Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге
Обзор книги Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге
Александр Викторович Староверов
Баблия. Книга о бабле и Боге
Все совпадения с действительностью в этой книге абсолютно случайны. Автор складывал буквы в слова, а слова в предложения, как бог на душу положит, без всякой задней мысли и ненамеренно. Все смыслы, догадки и подозрения, возникающие в голове у читателя, возникают исключительно в голове у читателя. Автор за это ответственности не несет.
С уважениемАлександр Староверов
ВЗРОСЛАЯ СЧИТАЛКА
Ангелы в стакан налили
Небо полное ванили.
Ангелы меня убили
И спросили: или – или?
Или ты умрешь как грешник,
Или ты живешь как леший,
Или вовсе не родился,
Или сам себе приснился.
Я приснился сам себе;
Это лучше, чем нигде,
Это лучше, чем никак;
Лучше мрака лишь не мрак.
И с тех пор себе я снюсь,
Сам себя в себе боюсь;
Счастлив тоже я в себе.
И в ванильной полынье
Плаваю который год.
Сам себе ученый кот,
Сам себе моя семья,
Сам себе и полынья.
Вот такая вот считалка.
Не людей – себя мне жалко;
Мир закручен в бигуди,
Кто не понял – выходи.
Часть 1 Гоп!
1 Семья
Головная боль проснулась раньше Алика. Точнее, она и не засыпала вовсе. Это Алик сбежал от нее в спасительный, как он думал, сон. В спасительном сне, впрочем, ничего спасительного не было. Наоборот, всю ночь спасаться приходилось ему, причем от чего-то столь невообразимо гнусного и ужасного, что головная боль по сравнению с этим кошмаром казалась легким морским бризом. Не открывая глаз, Алик протяжно то ли замычал, то ли застонал и в конце этого стона довольно неожиданно вышел на ноту ля, так что получилось – ээмммммммммляяяя. «Мля», – более четко повторил он и открыл глаза. Не прошла… голова не прошла. Переход из таинственного зазеркалья сна в привычную мерзость ноябрьского утра дался ему непросто. Да и вправду сказать, наигрустнейшие это мгновения в жизни любого человека. Когда ночной кошмар, еще не до конца развеявшийся, лижет очумелый от сна мозг, а тебя уже, здрасьте пожалуйста, встречает новый, вполне реальный, дневной.
Алик был не то чтобы крепким парнем, но способы знал. Нужно срочно проснуться и покурить, вернее, покурить, а потом уж… Замысловатым, волнообразным движением своего сорокалетнего тела Алик швырнул себя с кровати, площадью похожей на кухню в хрущевке, прямо в тапочки, и тут же – к двери на лоджию. Все, что нужно для старта нового дня, уже было там: сигареты, дождь, холод и вид на Москву с высоты 32 этажа, который эту самую Москву очень красил. Влажный ноябрьский смог в сочетании с первой затяжкой привел Алика в чувство. Он посмотрел вниз и подумал, что на стареющих женщин и распухшие от денег города-нувориши лучше смотреть с высоты птичьего полета. Ах, если бы он стал птицей, тогда можно было бы никогда не спускаться на эту воистину грешную землю, а прыгать себе с пентхауса на пентхаус многочисленных элитно-розово-сиреневых башенок. Кормиться милостью их добрых, ну по крайней мере к птичкам добрых, обитателей и находить окружающий пейзаж прекрасным, а жизнь очаровательной. Но Алик не был птичкой. Трудно назвать птичкой стодвадцатикилограммового бугая под два метра ростом, с фигурой борца, который окончательно и бесповоротно нарушил спортивный режим лет этак двадцать назад. Лицо борец имел такое, что становилось ясно: он нарушал не только спортивный режим, но и как минимум административный, гражданский и налоговый кодексы.
В последнее время Алику перло. Поболтавшись в лихие девяностые в бушующем океане инвестиционно-обнального банковского бизнеса, отдышавшись в начале нулевых на скалистых девелоперско-телекоммуникационных островах, к концу десятилетия мощное гольфстрим-мейнстримовое течение московской деловой жизни выбросило его в одну небольшую, но очень уютную контору. Контора разрабатывала интересную тему частно-государственного партнерства, дружбы и любви. Любовь оказалась взаимной. И как всегда бывает при взаимной любви, оба объекта любви расцвели необычайно. Государство принуждало Грузию к миру, успешно боролось с последствиями мирового кризиса, в который раз уже штурмовало заветную высоту в $100 за баррель магической черной жижи, изобретало очередные каверзы для страдальца Ходорковского, поднимало пенсии и опускало зарвавшийся московский средний класс. Контора тоже не бедствовала. Она скупала подешевевшую московскую недвижимость, расширяла производство, открыла представительство на Кипре, весело гуляла на корпоративах в «Метрополе», кормила сотню маркетологов, пиарщиков и прочих обаятельных бездельников и, что самое удивительное, после всего этого праздника оставалась еще немалая куча бабла. Более того, в полный рост вставала проблема, куда эту кучу девать, да так, чтобы при смене направления гольфстрим-мейнстримового течения, что в российских широтах случается до обидного регулярно, тупо не сесть. Решением этой непростой задачи вот уже четвертый год и занимался в конторе Алик. Занимался настолько успешно, что к настоящему моменту забыл, какая у него зарплата. Зарплата по московским меркам была вполне ничего себе, но побочные доходы, возникающие в процессе головокружительных комбинаций, были столь огромны, что зарплата на их фоне бледнела, скукоживалась и практически исчезала.
Свой первый миллион он заработал к тридцати годам. Но это ничего не изменило. Разошелся миллион по квартирам, дачам, путешествиям, как будто и не было его вовсе. Тогда он заработал второй. Поменялось мало. Зарабатывая третий, он начал догадываться, что не в деньгах счастье. Правда, оставалась слабая надежда, что счастье в больших деньгах. Нет, конечно, как и у всякого нормального московского шустрилы, у него была Планка. Вот именно так: Планка с большой буквы. Но с годами Планка все больше стала напоминать линию и, что уж совсем обидно, – линию горизонта. Идти к ней можно: вот, казалось бы, она – рукой подать, но дойти… Впрочем, в последнее время, несмотря на то что контора, где он трудился, называлась совсем не «Газпромом», лично у него мечты начали сбываться. Появилась иллюзия, что Планка все-таки существует в природе и смелые, удачливые, крепкие духом парни вроде него, Алика, могут ее достигнуть. А после – послать к черту всю эту бессмысленную круговерть, непонятно почему называемую бизнесом, и весело сидеть на достигнутой Планке, беззаботно болтая ножками и поплевывая в сторону солнца, поэтично опускающегося непременно в Атлантический океан.
Стоя на лоджии и докуривая вторую подряд сигарету, он как раз думал о Планке. Мысли о ней помогали задушить и ночные кошмары, и утреннюю головную боль. В последнее время это превратилось в ритуал, в заутреннюю почти молитву. Он вставал, шел в трусах на лоджию, выкуривал две сигареты и думал о Планке. В голове весело танцевали цифры. Одна, довольно упитанная, – это то, что он наколбасил за прошлый месяц; другая, существенно больше первой, – это то, что, скорее всего, наколбасится за месяц текущий, третья, самая огромная, похожая на борца сумо, цифирища – это то, что было наколбашено за всю его нелегкую трудовую биографию. Цифры танцевали под музыку из кинофильма «Блеф» с Челентано в главной роли. Туру-ту, туру-ту, туру-ту, туру-ту… туру-ту… Пам! Пам!! Пам!!! Цифры кружились, сталкивались, набухали, умножались и складывались. И снова начинали танцевать: туру-ту, туру-ту, туру-ту, туру-ту, туру-ту… Пам! Пам!! Пам!!! Цифры становились выше ростом, они почти достигали Планки, а кое-где и перерастали ее. И тем не менее цифры танцевали. Туру-ту, туру-ту, туру-ту… И возникал в голове лихой вопрос: а не мала ли ему, Алику, Планка? Достойна ли она его? Может, стоит поднять Планочку-то? Пам!!! Пам!!!!! ПААААААМММ!!!!!!!!! И в этот момент приходил страх. Он понимал, что вечно фартить не может. И что за всякую удачу, за всякую пруху по закону вселенского равновесия потом обязательно получаешь соответствующую непруху. Он даже радовался мелким неприятностям: разбитая фара на «Мерседесе» жены, залетевшая некстати любовница, подхваченный неизвестно где грипп и тому подобные жизненные неурядицы приводили мир в равновесие. После них он считал себя в расчете с удачей и продолжал свое уверенное движение к заветной Планке. Но страх не уходил. А сейчас к нему примешивалась изрядная доля стыда. Алик считал себя рыночным человеком, homo marketus, голубая мечта Адама Смита буквально. Невидимая рука рынка в образе страха и жадности уверенно правила им. Но это для других она была невидимой. Он же видел эту холеную, стальную лапу слишком хорошо. И ему не нравилось, что он, весь такой свободный, образованный и тонко чувствующий человек, такой воздушный и одухотворенный, практически эльф, танцует по велению этой невидимой лапы позорную джигу, точно последний таджик, продающий помидоры за углом.
«Жадный ублюдок», – сказал он вслух, стряхивая пепел на Москву, и ощутимо ударил себя ладонью по щеке. Эта привычка появилась у него лет десять назад, одновременно с первым миллионом. В моменты наивысшего омерзения к себе, после трудных переговоров с малоприятными людьми, когда приходилось буквально насиловать себя, исполняя особо замысловатые па великой рыночной джиги, он сам себе отвешивал оплеухи. Боль в щеке помогала ощутить себя человеком, простить себя и позволить и дальше, еще проникновеннее, исполнять завораживающий market dance.
