Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге
Ба-бах! Увлекшись нападением, чемпион пропустил контратаку противника. У Рокки рассечена бровь, безвольным мешком он валится на ринг. Он не может продолжать бой… Инфернальный рефери снова начал отсчет. Причем сразу с пяти.
Пять, шесть, семь, восемь…
«И звонки посмотрела. Твою мать, там же звонки отмечаются в телефоне! Как я мог забыть? За что мне все это? Все эти драки, другие миры, сердобольные шлюхи с их эсэмэсками, разборки с охреневшей от безделья женой. Мама, мамочка, спаси меня. Роди меня обратно…»
На Алика снова накатила тягучая тоска. Вот жена с ним устроила разборку из-за какой-то Наташи. А не знает дурочка, что, может, сошел он с ума. Лопнуло у него в голове что-то от перенапряжения, и запутался он. И всему их благополучию, где самые большие проблемы – простуды детей и его глупый левак, может скоро прийти конец. А она тут разоряется. Нервы портит и себе, и ему.
– Да, звонил, – с вызовом ответил он жене. – Звонил и разговаривал до пяти утра. Потому что крыша у меня поехала. Расслабиться не могу. Пью, пью, а не могу. Вот стукнуло меня в четыре ночи, сколько можно еще украсть на рекламе, и позвонил рекламщице. А она вместо того, чтобы послать меня, слушала внимательно. Потому что баба одинокая и жрать что-то надо. А мужа, как у тебя, который напоит, накормит и еще извиняться за все это будет, нет. Поэтому и слушала за долю малую и эсэмэску еще прислала с предложением помощи. И работать в выходные готова. Да что я говорю, ты все равно не поймешь.
– А ты брось меня, брось. Я же чувствую, тебе давно хочется. С другими бабами меня сравниваешь. Плохая я у тебя всегда. Хуже всех. Хуже не бывает. А вот я сейчас, раз плохая, возьму и позвоню этой Наташе. И спрошу, о каких бюджетах вы там разговаривали. А? А? Позвонить?
«Десять», – загробным голосом произнес инфернальный рефери, и Алика, как ни странно, отпустило. Все равно стало.
«Да пусть делает чего хочет, – устало подумал он. – Звонит, выясняет, истерики закатывает. Не объясню я ей ничего, даже если наизнанку вывернусь. Не поймет она. И вообще пошли все на хер. Я сошел с ума. Никого нет дома. Ушел править миром – буду не скоро. Надоели все…»
Алик закрыл глаза. А когда открыл, перед ним был город на берегу зеленоватого моря. Средневековые улочки отражались в темных зеркальных небоскребах. Лучи заходящего рыжего солнца освещали дворцы на просторных площадях. Вроде бы ничего не изменилось. Не хватало только одной детали. На месте стосорокаэтажного небоскреба с баром «Ванильные небеса» на вершине дымились руины.
– Господи, и здесь все не слава богу, – расстроился он. – А какой Господи? Я и есть здесь Господи. К кому я вообще обращаюсь? Опять я во всем виноват, и стрелки не на кого перевести.
Внезапно закололо сердце, и от чувства вины встал ком в горле. Он увидел кабину огромного пассажирского самолета. Кабина разрывала носом стеклянную стену бара. За штурвалом безумный сырьесранец читал молитву. И эта молитва была обращена к нему – к Алику. В салоне самолета сидела пара сотен испуганных людей. Даже совсем маленькие детки были. И все они тоже молились ему – Алику.
– Помоги! Спаси! Не дай погибнуть!
Посетители бара сначала услышали звук. Дальний, почти обычный звук летящего самолета. Много их здесь летало. Но звук превратился в рев, и они увидели самолет, летящий прямо на них. И некоторые успели воскликнуть:
– Господи, Боже!
И кричали они ему – Алику! А потом был взрыв. Тела людей испарились мгновенно. Но души их, не заметив потери тел, еще некоторое время продолжали кричать:
– Спаси! Помоги! Помилуй!
А после, когда всё поняли, обреченно зашелестели:
– За что, за что, за что? Что, что, что?..
И понеслись в небо, к фиолетово-рыжей звезде и дальше, через ледяную черноту, и вернулись в него – в Алика. А он ничего не заметил. Он дрался с быдлом в караоке, он напивался в одиночестве в кабаке. Он ругался с женой из-за Наташиной эсэмэски и ничего, совсем ничего не чувствовал. Бог-скотина, бог-тупица, бог – самовлюбленный эгоист. Бог-предатель, ничего не сделавший, даже не заметивший гибели своих детей, – вот кто он.
«Антуан, он же был там, – вдруг вспомнил Алик. – Этот глупый мальчишка, который так верил в меня. Который так хотел измениться, он тоже там был и тоже горел и кричал: «Помоги! Спаси!» А ведь это я привел его в этот бар и бросил там на смерть. Я, я сам…»
Внезапно стало все ясно. Как будто носом в дерьмо тыкнули. Не случайно безумный сырьесранец захватил самолет. И в бар «Ванильные небеса» направил его не случайно. Это он, Алик, так все устроил. Не хотел, а устроил. Когда в караоке ублюдочный мужик отнял у него микрофон, когда родился внутри него праведный, ослепительно-белый гнев, все не закончилось двумя ударами в рожу охреневшему быдлу. Гнев прилетел сюда. Гнев вселился в сырьесранца. Гнев взорвал самолет. Гнев убил людей и Антуана. Его, Алика, гнев. Если в дурной холодной Москве Алик злился, то здесь, в прекрасном городе его мечты, начиналась война. Если боялся и нервничал – депрессия и волна самоубийств, если предавался животной похоти, как с Наташей, – разврат, распад семей и эпидемии венерических болезней. Все было связано. Понимание этой связи буквально парализовало Алика. Его безумие на глазах переставало быть забавным и обаятельным. Бог, оказывается, имел не только права, но и обязанности.
«Что же делать, они же люди, я же их создал. Как детей своих. Как Сашку, как близнецов. Отец я им. Люблю я их, наверное. Да нет, точно люблю. Забавные они. Хитрожопые, но забавные. Как я почти. Не могу я их убивать. Наказывать могу, а убивать нет. Но жить в Москве и не злиться? Не нервничать, не бухать, не воровать, не трахаться? Нет, это невозможно. Не живут в Москве святые. Климат не тот. Так чего теперь, в монастырь уходить, в Тибет отправляться для духовного просветления? Можно. Здесь тогда все хорошо будет. Тишь да гладь да божья благодать. Вот только как с женой быть, с Сашкой, с близнецами, с родителями? Сдохнут ведь с голоду. Реально сдохнут. А ведь я их люблю сильно. Что я детям скажу? Папа ушел духовно просветляться, поскольку богом работает, а вы тут пока щи постные похлебайте. Бред. Но ведь если продолжать жить прежней жизнью, здесь вообще все погибнет. А я их тоже уже люблю. Тупик какой-то получается. Безнадега точка ру».
Алик попытался успокоиться. Закурил и стал думать о сложившейся ситуации как об обычном рабочем геморрое.
«Нет, врешь, не возьмешь. Я же Алик Всемогущий, бог в натуре. Я два с половиной миллиарда бюджетных денег за месяц до конца года могу освоить с прибылью. Я чемпион Москвы по схематозу, в конце концов. Не может быть, чтобы выхода не было. Это просто кейс, обычный кейс из хитровыкрученной русской бизнес-практики. И он имеет решение. И не из таких передряг выбирались. С одной стороны, куда ни кинь, везде клин. Тут хорошо – там плохо. Там хорошо – здесь хреново. Где-то надо что-то менять. Вот только где? Ну, допустим, в Москве. Может, и правда в монастырь уйти? А какие у меня конкурентные преимущества в Москве? Да никаких. Подумаешь, чемпион по схематозу. Во-первых, это я только так думаю. Настоящие чемпионы в списке «Форбс», в Кремле да в правительстве околачиваются. А я так, шустрила среднего пошиба, второй взрослый разряд по жульничеству максимум. Так что преимуществ никаких. А здесь? А здесь я бог. Это уже кое-что. И не кое-что даже, а реально круто. Здесь я вообще все могу: лечить, по воде ходить, из мертвых воскрешать… Стоп. Как же я сразу не догадался? Я ведь вправду бог. Б-О-Г. Я накосячил, я и исправлю. Воскрешу для начала Антуана, пожалуй. А там посмотрим, как пойдет.
Алик сосредоточился, представил во всех подробностях глупого, но доброго мальчишку. И пожелал, чтобы тот перед ним появился немедленно. Воздух задрожал, повеяло холодом, потом гарью, через полсекунды он увидел Антуана. Выглядел тот страшно. Волосы дымились, одежда кое-где тлела, в широко открытых глазах ледяным торосом замерз ужас. Антуан не шевелился, только из приоткрытых посиневших губ вырывался тихий, на одной ноте, то ли стон, то ли вой.
– У-у-у-у…
– Антуан, что с тобой, очнись.
– У-у-у-у…
– Мальчик мой, бедный мальчик… Все, все уже кончилось. Очнись, пожалуйста.
– У-у-у-у…
– Ну прости меня, не хотел я, не знал. Так само получилось. – Он приобнял Антуана и начал, как ребенка, гладить его по голове.
– У-у-у-у…
– Да очнись же ты. Повелеваю, в конце концов, мать твою.
Энергичные слова подействовали. Антуан перестал выть, ужас в его глазах почти растаял. Он увидел Алика, бухнулся на колени, явно захотел что-то сказать, но не смог и внезапно мощной струей наблевал Алику на ботинки.
– Это вместо спасибо, как я понимаю?
– Г-г-г-гос-с-с-п-п-по-д-д-и-и за за за зачем-м-м-м? – простонал Антуан.
– Что «зачем»?
– За-за-зачем все э-т-т-о? Зачем ты меня вос-вос-воскресил?
– А зачем убил, тебе неинтересно?
– Нет, нет, не в этом дело, Господи, – слегка заикаясь, ответил Антуан. – Убил и убил, право имеешь, все мы смерти заслуживаем. Я это четко там наверху понял. А вот зачем ты меня воскресил? Как же я теперь жить здесь смогу после всего, что я увидел там, после того, что понял… Я не смогу, Господи, нет я не… у-у-у-у…
