Елена Минкина-Тайчер - Три рассказа о любви
Обзор книги Елена Минкина-Тайчер - Три рассказа о любви
Елена Минкина — Тайчер
Три рассказа о любви
В следующем круге
В следующем круге, — говорит Севан, — в следующем круге я буду птичкой! Я буду порхать с ветки на ветку, петь песни, клевать зернышки, и все! Никаких детей, мужей, родителей, ничего, только песни и зернышки.
Она расхаживает между монитором и реанимационной тележкой, чуть пританцовывая и дирижируя себе пустым 20 граммовым шприцем. Это же надо иметь такие ноги в сорок лет!
Сорок два, — говорит Севан, — уже полгода, как сорок два. Отделение открылось в июле, ровно двадцать лет назад, наш выпуск без конкурса шел, почти все — отличницы. Представь, престижное отделение, новая больница. Одни мониторы чего стоили! Даже мама гордилась и хвасталась соседям.
С мамой мне не слишком повезло. Хотя, конечно, нехорошо так говорить. Она у меня, кстати, из России, представляешь, вот только не помню, как город назывался. Мама требовала абсолютного послушания и очень любила порядок. Я один раз деньги потеряла, за танцевальный кружок. Конечно, это был совсем простенький кружок, уж какие у нас были танцы тридцать лет назад, но меня учительница очень хвалила. Всегда ставила первой, правда, может быть, и из–за роста. Я ведь и тогда самая длинная была. И вот я потеряла оплату за месяц. По теперешним ценам шекелей пятьдесят, не смертельно, но приличные деньги, конечно. А мама сказала: «Ну, что ж, раз потеряла, месяц ходить не будешь». Помню, еще соседка наш разговор слышала. Соседка у нас смешная была, толстая, как подушка, но добрая. Она мне эти деньги пыталась потихоньку в карман сунуть, но я не взяла, мамы побоялась. А на танцы больше так и не пошла, не знала, что учительнице сказать. А, невелика потеря. В моей то жизни!
Тем более, я вскоре влюбилась. Был у нас в классе мальчик, длинный — предлинный и носатый немножко, но мне очень симпатичным казался. И вот вижу, он на меня смотрит так задумчиво день, два, а потом и говорит: «Хочешь быть моей хаверой?». Наверное, потому меня и выбрал, что я сама длинная была, ему подстать. Домой я его, конечно, не приглашала, другие времена были, а ходили мы на берег моря, в старую беседку. И он все пытался меня обнимать, даже кофточку расстегнул раз, только, поверишь, ему это так же не нужно было, как и мне. Просто положено, раз хавера, наверное, мальчишки друг другу хвалились. Так и закончился наш роман, к облегчению для обеих сторон.
А настоящий роман у меня начался в армии. Знаешь, с армией — это неплохо придумано. Сразу такая свобода начинается. Хотя и там, конечно, и послушание, и порядок, но не так, как под маминым присмотром, да с девчонок и меньше спрашивают.
Я, конечно, сразу заметила, что Эли на меня смотрит, кто ж этого не замечает, но еще недели две виду не показывала, а потом не выдержала, сама подошла. Такой он мне родной оказался, и все было хорошо, и что обнимает, и что кофточку расстегивает. А ты знаешь, где вся наша любовь проходила? В машине! У его отца форд был, старенький такой, горбатый, но мы его любили, как родной дом. Нас на выходные каждые две недели отпускали, и мы брали этот форд и ехали на берег моря. Ха, опять на море! А где тут у нас еще спрячешься, все — как на тарелке, и все друг друга знают. Конечно, не самое удобное занятие — любовь в машине да еще при нашем росте, Эли вообще был метр девяносто, но как–то приспособились, даже очень здорово получалось! Ты думаешь, я бессовестная, да? Нет, просто радостно вспоминать, какие мы молодые были, красивые. Вот я смотрю современные фильмы про любовь и все думаю, нет, у нас лучше было.
На медсестру я сразу после армии учиться пошла. До сих пор жалею, что никуда путешествовать не поехала, пропущенный кусок молодости! Представляешь, махнуть куда–нибудь в Индию, или в Австралию, без забот, без детей. Не очень было принято, не то что сейчас. А специальность мне нравилась — и с людьми, и не засидишься на одном месте, и платят прилично. А Эли поступил в колледж младших инженеров. Мы про женитьбу еще не думали, но просто надоедало каждый раз расставаться, да и в машине зимой холодно, а летом — духотища, не продохнуть. Сейчас молодежи намного проще, вон моя дочка уже полгода у своего хавера живет, очень с его мамой подружилась, представляешь! Вот так двадцать лет ее расти, а она потом мне только про его маму и рассказывает, какая она хорошая да внимательная
Я, правда, тоже очень со свекровью дружила. До сих пор раз в месяц к ней езжу.
Одним словом, мы бы, может, еще и подождали с женитьбой, но тут собралась замуж моя двоюродная сестра, маминой сестры дочка. И началась эпопея! Целый день только и разговоры, какой жених, да какое платье шить, да какой зал заказывать, чтобы все родственники умерли от восторга. Точно как сейчас, только тогда других развлечений намного меньше было, по телевизору только две программы. Надоело мне на это смотреть, да и хулиганка я была порядочная, двадцать один год, что ты хочешь! Я и говорю Эли: — Что если нам тоже пожениться? А он и рад стараться, — давай, — говорит, — только раньше их. Побежали мы в раббанут и подали документы на двадцать второе мая. А у сестры моей на двадцать третье свадьба была назначена, еще полгода назад. Что дальше было, лучше не рассказывать! Мама мне всю жизнь простить не могла. А если разобраться, ничего плохого не случилось, просто две свадьбы подряд. Ей даже лучше, на платье сэкономила.
Мы решили в кибуце поселиться, Эли и сам из кибуца, да и откуда нам денег было взять на свой дом. К маме моей после той свадьбы лучше было не приближаться.
Да, я тебе про отца совсем не рассказываю! Отца я очень любила, он такой веселый был и красивый, самый красивый из всех знакомых. Сейчас смотрю на него, и сердце обрывается, что жизнь может сделать с человеком!
Элинор ровно через год родилась, нам как раз по двадцать два исполнилось. Мы же с Эли одного года и даже одного дня, такое вот совпадение, неужели я не рассказывала?
Эли, конечно, ждал мальчика. Они все думают, что хотят мальчика, а когда через три года мальчик родился, он и скрыть не мог, что дочку больше любит, все ей позволял. А уж когда тинокет наша появилась, тут окончательно стала ясно, кто его сердце завоевал. Ох и мамзера, до сих пор из всех веревки вьет! Вот тут особенно моя специальность пригодилась! Кто еще может себе позволить детей растить без всякой няни. А я три ночи в неделю брала дежурствами, а остальное время дома, и душа моя спокойна. И когда мне из полиции позвонили и сказали про аварию, ничего в моей душе не шевельнулось, вот ведь странно.
Я, помню, все думала, какие вещи собрать, родителям позвонила, чтобы отец за мной заехал, а мама осталась детей сторожить. И в дороге ничего я не чувствовала. Отец более догадливый оказался, все молчал, а перед самой больницей говорит: «Как бы большой беды не было, доченька». И только когда меня сразу к заведующему реанимацией повели, вот тут я и поняла, не зря десять лет сестрой отработала. Заведующий этот в глаза мне старался не смотреть. Ваш муж, — говорит, — в крайне тяжелом состоянии. Я только и спросила: — Он уже умер? — Тогда он так посмотрел на меня: — Да, — говорит, — на месте скончался, к нам доставлен без признаков жизни.
Я только сказала: — Проведите, я должна его видеть. И все меня оставьте.
Он на каталке лежал. Голова набок повернута так неестественно, и один глаз приоткрыт. Я веки приподняла — зрачки разные, видно удар сразу на голову пришелся. Понимаешь, мне очень важно было это увидеть, я тогда поняла — все, нет его больше. И еще подумала — вот сейчас раннее утро, значит, это последний наш с ним день.
Сначала все мне хотелось кибуц оставить, но куда же деваться с тремя детьми, там у них и школа, и вся жизнь. Отец часто приезжал, сядет молча на кухне или мастерит что–то, и мне, вроде легче. А соседок я отвадила быстро, не нужно мне было чужих слез да причитаний.
В это время у нас в кибуце еще одни похороны случились. Женщина умерла от рака, совсем еще молодая, двое детей остались. Но я почти не была с ними знакома, я же пришлая. Тут как раз Пурим наступил. Все веселятся, праздник, карнавалы, и поехала я своим детям костюмы покупать. Элинор уже десять исполнилось, Шаю — семь, даже малышке купила костюм медведя, хоть она и мало что понимала. Вот я иду прямо к школе с этими масками и шарами, а Элинор как закричит: «Мама, мамочка моя!», видно, и не ждала уже никакой радости. И вдруг смотрю, у одного мальчика глаза стали, как у раненого котенка, и я вдруг догадалась, что это той женщины сын.
— Ну, что ж, — говорю, — пойдем с нами костюмы готовить, видишь, сколько бумаги цветной, на всех хватит. Он и пошел, как привязанный. А часа через два за мальчиком этим отец пришел. Я его раньше видела, конечно, здоровенный такой, невозможно не заметить, но что мне до него было, да он и старше на восемь лет, и имя такое смешное Эзра, как у моего дедушки, одним словом, другое поколение. Сел он у меня в кухне, ровно на то место, где отец мой сидит, да так и промолчал до позднего вечера.
