Николай Беспалов - Женские истории пером павлина (сборник)
– А где я орден хранить буду? – мама выпрашивает у отца орденскую коробочку.
– Дай не от ордена. От медали дай. Она же стоит меньше.
– Неграмотная ты женщина. Ордена и медали цены не имеют. И зачем тебе коробочка-то?
– Сережки мамины хочу положить…
…Ну и сон. А я ведь помню этот разговор родителей. Отец тогда отдал маме красную коробочку.
Хорошо поспала. Все-таки в поезде на жесткой полке сон не тот.
День прошел в домашних хлопотах, и ни разу я не вспомнила колонию, своих товарок по бараку, цириков. Но все время перед глазами стояли глаза Степана.
По телику одно и то же. Все о Брежневе. Дорогой Леонид Ильич, дорогой Леонид Ильич. Тьфу на них! Пройдет неделя, и вы будете глотки грызть друг дружке за его место.
Угомонилась я ближе к полуночи. Даже кушать не хочется. Так и легла. Голодной…
– Золото, драгоценности, оружие, наркотики? – это при моем аресте так.
Как бы ударило и проснулась. Что за чертовщина. Сначала снится, как мама коробочку у отца выпрашивает. А теперь вот обыск.
Как была, в пижаме вылезла из постели. Сварила пельменей «Сибирских», налила стакан водки. Все ровно сна как ни бывало. А ведь были у мамаши доставшиеся от бабушки какие-то цацки. И где они?
Начинало светать, когда я наконец-то нашла ту красную коробочку. Каждая вещица обернута ватой. Вот серьги из золота с изумрудами. Вот перстень золотой с печаткой. Ожерелье из янтаря и золотыми вставками. Четвертой вещицей оказался кулон. Открыла, а там такая маленькая-маленькая картинка. Женский портрет. Наверное, это бабка моя. Муж ее очень любил. Дарил эти вещицы он. Так любил, что мог приревновать к телеграфному столбу. Умер он как-то странно. Свалился с обрыва и сломал шею. И не сильно пьян был.
Что же, сны оказались в руку…
Одних сережек мне хватило на погашение задолжности по обслуживанию дома. Еще и осталось.
Немного подумав, а на кой мне эти цацки, решила погасить кредит. Знакомый подсказал, что после полной оплаты кооператива квартира переходит мне в собственность. Смогу продать ее.
Другой мужик сказал, что продавать не надо. Лучше, если не буду жить тут, сдавать ее.
В хлопотах прошел месяц. В декабре у Степана день рождения. Исполнится мужику пятьдесят два года. Не круглая дата, но все же день рождения. Надо ехать. Надо и еще пуще хочется.
– Вы, Тамара Вениаминовна, правильно решили сдать квартиру. Одно попрошу, сдать приличным людям. У нас, знаете, дом высокой культуры.
– А вы и помогите мне с людьми.
– Подумаю.
Будет он думать долго, а я жди. Сообразила. Пошла к себе на старую работу. Там всякие люди бывают.
Девчонки мне обрадовались. Они не паскуды какие-нибудь.
– Тамарочка, не волнуйся. Подберем. У нас всякий контингент. Есть грузины. Армяне. Есть и совсем крутые. Чеченцы. Кого хочешь?
Через три дня я уже подписывала договор с молодыми людьми, у которых глаза карие, а волосы черные.
– Не беспокойся, дорогая! Все будет очень хорошо. Чисто и тихо. Твои соседи жаловаться не будут.
Они внесли задаток за три месяца вперед.
– Потом мы будем платить, как прикажешь. Можно из рук в руки. Можно на сберкнижку будем класть.
Получив по моим понятиям очень даже приличную сумму, я села в поезд Ленинград – Вологда. Тю-тю. Или ту-ту. Не стучите колеса…
Я везу моему, отметьте – моему, Степану гору городских гостинцев и подарков. На Невском проспекте в магазине «Рыбалка-охота» купила такие удочки – закачаешься. Лесу, крючки, грузила и много всего другого. В «Военторге», там же на Невском, две пары штанов. Карманов на них немерено. Пять ковбоек. Сапоги из хрома, а может быть, и не из него. В «Елисеевском» купила водки, коньяка, сыров разных и колбас.
Загрузилась по самое не хочу. Пришлось на вокзале носильщика нанимать.
Поехали. Мелькают за окнами поля да перелески, серые унылые дома. Все припорошено снегом. Кое-где прогалины высвечиваются.
В купе одна я баба. Мужики приличные. Даже вежливые. Не пристают.
Пили-ели одним столом. Доехали, слава Богу. Как я буду со своими кутулями? Опять же мужики помогли дотащить их до автобусной остановки.
Снегу намело! Жуть. Устроилась под навесом и стала ждать. Народу прибавляется, а автобуса нет. Начинают болтать, что он где-то в дороге застрял и за ним послали трактор. И что раньше ночи его не жди.
Люди стали разбредаться кто куда. Все местные. Им есть куда идти. Мне некуда. Да и с моим багажом не очень-то побегаешь. Сижу мерзну.
– Гражданочка скучает? – я с ходу вижу со справочкой гражданин этот. Может и прирезать за харчи и вещички.
– Вали отсюдова, сажа. Горло порежу. Сама по сто пятой чалилась, – и для пущей убедительности полезла в карман.
– Успокой нерв. Я без претензий, – отвалил бич. Сколько их в этих краях!
Как народ узнает о прибытии автобуса, не знаю, но начал он подтягиваться на станцию.
Довольно новый автобус приехал сам. Шумной толпой вывалились из него пассажиры. Впечатление, что они все пьяные.
– Мы чуть не угробились, чуть не угробились, – тараторят бабы. Им вторят мужики: «Чуть головы не поломали».
– Чего народ пужаете? – шофер – мужчина основательный, ростом под два метра, плечи «косая сажень», – ну съехали немножко в кювет. Так не перевернулись же. Сами доехали, и скажи спасибо.
– Простите, – подкатилась я к нему, – а обратно, когда поедем?
– Эх, деваха. Дай дух перевести. Отогреться.
– Давайте я вам горяченького соображу.
– Мне бы не горяченького, а горячительного бы.
– И это будет, – мне главное, чтобы уехать отсюда побыстрее.
– Пошли в балок. Там и покушаем с тобой, – подхватил мои чемоданы и сумки и почесал вперед. Я еле поспеваю.
В балке так тепло, что впору до нижнего белья раздеваться.
– Петенька приехал, – заверещала старушка, шурующая в буржуйке. – Сейчас чаю наварю. Замерз, поди?
– Бабуля, не суетись! Пятки сотрешь до костей. Я тебе гостью столичную привел. Стели белую скатерть, – как хорошо он улыбается.
– Совсем одичал на трассе. Какая такая скатерть? Грязь собирать. А ты, девка, откуда будешь такая?
– Из Ленинграда я.
– Цаца, – отвернулась, будто я ее обидела.
– Не обращай внимания! Она сама из Ленинграда. Пока срок тянула, там у нее все отобрали. Некуда ей деться. Вот и сторожит наш балок.
Бабуля выставила на стол стаканы, трехлитровую банку с молоком, положила на тарелку крупно нарезанный черный хлеб:
– Извольте кушать, господа залетные!
– Ты тоже садись с нами, баба Вера.
Кем же была это баба Вера до осуждения и заключения? Была Вера Николаевна старшим научным сотрудником в институте Академии наук. Имела, а впрочем, и имеет степень кандидата наук. Была успешной, красивой. Одного у нее не было – этого пресловутого женского счастья. То есть не было у нее мужа.
– Я мужиков не чуралась. Знаю, что баба без мужика, что цветок засохший. Дай ей каплю влаги живительной, – она пакостно хихикнула, – и она расцветет. Был у меня один такой. Страсть какой красивый! Бабы так и липли.
Петя перебивает:
– Баба Вера сейчас плакать начнет. Я скажу. Отравила она его. Она же химик, ученый.
Мы пьем мою водку, едим мою колбасу. Петя пьет и не пьянеет. Мне бы уехать отсюда.
Зря я обмолвилась, что тут жарко так, что впору раздеваться догола. Баба Вера скоро сникла, и ее Петя отнес за ширму.
– Ты какая-то особенная. Я с такими еще не спал.
Чего не сделаешь, чтобы побыстрее добраться до любимого мужчины…
Петя помог мне дотащить багаж до автобуса, и пока он разогревал мотор, я сидела в салоне.
Пять с половиной часов мы ехали до Конды…
…С того дня прошло три года. Я дважды съездила в Ленинград. Один раз со Степаном. Сводила его в театр, цирк, Эрмитаж и Русский музей. Жили мы в гостинице по его паспорту. Меня подселили за взятку.
В моей квартире после чеченцев живет пара из Сургута. Он в Ленинграде представляет какую-то контору по добычи нефти. Платит хорошо и исправно.
И опять на дворе мороз. В декабре у Степана день рождения. Пятьдесят пять ему стукнет.
Забыла написать. Беременна я была. Не удалось родить. Пошла со Степаном на рыбалку. С утра было ведрено. К полудню поднялся сильный ветер. Нашу казанку сорвало с якоря и понесло на камни. Степан кричит: «Хватайся за осоку!» Я все руки изрезала. Но это пустяки. Что-то надорвала внутри от напряги. Ночью был выкидыш. Спасибо, рядом фельдшер оказался. Не дал помереть. Степан чуть не наложил руки на себя. Я ему тогда сказала: «Одну живую душу сгубили, хочешь, чтобы и я сдохла. Нет никого, кроме тебя, кто бы выходил».
Выходил.
Мороз двадцать пять градусов, но без ветра. Это терпимо. Я жуть как ненавижу мороз с ветром.
Скотина напоена и накормлена. Дунька, кормилица наша, подоена. Куры несутся неплохо, несмотря на зиму. Бараны и есть бараны. Они и из-под снега смогут корм добыть. Два хряка дошли до кондиции. Скоро праздник. Будем забивать их.
– Тамара. Я вот, что удумал. Все ж пятьдесят пять мне. Так сказать, юбилей. Надо бы народ пригласить. Обидятся иначе.
