Владислав Картавцев - Династия. Под сенью коммунистического древа. Книга первая. Лидер
Пикас подошел к решению поставленной перед ним задачи творчески. А задача была непростой: корабли на волнах, горные пейзажи, одалиски с обнаженной грудью, массовые батальные сцены и пришествие какого-нибудь святого (на вкус самого Пикаса) к верующим – и все на одном холсте. Желательно было еще увидеть оргии с обнаженными телами и бочковым марочным вином и быт селян, погруженных в отчаяние и безысходность. Так что, пришлось подумать.
Но, как говорится, на то он и талант, чтобы решать поставленные перед ним задачи споро, умело и творчески. И, конечно, Пикас в итоге придумал, как воплотить все пожелания Ивана Ивановича на одном холсте. Он расчертил его на равные квадраты и выписал на них все необходимые сцены по отдельности. У него получилось следующее: первый этюд представлял собой кровавую военную драму с мчащимися галопом уланами, которые прорываются сквозь грохот пушек и ружейных выстрелов к вражескому редуту; второй – спокойное синее море с красавцем-парусником крупным планом, на палубе которого матросы забивают визжащую во весь голос свинью батогами и черенками от лопат, чтобы побаловать себя вкусными отбивными; третья сцена определенно намекала на скудную крестьянскую жизнь – в ней несколько облезлых холопов в убогих лохмотьях волокли к реке громадную кадку с барским шелковым бельем, и беспросветная мука отражалась на их лицах – а ведь им еще предстоит его стирать и тащить обратно; в четвертой сцене (кстати, как потом оказалось, самой любимой Иваном Ивановичем) обнаженные крутобедрые одалиски пели хором памфлеты, посвященные отрицанию власти прогнившего царского режима над трудящимися всех стран, о чем и свидетельствовало название установленного перед ними толстого песенника на высоком пюпитре: пятый этюд был целиком посвящен оргии поклонников Вакха и Бахуса, которые пили крепкий хмель и дубасили друг друга дубовыми досками, выломанными из бочек с надписью: «Древнее марочное вино»; шестая и заключительная сцена являла любопытным взорам пришествие святого Пафнутия мирянам, которые благоговейно закатывали глаза, били земные поклоны и клялись ему в вечной верности, а он блаженно улыбался и раздавал благодатные просвирки каждому желающему.
Теперь оставалось только выписать необходимые плавные переходы между различными частями картины, и творение можно было считать законченным. Пикас, недолго думая, заполнил серым клубящимся туманом все оставшееся пустое место, а каждый этюд облачил в широкую золоченую рамку и соединил их последовательно такими же жирными золочеными стрелками слева направо и сверху вниз. Уже в процессе работы он придумал шедевру замечательное название: «Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения», но потом вспомнил – а ведь подобное этому он уже где-то слышал и решил назвать его просто: «Сон, вызванный войной, кораблем с парусами, торжествующим крестьянином, битвой хоров, пустой тарой и благодатью, за секунду до пробуждения».
После окончания основной работы необходимо было подписать шедевр, и Пикас заспешил к Ивану Ивановичу с вопросом – каким он желает видеть свой автограф на холсте. Иван Иванович не на шутку распереживался и принялся бегать по дому взад-вперед, выдумывая подпись поярче. Она должна была быть совершенно особенной – так, чтобы каждый знаток мог с легкостью определить, что это творение принадлежит именно Ивану Ивановичу. Он перебрал несколько десятков вариантов – и тут внезапное озарение навестило его. После чего он вызвал Пикаса и огласил свое пожелание: вместо простого авторского автографа тот должен был написать миниатюрный портрет Ивана Ивановича в правом нижнем краю картины, а под портретом люминесцентной светоотражающей краской нанести следующий текст: «Этот шедевр вышел из-под кисти Ивана Ивановича Капитонова аккурат в канун нового тысячелетия».
На том и порешили. В результате совместного труда шедевр удался на славу. На следующие выходные к Ивану Ивановичу слетелся весь художественный столичный бомонд в лице ведущих скульпторов, художников и мастеров народных промыслов, которые горячо и очень искренне приветствовали появление нового маэстро в своих рядах. Иван Иванович сиял – наконец-то его талант был оценен по достоинству, и теперь никто не сможет сказать, что ему нечего представить широкой публике, кроме своего богатства и влияния. Вечеринка по случаю создания первого нетленного художественного образа вышла на славу: играла легкая джазовая музыка, гости чинно осматривали картину и обсуждали творческий замысел автора, оригинальное название картины, мастерское исполнение и яркую запоминающуюся подпись.
После окончания официальной части состоялся фуршет, переходящий в долгий затяжной ужин, на котором приглашенные насладились настоящим французским фуагра, королевскими мидиями, выдержанными в белом вине, роскошными сырами и паюсной икрой, доставленной Ивану Ивановичу непосредственно астраханскими браконьерами. Результатом вечеринки был вердикт, вынесенный хозяину всеми экспертами единогласно: «На отечественном художественном Олимпе вспыхнула сверхновая звезда, которую нет сил не замечать», и на имя Ивана Ивановича был выписан сертификат:
Авторский сертификат.
Дан Ивану Ивановичу Капитонову, как свидетельство того, что в его лице художественная Российская общественность получила настоящего мастера, творца и новатора, и отныне и навсегда его имя будет золотыми буквами выбито на скрижалях искусства.
Подписи:
Руководитель Академии Изобразительного Искусства им. Н.А. Сопереживающего Скан Отто Юльевич
Руководитель Академии Высоких Художеств им. В.Ф. Снующего Скап Юлий Оттович
Ответственный секретарь Высокого Художественного Собрания Скип Марианна (в девичестве Подзаборная)
Иван Иванович взял в руки сертификат, внимательно прочел текст от корки до корки, потом нежно погладил его глянцевую поверхность и тут же велел вставить его в рамку и повесить в мастерской на самом видном месте – чтобы все, входящие туда, видели, с кем они имеют дело.
Кроме того, на вечеринке между Иваном Ивановичем и приглашенными мастерами было заключено несколько приватных соглашения, по которым художники обязались изваять под его именем пяток мраморных скульптур небольшого размера, написать пару пейзажей с так полюбившимися ему одалисками и даже выковать несколько метров чугунной витой решетки для палисада – как доказательство того, что Иван Иванович владеет еще и навыками художественного литья. В общем, вечер прошел не зря, и все без исключения остались довольны его результатом.
Время бежало незаметно, и постепенно мастерская Ивана Ивановича заполнялась скульптурами, картинами, искусно выполненными экзотическими тувинскими и ненецкими погребальными масками, резными бивнями морских слонов с Алеутских островов, гребнями из слоновой кости из далекой жаркой Африки, китайской раскрашенной керамикой и шелковыми платками с изображением Далай-ламы, тривиальной хохломой и гжелью, элементами чугунных заборов с завитушками и даже японским ритуальным холодным оружием. Не стоит и говорить, что на всех произведениях искусства стояла самоличная подпись Ивана Иванович – либо в виде портрета (как на картинах), либо в виде пятиконечной звезды с инициалами И.И.К. в центре.
Вскоре наступил момент, когда места в мастерской на все уже не хватало, и тогда Иван Иванович задумался о создании собственной художественной галереи, где бы хранились его шедевры, и широкая общественность получила бы возможность ознакомиться с работами талантливого мастера. Как обычно – когда у него возникали новые идеи – он вызвал Рабочева и просто предложил ему заняться решением этой проблемы. Рабочев был для Ивана Ивановича настоящей палочкой-выручалочкой, и он всегда и во всем полагался на его смекалку, напор и изворотливость.
Первым делом Рабочев сделал пару звонков в хозяйственный отдел мэрии и в итоге вышел на управляющего делами Фонда Культурного Наследия Москвы. Вернее, на управляющую. Ею оказалась средних лет высокообразованная привлекательная женщина – бывший библиотекарь – которая часами могла говорить о Федерико Гарсиа Лорке и о раннем Хемингуэе, о Гончарове и Островском, о Бунине и Гумилеве. Самым тяжелым для Рабочева, который всеми силами старался наладить с нею плотный контакт, было понять, к какому варианту управления страной она больше склоняется. Другими словами, кто она: демократ, большевик, а может, кадет либо национально-ориентированный патриот.
Это было важно, поскольку Рабочев как никто другой понимал, что, о чем бы ни говорили, рано или поздно переходят к разговорам о политике. Другое дело, к женщинам это правило относилось в гораздо меньшей степени, чем к мужчинам, но все равно – имело место быть. В конце концов, по косвенным признакам он выяснил, что Марфа Иоанновна Голицина – заведующая Фондом – была истым белогвардейцем в юбке, и говорить о пролетарской справедливости и уповать на социальную потребность общества при ней не стоило. Это намного упрощало дело, и Рабочев, словно змей-искуситель, стал втираться к ней в доверие.
