза и полным верности взглядом смотрела на своего господина и повелителя, своего полубога – Императора Срединной Империи У. Шальная мысль промелькнула и сразу исчезла в голове наложницы, что лишь она одна из женщин всего мира может славиться тем, что имеет своего полубога. Но мысль была слишком опасной, от нее необходимо было отделаться, что она и постаралась сделать. Не отрываясь, она продолжала смотреть на самого могущественного человека в мире.
Император У не открыл глаза.
– Знаешь, чего я хочу, Чжао? – спросил он.
– Чего, о мой властелин?
– Я хочу жить вечно. Я не хочу умирать. Я, император Воинственный Предок из величайшей из династии Хань, хочу быть так же велик, как великий Желтый Император Хуан-ди, который был первопредком всех жителей нашей империи. Ты знала это?
– Нет, мой господин.
– Я тоже хочу жить всегда. Еще не все племена подчинены моей власти, а мне уже за 60. Еще не все дрогнут от моей руки. Но я знаю, если получится, если мой дух будет тверд на своем пути, если небо будет благосклонно ко мне, то золотая чаша на столбе Чун дарует мне бессмертие, чтобы вершить великие дела во славу Империи Хань.
– Да, мой господин.
Император ударил в колокольчик, который извещал слуг о пробуждении властителя.
– Ты слышал, Хо? Наш владыка проснулся. Я должен посмотреть, как там роса на столбе.
Хо не ответил.
Л и Бао взобрался на лестницу, приставленную к столбу. Предсказание Хо сбылось, чаша была наполнена росою почти до середины. Ли Бао знал, что строжайшим запретом было наказано не брать влагу ни откуда, даже если в чаше не скопилось ни одной капли за ночь. Но на памяти Ли Бао такого не было никогда. Хоть одна, хоть две капли, но блистали в священной золотой чаше Императора. «Странно, – подумал Ли Бао, – когда я смотрю в лужу, я вижу в ней себя. Но когда я смотрю на эту утреннюю росу, приготовленную для императора природой и духами, я вижу небо».
Чтобы посмотреть себя – надо глядеть под ноги, чтобы увидеть прекрасное – надо высоко залезть и немного подождать.
Л и Бао очень аккуратно снял чашу со священного столба Чун и понес в покои императора. Перед тем как войти в покои, его раздели догола и обыскали стражи императора. Затем он оделся и, не смея взглянуть на своего владыку, понес ему на вытянутых руках золотою чашу, наполненную росой – утреннее кушанье, которое император Воинственный изведывал каждое утро, веря, что оно принесет ему вечную жизнь, подобно той, которую обрел великий Желтый император.
– Ли Бао. Ты принес мне утреннюю росу. Она чиста?
– Чиста, как юная и скромная целомудренная дева, только вышедшая в свет.
– Ты ничего не добавлял сюда? Ты знаешь, что я отсеку от тебя по частям каждый цунь твоей кожи, если вздумаешь обмануть меня.
– Знаю, мой император. Я лишь верно исполнял Ваши указания, это чистейшая утренняя роса, которая сделает Вас еще более бодрым и еще более готовым для великих дел управления Империей Хань.
Император велел Ли Бао ступать, а сам взял золотую чащу обеими руками и причастился утренней росы. Чуть прохладная влага из металлической чаши мягко обтекла горло. Император пил медленно, он старался не пропустить ни одного момента насыщения энергией, которая обещала даровать ему бессмертие – последнего, чего так желал император, у которого было все. Он верил. Он верил как младенец. Он верил и чувствовал, как энергия утренней росы, собранная со всей Империи: с северных земель, где прошли и пройдут еще великие битвы, где высится Великая стена, с юга страны, где бесконечные рисовые поля зеленеют до самого горизонта, с пустынь запада, где ветер гонит пески от края земли до края, и конечно с востока, великого Востока Империи, где мудрецы из древнего города Лоян пишут свои книги, где солнце уже взошло над горизонтом, и дальше с востока, где бушует Великое Желтое море, – со всей империи была собрана эта влага лично для него, великого императора Воинственного Предка из величайшей династии Хань. Император верил. Великий император не мог не верить.
Закат
Был последний закат. Но солнце еще светило ярко, высоко над горизонтом, оно уверенно катилось за его дальнюю недостижимую линию. На пороге дома сидел ученый и думал о решении бесконечно сложной задачи расчета тригонометрических парабол небесных светил. Надо было успеть провести подготовительные расчеты до заката, заготовить инструмент для того, чтобы не пропустить момент наступления ночи. Ему было 75 лет и за свою жизнь он сделал больше, чем сделали все до него, и больше, чем сделают люди на протяжении следующих двух с половиной тысяч лет. Он уже давно знал, что истины нет, что мир эфемерен и подчиняется законам, которые не суждено понять ни одному смертному человеку во всем мире. В отличие от своего двоюродного брата, царя, уверенного в силе оружия и политики, он был уверен только в том, что все, чем он занимался всю свою жизнь, не будет бессмысленно.
