Николай Семченко - Соглядатай, или Красный таракан
А утром нас вызвали на вахту. Нас – это девчат с заводского пролёта, где я работала. Варя Колодий, Катя Дворняк, Дуся Шапохина, Маруся Кучерова и Маруся (не помню фамилии) – все они, как и я, попали в категорию «саботажниц».
Всех отправили на завод, а нас держали на вахте, пока за нами не пришли два вахмана и не вывезли куда-то за Берлин. Я прочитала название станции: «Виттенберг». Но один из вахманов поправил:
– Ютеборг. Будете тут работать…
Нас повели лесом. Шли долго. Наконец вышли к лагерю, огороженному колючей проволокой. Причем, на самой его территории каждый щитовой дом был окружён ещё и сетчатыми решётками.
Домик, в котором нас поселили, был так сильно продезинфицирован, что от запаха серы слезились глаза, першило в горле и щекотало в носу…
– Да здесь прямо рай! – всплеснула руками Маруся Кучерова. – Девчонки, смотрите: настоящие матрасы, простыни…
– Рвань, а не простыни, – буркнула Варя. – Тоже мне рай нашла!
Вскоре мы поняли, что попали на какой-то секретный завод. Он располагался под землёй. Порядки тут были строгие, каждый шаг контролировался, и филонить, как прежде, нам не удавалось: малейшая провинность каралась лишением талонов на еду, а за то, что рабочий гнал брак, немедленно полагался карцер…
Всё, отдыхаю. Устал разбирать бабушкину скоропись… Или просто вспомнил тот библейский текст о рае и захотел перечитать его заново? Ну, конечно…
«… Огромное пространство вне этого мира, сияющее сверхярким светом; воздух там сверкал лучами солнца, сама земля цвела неувядаемыми цветами…»
Марк Шагал. Записки о жизни художника.
Похоже, что он видел рай сам. А то откуда бы на его холстах взялась эта ясная простота, лучезарность и восторг? Тела белее любого снега и краснее всякой розы, и красное смешалось с белым – чистые краски, светящиеся изнутри; волосы, обрамляющие прекрасные лица, – это венки, сплетённые из пёстрых цветов и украшенные радугой, – сонмище ангелов в зелёном и красном, невест, женихов, солдат и рожениц, нимф и соловьёв, жар-птиц, коров, пастухов, ярких петухов и розовых свинок парит и несётся куда-то над Витебском, Берлином, Парижем, надо мной и над тобой, несётся, не ветром гонимое, а само по себе, потому что так хочется: плыть вместе с облаками, подниматься к солнцу, парить с ласточками в синеве и лазури, и во всём этом благолепии – Дух дышит, где хочет, и Дух живёт, где хочет, и никто его не видит, но он чувствуется во всём…
Листая альбом Шагала, вдруг вспоминаю: и я тоже лечу – вместе с Землеё, Солнечной системой, своей галактикой, и, может быть, кто-то большой и добрый смотрит на меня, парящего в воздухе на планете-комочке, смотрит и радуется: ещё один человечек понял, что он – птица. Нет, лучше птицы: он летит и не падает, без крыльев – летит, летит, летит. А кажется, что стоит, сидит, лежит, припечатанный к земле силой притяжения. Но Земля – лодка, плывущая в Космосе. Но Земля – крыло, уносящее в другие миры. Но Земля – рай, только все это забыли…
(Наивные бредни! Что за глупости порой приходят в голову? Я – как восторженный гимназист, обчитавшийся символистов, акмеистов и прочих «истов», исключая, впрочем, реалистов… А вроде – взрослый человек, и некоторые думают: интеллектуал. Интеллект: у-а, у-а, у-а-л! Младенец… Интеллектуал, бл… Ну-ну…)
Ах, мэтр Шагал, как вас понять? Красота – наоборотна, шиворот-навыворот? Искусство не может быть реальным без ирреального? Возможно, ничего из своих фантазий вы не передавали земле Всевышнего, огню Всевышнего, Его листве, древесной коре, свету, всему, чему есть имя и чему его нет, – просто вы смиренно переносили на холст то, что видели и то, что нашептала вам память: воспоминанья о матери и отце, долгом-долгом, нескончаемом детстве, о пыльных, трудных, ужасных и несчастных дорогах вашего народа – душа, взлетевшая на крыльях, подаренных отцом и Библией, оглянулась окрест и замерла, поражённая прекрасным миропорядком: даже у самой неприметной травинки – своё место, своя роль, и каждое существо, как бы мерзко и пакостно ни было, необходимо потому, что без него неполной будет картина и тусклее её краски….
(Ой-ой-ой! Какие мы глубокомысленные, аж тоска берёт… Попроще нельзя? – Можно, но зачем? Тогда придётся лгать. Всякая «причёсанная» мысль – это уже искусственность, не так ли? Взлохмаченные вихры и аккуратная причёска из тех же вихров – две большие разницы… – Суть, однако, не меняется: под волосами – та же самая голова. – Ну да! Но кто, дружише, об этом знает? Главное – причёска и красивая, дорогая шляпа! А мозги – это, фи, совсем-совсем из другой оперы…)
Мэтр Шагал, может быть, всё гораздо проще: вы – пророк? «И начал Иона ходить по городу, сколько можно пройти в один день, и проповедовал, говоря: ещё сорок дней, и Ниневия будет разрушена! И поверили ниневитяне Богу…» Не пророку поверили, но Богу, потому что Иона – Его рупор, и то, что изрекает пророк, говорит Он…
Может, и вы, Марк Шагал, явили нам виденья из другой, более прекрасной и осмысленной жизни, чтобы поняли мы: вот что утратим, если будем жить без души.
Нет, не то! Я никогда не пойму загадку Шагала: всё, вроде, просто, даже по-детски неумело и бесхитростно – непропорциональность фигур, робкий штрих, незавершенность мазка… Но откуда берётся эта сила и мощь, волшебство жизни и таинство красоты? Мне нужно что-то выдумывать, соединять несоединимое (– А что? У тебя неплохо пошли осенние пейзажи, помнишь? Ты в них использовал натуральные сухие листья и травы… – Полуфлористика! Полуживопись! – Хм, зато в художественном салоне они разбирались на «ура», и ты долго ими кормился… – Деньги были нужны, сам знаешь!), и приходится выворачиваться наизнанку, чтобы быть не таким, как все, но, смотришь, и другие уже совсем-совсем ни на кого не похожие, каждый – сам по себе, наособицу: своё лицо, свой взгляд; и вот ты уже теряешься в этой компании таких разных, неглупых и насмешливых мастеров. (Ха! Если разгадаешь тайну Шагала, то сам сможешь придумать нечто особенное, и тогда – держитесь, ребята! – Что? Только ради того, чтобы кто-то «держался»? – Не хорохорься, милый… Я ведь знаю, что ты хочешь быть первым. – Да иди ты к чёрту! С тобой шизофреником станешь! Надоели эти долбанные раздвоения…)
Ай, чёрт! Альбом Шагала ожёг ладонь, листы затрепетали – из них выползла оса, перетянутая в талии чёрным ремешком. По-китайски узкими китайскими глазками она уставилась на собственное жало, торчащее из моего бугорка Венеры…
Осу я прихлопнул, жало вытащил, из места укуса выдавил капельку мутной влаги и протёр кожу одеколоном, но ладонь, увы, начала наливаться краснотой. Откуда эта стерва взялась в альбоме? Через форточку влететь не могла: всё окно затянуто сеткой. Наверное, я её сам притащил из леса: влезла, допустим, в рюкзак – так и прибыла на постой.
Я вспомнил, что от укусов насекомых помогает вьетнамский бальзам. Аптека была рядом с моим домом, до её закрытия оставалось полчаса, и я решил сходить за лекарством, а заодно и прогуляться: душный вечер в раскаленной солнцем квартире – это не очень приятно, даже если и любишь одиночество.
В аптеке, как всегда, толпился народ. Бабуся-кассирша медленно отсчитывала мелочь, по несколько раз перепроверяла, не передала ли рубль на сдачу – очередь терпеливо ждала и не роптала. Высокий мужчина в голубой рубашке и великолепных бледно-синих «варёнках» (умеют же люди зарабатывать на такие дорогие вещи!) отошёл с чеком к провизору и с любопытством стал разглядывать баночки, коробочки, пакетики. Аптекарша не обращала на него внимания, вконец затюканная старушенцией, которая никак не могла понять, почему в продаже нет простой ацетилсалициловой кислоты, зато есть французский аспирин с кофеином и ещё чем-то…
По тому, как высокий господин с преувеличенным вниманием изучал баночки с растираниями и несколько смущенно косился на непонятливую старушку, я понял, что он ждёт момента, когда провизор останется непременно одна. Вероятно, он хотел взять лекарство, которое не дают без рецепта, или – что гораздо вероятнее – стесняется купить презервативы. У нас это почему-то считается неприличным, хотя гораздо неприличнее не заботиться о здоровье как собственном, так и чужом (Фу, Серёжа! Что за стиль? Будто лекцию читаешь! И такой зануда! А на самом-то деле ты думал о другом: этот мэн, ясное дело, не с собственной женой решил развлечься, вот счастливец! А как хорош, проклятый! Такой симпатичный самец…)
Очередь впереди меня двигалась медленно, кассовый аппарат сонно отстукивал очередной чек, кассирша вздыхала, шуршала «деревянными», и от нечего делать (а главное, чтобы не завестись и не попортить нервы себе и окружающим, да!) я продолжал смотреть на симпатягу, который уже наверняка выучил наизусть весь ассортимент муниципальной аптеки. Он, скорее всего, мучился над вопросом, что подумает провизор, принимая от него чек: время вечернее, а товар, так сказать, специфичен, и сразу понятно, куда он с ним пойдёт (дурацкие рефлексии! этой аптекарше на них наплевать, ей бы поскорей попасть домой, вон как часто посматривает на часы, может, собралась на вечерний киносеанс…)
