Борис Минаев - Мягкая ткань. Книга 2. Сукно
Было, конечно, поразительно, что страна, один раз уже пережившая это, с людоедством, цингой, чудовищной смертностью, через десять лет опять влезла в ту же историю с упорством безумного маньяка. И это сейчас, когда рядом, в двух шагах от него, находилась булочная с белыми батонами и булочками, куда он направлялся. Общедоступная, роскошная, прекрасная булочная.
«Помогите», – опять прошептала она и вдруг посмотрела ему прямо в глаза. Украинка, армянка, гречанка, еврейка, русская, было не разобрать, это смуглый тип, кожа совсем почернела на жарком солнце, в помещении она не была уже очень давно, волосы свалялись, изо рта неприятно пахло, зубы изъедены, но глаза оказались яркие. Для доктора это было впервые, обычно их быстро убирала милиция, милицию вызывали сознательные граждане, нищебродов боялись как огня, боялись, что у них тиф или холера, боялись заразиться, боялись дотронуться, боялись даже приблизиться, говорили, например, что они могут накинуться и начать пить кровь, что многие из них разрывают могилы и едят трупы, что поедание своих же собственных детей для них обычное дело. Отпугивал и добавлял страха сам внешний вид этих несчастных, многие из которых просто не могли передвигаться нормально, а медленно ползли по улицам, до какой-то им одним известной точки, ну, например, под мост, или в подворотню, или в кусты городского парка. Считалось правильным не пускать их к воде, потому что иначе вода будет отравлена, доктор сам видел такую картину: какая-то дама, вполне себе старорежимного вида, в шляпке и длинной-длинной затейливой юбке, машет руками, кричит, топает ногами, отпугивая двух несчастных нищебродов от спуска к Днепру, картина была ужасной, и доктор закрыл глаза, не в силах выносить степень абсурда, а когда открыл их, чтобы пойти урезонить нахалку, два этих тела, пластавшиеся по земле, уже исчезли, отползли, они ее испугались. Так, впрочем, поступали практически все горожане, почти не слыхать было среди них рассказов о том, чтобы кто-то, например, сам купил хлеба для этих несчастных, напоил водой, иногда, впрочем, одинокие старушки, боязливо оглядываясь, выносили им во дворы какие-то объедки, или миску воды, как собакам, но тут же это неуместное благородство наталкивалось на отчаянное сопротивление общественности – общественность всюду, везде была против любых контактов с этими ползающими и отвратительно пахнущими существами. Впрочем, впрочем… подумал доктор… ну а что ж их упрекать, в чем, ну во-первых, они только-только наелись досыта сами, только-только немного устроили собственный быт, они психологически были не готовы снова встретиться в жизни с большими потрясениями, они оставили эти потрясения в прошлом, навсегда, навечно, что было вполне по-человечески, во-вторых, это все-таки была общая реакция, коллективная, родовая, а она всегда неправдива, она всегда ширма и всегда лишь обозначает некую границу, которую на самом деле переходят многие, и доктор был уверен, что и в данном случае те же самые люди, кто активно, напоказ сторонится нищебродов днем, ночью выносит им кусок хлеба и показывает убежище, а таких убежищ в городе было немало.
Голодные, которых Киев, это большое и нелепое существо, многоголовая гидра городской цивилизации, понемногу отогревал, отпаивал, эти голодные скапливались, например, в подвалах, откуда, безусловно, их регулярно доставала милиция, заколачивая на случай «новой волны» эти подвалы железными засовами, но через некоторое время подвалы вновь отпирались и вновь заполнялись людьми; такими же убежищами были и вовсе дикие места: стройки, пустыри, конечно же, мосты и загородные шоссе, голодные стремились туда, где их было меньше видно, но многие, уже не разбирая пути, хотели попасть и в самый центр города, туда, где живут люди, где ходят трамваи, где пахнет настоящая жизнь, где можно хотя бы посмотреть на нормально одетых женщин и их детей. Да, многие из нищебродов сами были с детьми, и это было самое ужасное.
Все это пронеслось у доктора в голове мгновенно, ну а чем же я, собственно говоря, от них отличаюсь, подумал доктор Весленский, от сознательных этих граждан, ведь я впервые приблизился к такому существу, впервые гляжу ему прямо в глаза… Глаза на самом деле смотрели прямо на него и ждали ответа, подождите здесь, быстро сказал Весленский, я скоро вернусь, он купил хлеб, ему налили в жестяной бидон молока, это заняло всего пять-десять минут, и он быстро зашагал обратно, сердце вдруг заторопилось, эти несколько шагов были полны внутренней паники, а найдет ли он ее тут, но она сидела в той же позе в густой тени и снова смотрела прямо на него. Вообще это было немного странно, первое, что происходило с голодными на определенном этапе, на определенном дне голодания, это он помнил еще со времен гражданской войны, это полная потеря ясности ума, адекватности, стандартов поведения, тихая покорность и равнодушие сменялись у них яростью и приступами бреда, но эта смотрела на него очень внятно, как будто она понимала, с кем она теперь и чего от него ждать, это был исполненный надежды и веры женский взгляд, его ни с чем нельзя было перепутать, и доктор вдруг осознал, что дело, конечно, не просто в жалости или врачебном долге, нет, ему вдруг сделалось крайне любопытно, что это такое, что это за явление, он впервые мог разглядеть человека из «этих» так близко, разглядеть так хорошо, он сделал то, что другие киевляне делали втихаря, как бы подпольно, не нарушая всеобщего договора об остракизме, бойкоте, дистанции – он не боялся!
«Возьми маленький кусочек, отломи, пожуй, пожуй долго, чтобы появилась слюна, не глотай сразу», – сказал доктор тихо и медленно, положив свою руку сверху на ее, и протянул хлеб.
Она взяла, сморгнула, медленно отщипнула, попробовала жевать, закашлялась, на глазах появились слезы.
«Жуй, жуй, – сказал доктор. – Сейчас мы поедем в больницу, но не сразу, надо, чтобы ты не упала в обморок, чтобы смогла доехать. Ребенок живой?» – она кивнула. «Вижу, что живой». У доктора появилась надежда, если взгляд осмысленный, если ребенок обмазан антисептиком, мазью, пусть давно, пусть он в корках, значит, что-то было, где-то ее все-таки накормили, дали лекарство, но почему же отпустили, почему она там не осталась, ладно, это все потом, потом узнаем, сколько тебе лет, она мотнула головой, уже не помнит, черт, плохо, двадцать, тридцать, помотала головой, двадцать пять, да, примерно, примерно двадцать пять, зовут как, Мария, еле слышно прошептала она, а его, его как, Сашенька. Жуй, жуй медленно, говорил он, стараясь не оглядываться на улицу, они по-прежнему находились в густой тени, в подворотне этого старого огромного дома, возведенного перед самой германской, прекрасно он помнил этот дом, и его обитателей тоже помнил, теперь их никого нет, поразметало, но главное, вот эта тень, она густая, она мощная, она прохладная, она скрывает, пока что это и есть их убежище, и оно надежно. Сейчас мы поедем в больницу, ты поняла, там побудешь, пока не придешь в себя, ты поняла или нет, она кивнула, он резко встал и вышел на улицу.
Первый же извозчик не просто отказался ехать, а сразу тронул с места, полоснул лошадь, чтобы резвей шла, испуганно оглянулся, тогда он пошел на соседнюю улицу, там они стояли рядком, там их было много, послушай, обратился он к тому, кто был постарше и не такого наглого вида, мне нужно женщину с ребенком отвезти в больницу, я доктор, я заплачу вдвое, знаешь городскую больницу, вот туда, но она, она… Из этих, что ли, лениво отозвался возница и сплюнул, не поеду, извините, доктор, не получится у вас ничего, нам милиция запрещает таких возить, ты не поедешь, а кто поедет, терпеливо спросил доктор, не знаю, также звонко и равнодушно ответил мужик, вон у того спросите, ему деньги очень нужны. Доктор спокойно, осторожно прошел в конец ряда и объяснил суть дела молодому чернобородому мужику, тот испуганно и нервно оглянулся, но сразу не отказал, лучше б вечером, доктор, вечером надежнее, милиции меньше, да, я доктор, с нажимом сказал Весленский, почувствовав слабину, понимаешь ты это или нет, у меня и документ есть, я главный врач, я скажу, что это так нужно, пойми, что задание у меня от горсовета, вдруг начал импровизировать он. Мужик задумался, гладил свою черную бороду, втрое возьму, доктор. Весленский неуклюже взгромоздился на извозчика, давно уже он не ездил по городу, предпочитал ходить пешком, взгромоздился и словно бы затаился под пристальные и неприязненные взгляды других возниц, когда извозчик медленно тронул и повернул за угол, в арке уже стояли двое и громко разговаривали, с нею, с Марией.
Только этого не хватало, подумал доктор и побежал туда, ты не можешь здесь сидеть, слышишь, визгливо говорил один, доктор в тени не мог разглядеть ни лица, ни одежды, ни каких-то других признаков, только рост – он был маленький, этот первый, кому принадлежал визгливый голос, ты не можешь здесь сидеть, женщина, уходи, отползай отсюда, иначе я милицию позову, второй, напротив, басил глухо и часто, вот сука, села и сидит, вот сука, пошла прочь, сука, приближаться к ней они все-таки боялись, а вдруг бросится, вдруг укусит, пытались отогнать голосом, как бродячую собаку. Послушайте, обратился к ним доктор вкрадчиво, я ее сейчас увезу, они вздрогнули, причем оба, от неожиданности, и обернулись на его голос, вы кто, спросил визгливый, из милиции, нет, я доктор, доктор, а причем тут доктор, им в больницы нельзя. Вот сука, опять забасил второй, повыше и покрупней, еще в больницу она захотела, пойду за милицией, послушайте, опять сказал доктор, и голос его ощутимо задрожал, не надо никакой милиции, пожалуйста, уйдите отсюда, товарищи, я доктор, у меня документ есть, ну покажите, недовольно сказал визгливый. Они вышли на яркое солнце. Это оказался довольно выразительный тип, рыжий, в вышиванке и в пенсне, неопределенного социального положения, может быть, артист какой-нибудь или письмоводитель, а то почем я знаю, может, вы ее на части разрежете, мало ли тут что бывает, с этими, он читал удостоверение доктора, долго и с удовольствием, шевеля губами, зачем она вам, осведомился сухо, впрочем, не мое дело, но все-таки интересно, будете опыты ставить, да, да, бешено ухватился доктор за эту ценную мысль, именно так, вы очень прозорливы, именно опыты, мы должны определить все вирусы, все возможные опасности, чтобы, так сказать, заблаговременно уберечь горожан, таково предписание начальства, да, вы очень проницательны, это так, это так, маленькому и визгливому понравились эти слова о его проницательности и прозорливости, он гордо взглянул на доктора, отдал документ и пошел неохотно к своему товарищу объяснять. Тот тоже вышел из подворотни, а где же карета, неохотно пробасил он, нет кареты, сказал доктор, сейчас все кареты на выезде, вы же понимаете, такая санитарная обстановка в городе, придется так, на извозчике, вы не поможете мне, и это тоже было удачно, они с ужасом посмотрели на него и сразу ретировались, им было страшно, они боялись заразиться, что ж, что ж…
