Эдуард Тополь - Россия в постели
И – дождалась. Он вышел из консерватории, неся в одной руке виолончель, а под другую руку под локоть его вела веселая, смеющаяся девчонка в джинсах. И у Зинки екнуло сердце – острым женским чутьем она сразу угадала в этой виолончелистке свою соперницу. И тем не менее решительно шагнула им навстречу:
– Привет, Боря!
– А-а! Привет, – сказал он и прошел мимо, и даже непонятно было, узнал он ее или не узнал, так безразлично это было сказано.
Но еще больше сразило Зинку то, что они – Борис и его девушка – подошли к новенькому голубому «жигуленку», Борис уложил виолончель на заднее сиденье, а виолончелистка села за руль, подождала, пока Борис сядет рядом, и тут же уверенно и лихо вывела своего «жигуленка» в поток машин. Они укатили, а Зинка осталась на тротуаре с разбитым сердцем.
Вечером в общежитии она напилась и не вышла на работу в ночную смену. Ночью ей приснился Борис, да так, что у нее и во сне дух захватило: худенький, голый, он обнимал ее и целовал в грудь так сладко, что Зинка кончила и от этого проснулась.
И на следующий же день Зинка ударилась в загул. Теперь она спала со всеми без разбора – с солдатами окрестных гарнизонов, местной шпаной, офицерами. Она давала даром и за деньги, за стакан портвейна или без него. В общежитии при соседках, в лесу под кустом, на речном пляже и на путях, за вагонами станции «Подлипки». Сексом и пьянкой она глушила свою первую любовь. И никогда больше не заглядывала в ресторан «Подлипки», где по вечерам играл Борис.
И все-таки она встретила его. Однажды поздно вечером она увидела его на платформе «Подлипки» – он, отыграв в ресторане, ждал электричку до Москвы, а она, Зинка, шла по платформе под руку с каким-то лейтенантом.
– Привет, Борис, – сказала она развязно. – Как дела?
– Нормально. А у тебя?
– Прекрасно! У тебя есть сигаретка?
Он порылся в карманах, а она сказала своему случайному лейтенанту: «Иди, я тебя догоню» – и задержалась возле Бориса, прикуривая.
– Не боишься так поздно ездить? – спросила Зинка, выпустив дым первой затяжки.
– А что? – усмехнулся он. – Ты хочешь меня проводить?
И посмотрел ей в глаза. К станции уже подкатывал поезд до Москвы.
– Могу, – ответила она, не отводя взгляда. – Подожди меня в Мытищах.
Мытищи были следующей станцией, первой по дороге из Подлипок к Москве.
– Нет, – сказал он. – Я тебя в Москве подожду. На Ярославском вокзале. Идет?
– Идет. Только ты жди. Я буду. – И она ушла к своему лейтенанту, а Борис укатил электричкой в Москву.
Но через двадцать минут, на такси опередив электричку, она уже была на Ярославском вокзале и встречала своего Бориса.
Они поехали в общежитие консерватории, он провел ее мимо вахтера в свою комнату, отослал ухмыляющегося соседа спать куда-то в другую комнату к соседям, где-то достал полбутылки водки, и они выпили на брудершафт и поцеловались, и он сразу полез к ней за пазуху, к груди. Зинка видела, что он спешит и нервничает, но она еще не знала, от чего, и не сопротивлялась. В эту ночь она показала ему, что такое секс, когда действительно любишь. Ее опытное тело отвечало каждому движению его члена, она была как чуткая мембрана, улавливающая малейшее его желание, а любовь к этому худенькому синеглазому мальчику с длинными тонкими пальцами доводила ее саму до экстаза еще раньше, чем он успевал кончить. К тому же Борис, едва они улеглись в постель, включил проигрыватель, и всю ночь в этой студенческой комнате, оклеенной портретами Чайковского и Паганини, звучали Бетховен, Вагнер и еще «Болеро» Равеля и вкрадчивый Вивальди. Зинка еще никогда не трахалась под такую вдохновляющую музыку и еще никогда не отдавала свое тело любимому мужчине, и теперь это сочеталось, и все, что они делали, было в такт музыке. Борис, словно мстя кому-то за что-то, набрасывался на Зинкино тело с бетховенской силой и вагнеровской жестокостью, он больно терзал ее грудь, мял ягодицы, круто заламывал ей ноги и входил своим членом в ее распахнутое влагалище резко и жестоко, с какой-то злой силой.
Но Зинка терпела. Она вытерпела бы и не то от этого мальчика, она даже позволила ему кончать в себя, чего не позволяла никому доселе. И когда он устал, когда с первыми эрекциями ушла и утихла его злая сила и ожесточение, Зинка стала лечить его теми ласками, которых он еще никогда не видел. Стоило ему отдохнуть и потянуться к ней снова, стоило ему положить руку ей на грудь, соски, живот, она медленно, под вкрадчивую музыку Вивальди, опускалась все ниже к его паху. Его усталый член еще дремал, не отвечая на осторожные призывные прикосновения ее губ и языка, и тогда она забиралась еще ниже, поднимала его ноги к себе на плечи и нежно лизала языком его задний проход. Это возбуждало его почти сразу, его худое, костлявое тело вытягивалось напряженной струной, а член подскакивал и подрагивал от возбуждения. И тогда Зинка приступала к минету – она целовала его яички, облизывала корень и ствол пениса и, когда Борис уже стонал от желания, осторожно брала в рот головку. Тихо звучал медлительный Вивальди, Зинка быстрым языком пробегала по члену от корня до головки и обратно, и снова обсасывала головку, и забирала в рот весь член целиком, так, что сама уже вот-вот задыхалась, а потом пересаживалась на Бориса верхом и медленно, в такт Вивальди, имела своего любимого. Борис стонал и извивался под ней, а потом, не выдержав этой замечательной пытки, с мальчишеским пылом переворачивал ее под себя на спину и уже не в такт музыке с новым ожесточением вламывался в ее влагалище с почти звериной силой, но и тут Зинка делала все для него – вертела бедрами по кругу, подмахивала ягодицами, а когда он кончал, дергаясь от судороги семяизвержения, прижимала его тело к себе и терпела жесткие, горячие удары его спермы внутри и стальную боль в плечах, которые он стискивал своими сильными пальцами пианиста.
За всю ночь он не сказал ей и трех слов, а утром молча проводил до выхода из общежития и только там, почти не глядя ей в глаза, сказал:
– Ну хорошо, пока. У тебя есть телефон?
– Есть, – сказала она. – В общежитии. – И назвала телефон общежития и номер своей комнаты. – Только к нам дозвониться трудно.
– Это не важно. Ну, будь!
Зинка уехала домой, не зная, радоваться ей или грустить, – ведь он даже не записал ее телефон, позвонит ли когда-нибудь?
Три дня она прождала его звонка, уходя из общежития только на работу, а все остальное время просиживая внизу, на первом этаже, у телефона с какой-то дурацкой книжкой про пограничников в руках. Она читала и не понимала, что она читает, каждый телефонный звонок заставлял ее поднимать голову от книги и ждать – не он ли, а когда телефон больше двух минут был занят комендантшей или болтливыми девчонками, она начинала нервничать и терять терпение. Он позвонил на четвертый день, к ночи.
– Привет, – сказал он. – Как живешь?
– Ничего. А ты?
– Можешь приехать?
– Когда? Завтра?
– Нет, сейчас.
Она взглянула на часы:
– Я уже не успею на последнюю электричку.
– Ничего. Возьми такси. Я заплачу.
И так повторялось два-три раза в неделю – он звонил к ночи и вызывал ее к себе, и она мчалась к нему то последней электричкой, то на такси или на попутных машинах.
Он хмуро и ожесточенно трахал ее, всегда под Вагнера и Бетховена, а когда успокаивался – включал Вивальди и Дебюсси. Зинка стала уже своей в общежитии, ее уже знали все вахтерши и соседи Бориса по общежитию, и однажды в женском туалете Зинка, сидя в кабинке, услышала короткий разговор двух студенток.
– Ты видела эту новую Борькину шлюху? – сказала одна.
– Видела. Она его загнала совсем.
– Наташка сама виновата. Крутит парню яйца и не дает. Вот он и отводит душу…
Они ушли, а Зинка сидела в сортире и плакала без слез. Теперь ей все стало ясно, теперь она понимала, почему он вызывал ее за полночь, а по утрам не смотрел в глаза. Он все еще встречался со своей виолончелисткой, он гулял с ней по концертам и кино, целовался в ее машине, а когда яйца уже распухали от спермы, вызывал Зинку как «скорую помощь». Зинка вышла из сортира, умыла лицо и пошла в его комнату.
– Я хочу водки! – сказала она и выключила к чертям собачьим этого вкрадчивого Вивальди или как там его звали. Борис удивленно посмотрел на нее.
– Я хочу водки! – хмуро повторила она.
Он, ни слова не сказав, ушел куда-то и через несколько минут притащил полбутылки коньяка. Зинка залпом выпила полстакана, закурила и спросила в упор:
– Ты ее очень любишь?
– Кого? – сделал он удивленное лицо.
– Эту Наташу твою.
– Ну при чем тут она? Тебе-то что?
– Ты хочешь на ней жениться?
– Да прекрати ты, ради Бога! – Он усмехнулся криво и полез к ней обниматься, но она вдруг с силой ударила его кулаком по лицу так, что у него кровь пошла из носа.
– Ты что, сдурела? Кретинка! – испугался и удивился он.
– Блядь ты, вот ты кто! Подлюга! – сказала Зинка и улыбалась вызывающе. – Ну что? Ну, ударь меня! Слабо? Дешевка! Музыкант вшивый!
