Елена Минкина-Тайчер - Эффект Ребиндера
Ничего подобного! Спрессовав всю ягоду и плюхнув на глаз сахару, Валя просто повесила котелок над огнем, помешивая изредка деревянной палочкой и весело напевая. Процесс варки варенья тоже продолжался все путешествие, причем Валя физически не переносила, если кто-то пытался съесть ягоды, и строго обыскивала взглядом каждого выходящего из лесу. И никого не возмущало, что единственным свободным от сдачи ягод человеком оказался Семен, которому, по идее, и предназначались все горы варенья. Более того, Володя раз углядел, как Валя, по обычаю напевая и помешивая свое варево, выбирала самые красивые ягоды и засовывала их в рот спящему Семену, на что тот только сладко чмокал, не открывая глаз.
Вторая пара оказалась не менее забавна, но, пожалуй, более симпатична. Во-первых, они оба были худыми. Почему-то Володя с детства недолюбливал толстяков. Худой длинный мужик с нечесаной седой головой и детским именем Шурик и худая сутулая женщина в очках. Женщину звали Галей (отчества тут не водились, к чему он вскоре привык), но они с Валей-пеструшкой окликали друг друга исключительно ласкательно – Валюша и Галюша, как в детском саду. Конечно, все путались, особенно в лесу, где только и слышалось «Люша-Люша». Тогда Шурик для простоты предложил звать их «Люша номер один» и «Люша номер два», что привело всю компанию в восторг. Правда, Галя тихо запротестовала: «Нет-нет, какой же я номер один», – посему ей милостиво присвоили номер два.
Честно признаться, Иринка выглядела здесь единственным взрослым человеком.
Галя оказалась добрейшей женщиной и предназначение свое, кажется, видела в исполнении желаний всех окружающих ее людей. Она добросовестно сдавала ягоды на варенье, помогала Семену устанавливать лодку и обмахивала его же от мух на жарком солнышке, она вставала на заре и варила кашу для всей компании, а в свободное время плела Иринке венки из ромашек. Под мышкой Люша номер два постоянно носила растрепанную толстую книгу, и при каждом удобном случае усаживалась в сторонке и ныряла в нее с головой, так что каша всегда получалась чуть пригорелой, а венки кривобокими. В первый же день Володя не утерпел и заглянул на обложку – «А. Н. Островский. Пьесы». Ага, понятно, Катерина – луч света в темном царстве. Просто лопнуть можно было с этой компанией!
Надо сказать, Галин характер очень гармонировал с неугомонным Шуриком, который оказался человеком увлечений или даже страстей. С первого дня Шурик занялся рыбалкой. Он бегал по берегу с огромной удочкой, кажется, вдвое длиннее его самого и, конечно, с намертво запутанной леской, и умолял всех не открывать тушенку, потому что скоро они будут есть рыбу, абсолютно свежую рыбу! Проблема заключалась в том, что для рыбы, оказывается, требовалась специальная каша в качестве приманки. Галя добросовестно распутывала леску и в качестве этой каши варила ужасную клейкую гадость, причем в том же котелке, где прежде готовился суп и пресловутое варенье. Но Володя уже давно понял, что не стоит ничему удивляться и тем более возмущаться.
Полтора дня Шурик изнывал на берегу, всю реку, кажется, замусорив чудодейственной кашей, а остальная группа, дабы не усугублять его страданий запахом тушенки, жевала пустые макароны. А потом вдруг начало клевать! Первая рыбина сорвалась. «Вот такая!» – отчаянно кричал Шурик, разводя в стороны свои бесконечные руки. Обе Люши восторженно ахали. Тут клюнуло еще раз, подскочивший Матвей ловко подсек, и на траву выпрыгнула огромная щука. Володе вдруг тоже страшно захотелось участвовать. Щука как раз рванулась к воде, и он в последнее мгновение перехватил ее за круглый скользкий живот и прижал к рубашке, чувствуя, что готов прыгать от восторга не хуже Иринки.
Потом женщины долго обсуждали, как лучше готовить, потом щуку тушили в сметане, причем, кажется с грибами, и это оказалось сказочно вкусно, так вкусно, что можно было не вспоминать, что в качестве посуды служил все тот же котелок из-под «каши», правда, тщательно промытый «с песочком».
Самое ужасное, что он ничего не мог с собой поделать. Сознавал всю нелепость, дикость ситуации и все-таки каждое утро жадно ловил ее голос, смотрел в щель палатки, как она легко бежит по поляне, тащит к реке притворно упирающуюся Иринку – две почти одинаковые тоненькие фигурки, как с разбегу ныряет в прохладную утреннюю воду. Потом они плавали и перекликались, а он небрежно поглядывал с берега, забросив на плечо полотенце и умирая от желания присоединиться.
В силу занятости остальной группы они все время оказывались втроем – Кира и «общие дети», и тоже все время находились разные дела – тащить хворост, ставить палатки, чистить грибы. Кира обожала походы в лес, громко командовала: «Дети, за мной!», и они отправлялись в самые заросли буйно разросшегося подлеска, чертыхаясь и отмахиваясь от комаров, перелезали через поваленные бревна, и можно было подать ей руку, – тонкие ловкие пальцы, и край шелковистой ковбойки, и совсем близко россыпь веснушек на вспотевшем, перемазанном смолой потрясающем ее лице.
Кира часто возилась с Иринкой, заплетала какие-то косички, составляла букеты из земляники, учила танцевать. А Володю заставляли изображать кавалера, и он неловко топал по траве в мокрых кедах, обнимая их обеих за плечи немеющими руками. Иногда Матвей уводил Иринку, что-то шептал, рассказывал, она счастливо по-детски смеялась, а они молча сидели у костра, одни, совершенно одни, и ни при чем здесь были ни Люша номер два со своей книжкой, ни мирно дрыхнувший Семен.
На исходе недели Матвей вдруг начал страшно волноваться, корил себя, что уехал, каждые два часа бегал на станцию, прорывался на вечно занятую московскую линию. Свинство, но Володя совсем позабыл про сестру и ее близкие роды! А тут еще случился неприятный эпизод. Утром Кира отправилась звонить вместе с Матвеем, «проведать профессора Гальперина». Она вернулась веселая и возбужденная, вспоминала каких-то знакомых, Москву, дочку и радостно сказала подошедшей Иринке: «Эх, сюда бы сейчас Аньку!».
И тут обычно приветливая Иринка вдруг захлебнулась, сжалась, сощурила черные жесткие глаза.
– Эх, сюда бы сейчас маму! Кира, как ты думаешь, маме бы понравилась рыбалка?
Она сказала это громко, очень громко, почти крикнула… И тут же забегала, захлопотала над убегающим вареньем Люша номер один, у Шурика клюнула рыба, Семен вспомнил жутко смешной анекдот и принялся рассказывать, прямо не вылезая из лодки. И совсем никто не заметил, как Кира ушла.
Он нашел ее в глуши кустов за палатками, съежившуюся, заплаканную. «Дура, – шептала она, – безмозглая черствая дура! Девочка с пяти лет без матери, только оттаяла, привязалась, а я ей говорю, что скучаю по своей дочке!» Володя молча стоял, проклиная собственную немоту, тупость, никчемность. В коротких Кириных волосах запутались обрывки бересты, на тонкой лодыжке виднелись две свежие царапины, худенькие плечи дрожали.
И тогда он опустился на колени и обнял ее. Изо всех сил обнял и закрыл хоть на мгновение от странного и несовершенного мира. Хоть на мгновение.
– Володя! Володька, ты слышишь? Воло-о-дя!
Матвей кричал отчаянно громко, наверное, случилось что-то ужасное, он рванулся к поляне, спотыкаясь, не разбирая дороги, но сквозь тревогу все стучала в голове одна мысль: она не оттолкнула, не оттолкнула, не оттолкнула!
– Володька, брат, – парень! Парень у нас! – зять плясал у костра, высоко вскидывая ноги в кедах. – Четыре кило, представляешь, четыре кило и еще двести грамм, во родственничек!
Володя замер на минуту, пытаясь вместить в сознание все сразу – счастливое смеющееся лицо Матвея, растерянную Иринку, костер с выкипающим вареньем. Солнце слепило сквозь ветки, и в руках еще жило тепло ее плеч. «Ну да, – вдруг дошло, – сестра родила. Парня. Четыре килограмма. Это, кажется, много». И сразу за этим веселая мысль – родственник! Матвей, бородатый чудак, теперь его настоящий кровный родственник. Страшно обрадовался, хотя, казалось бы, очевидная вещь.
И тут же опять всплыло: Кира! Мягкие, замершие в его руках плечи, горячая щека на груди, запах волос. На рубашке не просохло влажное пятно от Кириных слез. Ее слез!
Зять что-то громко рассказывал – про больницу, Ольгу, родителей, обе Люши обнимались и тормошили Иринку, Шурик пел бравурный марш, сам себе дирижируя длиннющими руками, котелок накренился и в костер большими черными каплями стекало варенье.
Сколько еще оставалось дней – девять, восемь… Володя старался не считать и не думать. Матвей рвался сократить маршрут, но Оля в очередном телефонном разговоре категорически возражала – все прекрасно, ребенок спит и кушает, мама и Таня ей прекрасно помогают. Зачем такому крохе лишний шум!
Разговоры теперь велись исключительно о детях и родах, оказалось, у Семена с Валей аж три дочки, а у Шуриков один сын, но зато он родился в день полета Гагарина. Только подумать, что Володя тогда ходил в четвертый класс и мечтал записаться в отряд космонавтов!
