Елена Крюкова - Царские врата
Любовью.
Я убийца, я многих убила, шептала я мужику беззвучно, а ты кто такой, чтобы так – на меня – деревянными очами – из тьмы – глядеть?..
…и я глядел на нее, на бедную, нищую духом женщину, что убила многих, что сама себя не знала, а уже научилась чужие жизни махом отнимать, – глядел на нее и проницал глазами ее, и душу ее обнажал, – и ее лицо постепенно становилось из деревянного – мягким, из жесткого – текучим, из ненавидящего…
…и я глядела на него, на мужика этого, на голого мужика в моей темнице, окровавленного всего, деревянного, недвижного, – в лицо ему глядела, глаза в глаза, и вместо его лица, с деревянными усами и с деревянной бородой, с улыбкой нежной, деревянной, отчаянной, я видела…
…я видела свое лицо, да, как в зеркале, свое, ну разве ж я лица своего не знала, вот подбородок упрямый, а вот родинка под глазом, а вот брови черные, широкие, как у персиянки, никогда щипчиками кокетливыми не щипанные, – да, это я, и глаза мои карие, и лоб как у быка, мать меня раньше все большелобым бычком дразнила, – и улыбка… моя! – вот я уже и улыбаюсь ему…
…вот я уже и улыбаюсь – себе…
…в зеркале этом проклятом…
…в зеркале этой темницы, тьмы…
…а где же мужик-то… куда сгинул…
…где…
Руку я протянула вперед. Рука встретила воздух. Не было никого.
Не было – и не будет.
Втянула воздух ноздрями. Деревом пахло в тюремном воздухе.
А может, срамной парашей в углу.
Закрыла глаза. На дне моих глаз он сидел. Призрачный, бестелесный. Белела на бедрах повязка. Коричнево-алая кровь на плечах и груди запеклась. Весь покрыт кровавыми письменами. А я их прочитать не смогла.
И по усам, бороде, как сотовый мед, светлые, соленые, сладкие слезы текли.
Над чем он плакал? Над собой? Надо мной?
Надо всеми?
Надо всеми, кто его не видел, не слышал, в лицо ему не глядел, как в свое… в тюрьме, в темнице вместе с ним не сидел, до полусмерти, до мяса и костей избитый…
Время сместилось. Подбежала к стене. Колотила в нее кулаками, ногами.
Кричала дико, громко, страшно, как зверь.
– Э-э-э-эй! Вы-ы-ы-ы! Здесь Бог мой бы-ы-ы-ыл! Вы в лицо Ему посмотрите! В глаза! И вы все поймете! И вы… вы прекратите эту войну-у-у-у! И все закончится! Все! Все-о-о-о-о!
Ответом беззвучно звенела мертвая, глухая тишина.
АЛЕНА ВИДИТ В ТЕМНИЦЕ РУСЛАНАЯ ногтями царапаю на стене портрет.
Женщины, что недавно принесла мне чудесную еду в ивовой корзине.
Я ногтями рисую ее красивое лицо, широко стоящие глаза.
На голове у нее я процарапываю царскую корону.
Известка сыплется из-под отросших звериных ногтей. Живот мой бугрится.
– Я помню, какая ты… Я тебя нарисую… Для тех, кто придет сюда… потом…
Из-под ногтей течет кровь. Мажет белую стену. Облизываю окровавленные пальцы, как сладкие виноградины. Кладу руку на живот.
– Жаль, что ты не видел ее… сынок… она очень красивая…
Надо мною наклоняется хищное лицо.
Золотая серьга стреляет в меня золотой пулей. Голос, я ненавижу его, кричит, вопит надо мной:
– Думаишь – эта игра?! Эта – правда! Прав-да, ты, слышишь?! Наша вэра! Наш Аллах, да величится имя Его! Наша правда! Наш мир! Да! Я всэгда гаварил эта! Сто, двэсти лет – и мир – наш! Дэнги, гаваришь?! Дэнги – да! ани тоже наше аружие! Как и базуки! Как пулеметы! Как – винтовки! и гранаты! и нажи, каторыми мы рэжим вам глотки! Патаму што вы пасягнули на наши горы! На наши сэмьи! На нашего Бога! И Аллах атамстит вам! Патаму што нэльзя паднимать руку на народ Бога!
Слышу свой хриплый, слабый шепот.
– Мы тоже народ Бога.
– Нэт вашего Бога! Нэт! Есть толька наш Бог! Аллах! И Мухаммад, Прарок Ево! И наши дэнги и наше аружие пабедят вашего Бога и ваш народ! Ваш народ нэ вэрит в вашего Бога! Если бы вэрил ваистину – у вас все бы па-другому была! Вы нэ верите в Бога! Нэ уважаете предкав сваих! Вы все гатовы за дэнги продацца, вы, а нэ мы! Нам нужны дэнги лишь для таго, штобы ваевать с вами! И – па-бе-дить вас! Русских са-бак!
– Я же тоже русская, – шепчу. Губы дрожат.
– Ты?! Ты тэперь нэ русская! Ты – мусульманка! И ты – мой снайпер! Ты мой салдат! И ты далжна выпалнять маи приказы! Ты!..
Голос еще что-то кричит. Золотая пуля серьги все летит в меня, не долетит, сердце мне все не прострелит.
Но не слышу уже ничего.
АЛЕНА И КОШКА В ТЕМНИЦЕПо моему грязному склепу важно, довольно ходит кошка. Расхаживает, как хозяйка; спинку изгибает.
Кошка с удовольствием, глухо, утробно урча, сожрала остатки баранины: в углу, рядом с ведром – косточки. Собака бы все кости подъела, сгрызла; у кошки зубы слабые. Кошка подходит ко мне. Ласкается. Ее ребра раздулись от еды. Я глажу ее, живую, слабой худой рукой по шелковой шерсти.
– Кошка, кошка… Красивый, милый зверь… Зверь ты мой… Как хорошо с тобой… Маленький мой, видишь, какая красивая кошечка у нас!.. Беленькая, с рыжей спинкой…
Сижу на полу, вытянув ноги, и кошка прыгает мне на колени. Вцепляется когтями мне в грудь. Я целую ее в морду.
– Зверь мой, зверь…
Плачу над кошкой, обнимаю ее, как человека. Потом кошка, урча, засыпает у меня на коленях, и я стерегу ее сон.
Пока она спит, я тихо говорю с ней. Я же тут ни с кем не говорю, так хоть со зверем поговорить мне дайте.
– Зверь мой. Теперь у нас с тобой, мальчик мой, есть зверь. Да какой красивый! Зверь мой, а ты знаешь… у меня там… тоже были кошки. Мать моя и отец держали двух кошек – кошку и кота… Кот серый, полосатый… тигровый. А кошечка кокеточка… трехцветная, красотулечка… изящная, и хитруха, и грациозная, королевна, и лапку поднимала – так еду просила, как собачка… попрошайка… Мать называла ее грубо – Шурка; а бабушка Апа ласково – Шурочка. Отец никак не называл, просто подзывал: кис, кис… А кот… умный! Как – человек… Красавец… спокойный, добрый такой… Шурочка дома сидела, а кот – ходил гулять. Все кошки в округе его были… И мы звали его… постой, постой, а как же мы звали-то его? Марсик! Марс… Бог войны… Все – крови хотят… Ну вы же, кошки, вы тоже хищники… Крови хотите, мяса… Но мы… хуже, звери. Вы жрете мясо, чтобы выжить. А мы? Мы в брата стреляем – зачем?! Мы же его мясом… никого не хотим накормить, правда?!
Я гладила мирно спящую кошку по загривку, по темной лоснящейся шелково спинке. Приближала к ней лицо и жадно нюхала ее шерсть. Кошка пахла съеденным бараньим мясом и еще – чем-то мягким, нежным, пушистым, домашним. Пирогами, блинами… птичьим пером из подушек…
– Ты вот… кошка… на Шурку похожа. А Марсик был полосатый… как матрац… А у меня – вот даже матраца нет… подстилку бросили… Я как собака, а ты кошка, и мы с тобой – два зверя… и пусть у нас с тобой будет общая жизнь… Если меня расстреляют – ты, зверь, не плачь, ладно?
Шерсть кошки от моих слез, капающих ей на спинку, становилась мокрой, и кошка пахла мокрой зимней шапкой.
Кошка прекрасно выспалась у меня на коленях. Я терпеливо ждала, когда она насытится сном. Ноги мои затекли. Когда кошка проснулась, потянулась всеми лапами и муркнула, я осторожно выпросталась из-под нее, хотела встать, но не смогла.
На коленях поползла к стене.
Стоя перед голой стеной на коленях, как перед иконой, я задрала голову и поглядела вверх.
На меня, с белой стены, смотрели мои нарисованные кровью знаки и рисунки.
Я больше не прокусывала себе руки, чтобы рисовать на стене. Кровь подсохла. Рисунки стали темно-коричневыми.
На меня со стены смотрели нарисованные мальчик, девочка, елка, домик, кошка и собака.
Стоя перед стеной на коленях, я задрала голову и поглядела вверх.
Под потолком тускло светился слепой глаз окна.
Еще одно утро.
ДЕТСКИЕ СТИХИ АЛЕНЫЯ так люблю мед!
Его любят белочка и крот.
Его любит медвежонок, волчонок и лис,
И даже мой кот, я зову его Кис!
Мед льется из ложечки, как сироп.
У нас в тарелке – медовый сугроб!
Я бы пчелой хотела быть,
Чтобы сладкие соты лепить!
ФРЕСКА ШЕСТАЯ. КОПЬЕ
(изображение летящего копья на Вратах)
В пустом квадрате двери стоял живой человек. За его спиной сшибались и гасли голоса.
– Эй, ты жива тут? За тобой пришли.
Я шагнула вперед. И человек сделал шаг вперед.
– Ренат…
– Молчи, – выдохнул он и припал сухими губами к моему рту.
Потом он взял меня за руку и сказал:
– Пойдем.
Я покорно, черная брюхатая овца, шла за ним.
Сильно кружилась голова. Я наступила пяткой на пустую оловянную миску, из которой меня кормили. Миска зазвенела, перевернулась, покатилась к стене. Я оглянулась и посмотрела на миску. Она светилась в полутьме темницы серебряной Луной.
– Зачем…
Ренат закрыл мне рот рукой.
Осторожно вел меня к выходу. К светящейся в стене белой дыре.
– Нас убьют.
– Никто никого не убьет. Тебя отпустили. – Он уговаривал меня как маленькую. – Не бойся ничего.