Александр Малашкин - Глас Времени
– Мой фюрер. – Глаза Лабберта неподдельно влажны. – Я должен предостеречь вас…
– От чего? Герр Лабберт, я же сказал: не желаю ничего знать касательно будущего.
– Это очень важно. Пожалуйста, позвольте хотя бы намекнуть.
Гитлер раздумывает. Щеки округляются, на лице возникает улыбка:
– Только мягко.
– Это случится не сейчас… через несколько лет. В расположении восточной ставки. Одним жарким летним днем… – Лабберт готов убить себя за то, что в нем восторжествовала жалость к этому изуверу, но ничего не может с собой поделать. Он смотрит в глаза Гитлера и видит, как за тонкой линией сетчатки над миром гогочет дьявол. Видит очертания этого подземного властелина. Вокруг пылают костры, пламя которых подожжет и истребит человечество. Сам Гитлер прекрасно об этом знает. Он понимает, кого именно человек, стоящий напротив, видит в его глазах.
– Что же дальше?
Дьявол в глазах Гитлера делает вопросительный лик и как бы тоже задает этот вопрос.
– Держитесь середины стола, – выплескивает из себя Лабберт. – Не подходите к краю…
Фюрер картинно морщит нос, сводя брови. Дьявол в его глазах берет вымышленный блокнот, вымышленный карандаш и, закрыв языком верхнюю губу, театрально записывает.
Много дней проведет Гитлер, склонившись над тем роковым столом. Сегодняшний разговор забудется, но за секунду до взрыва неведомая рука оттолкнет властителя пылающей империи в сторону.
Устройство вновь спрятано в портфель. Фюрер Германии не пожелал проявить к нему интерес. После рукопожатия Лабберт покидает мрачную обитель властителя полумира. Адъютант провожает его до машины, где в ожидании томится верный Хорст.
Гитлер усаживается в кресло. Наедине с собой он может общаться с повелителем неизвестных сил. Они беседуют на им двоим понятном языке. Сие нечто кроваво-красным силуэтом бродит по эрмитажу. Квинтэссенция зла то присядет в кресло, то опрокинет графин, смеется, а потом долго изучает гигантский глобус, покручивая шар в разные стороны.
В те недолгие секунды, когда «оно» освобождает Гитлера от своего присутствия, его бирюзовые глаза наполняются противоположностью зла.
Они источают первозданную синеву мировых океанов и холод антарктических льдов.
Глава 7
Иосиф передвигает ладонь по шероховатой стойке бара, потягивая пиво. Усталый кельнер в глубине зала переворачивает стулья, составляет их на крышки столов и берется за швабру. Он здесь выполняет разного рода функции: от уборщика до бармена, к тому же является хозяином. Говорит, «крохотная пивная не требует дополнительного персонала». Рассчитывать только на собственные силы ему удобнее. К тому же баром владеет для душевных потребностей, и только потом – для заработка.
– Приятный вкус. Как называется сорт? – отнимая кружку от губ, интересуется Иосиф.
– Фестбир. Сварено специально для Октоберфеста. Однако в этом году, в связи с войной, мероприятие отменили. Пивовары Германии готовились и наварили – хоть залейся. Вообще, боюсь, мой бар скоро придется закрыть. – Владелец многозначительно разводит руками.
– Неужели пиво перестает пользоваться спросом?
Хозяин не отвечает. Ему претит признаваться, что заведение еженедельно посещают гестаповцы и требуют стать осведомителем: доносить на собственных подвыпивших клиентов.
– Личные обстоятельства, – лжет он, налегая на швабру.
Иосиф чувствует интонацию и всё понимает.
– Минувшее лето было превосходным, не правда ли? – новым тоном продолжает владелец. – Люди пребывали в каком-то особом состоянии. Наверное, такое бывает только перед войной.
– По всей видимости.
Владелец отправляется освободить ведро. Иосиф тоскливо, но энергично озирает помещение. Чарующая атмосфера прошлого. Каждый предмет замешан в стихии эпохи. От стен струится невидимая сила, присущая великим временам.
Четверть кружки выпита, и с каждым новым глотком волшебство незнакомого вкуса теряется. Он залпом допивает остальное и утирает рот.
Из кладовки слышится скрип дужки ведра. Хозяин возвращается, устало вытирая руки о фартук.
– Пожалуй, не буду надоедать вопросами, откуда вы знаете русский, – говорит он. – Все же я разбираюсь и могу сказать, что выругались вы довольно умело. Вы не шпион, шпион бы так не прокололся. Скорее всего, эмигрант или…
– Я хотел бы избежать этого разговора, но вижу, такой ход не поспособствует благоприятной беседе и не оправдает кружку пива, которой вы меня угостили. Я действительно эмигрант, только не в том понимании, какое вы, скорее всего, вкладываете в данное слово.
– Тогда как же? Насколько я знаю, слово «эмигрант» имеет вполне определенное значение.
– Я метафорический эмигрант. Родился и вырос в России, в зрелом возрасте решил отправиться в Германию, после чего оказался в неприятной истории.
– Скорее, вы тогда эмигрант добровольный. Таких не вынуждают, но те все-таки бегут.
– Загвоздка в том, что ехал я в свободную Германию, а оказался в стране, захваченной диктатором.
Владелец спотыкается о стойку бара, но чудом сохраняет равновесие.
– Но как?
– Вы подумали, что отбыл я очень давно, и дорога заняла столько времени, сколько понадобилось, чтобы власть стала тоталитарной? Нет. Для меня эти события измеряются несколькими часами. Вот стою на земле демократии – и вот за мной гонятся штурмовые отряды, а между этим лишь сутки. Это случилось по вине некоего человека, точнее, устройства, которое при нем находилось. Вы слышали научно-фантастический термин «машина времени»? Не знаю, как у вас на книжном рынке с фантастикой: вероятно, после всеобщего сожжения книг с приходом Гитлера, и без того скудный ассортимент сократился? Еще бы, ведь «Моя борьба» объявлена книгой века, и в ней якобы есть всё, что должен знать немец в политическом и культурном плане. – Иосиф считывает недоумение на лице собеседника. – Хорошо, что у меня нет моральной нужды никому ничего доказывать, – говорит он после короткой паузы. – Иначе я бы сошел с ума, пытаясь отстоять свою правоту. Ведь даже в моём будущем путешествия во времени неосуществимы.
– Вы запутали меня. Что такое машина времени – я понимаю. Но как это возможно?
– Я бы и сам не прочь иметь голову чуть больше, чтобы понять. В моих силах лишь рассказать краткую историю, передать сухие факты. Копать глубже мне не позволяет отсутствие элементарных познаний в науке и эзотерике, поскольку уверен: в моей ситуации эти две вещи имеют особое значение.
– Вы не похожи на обманщика. Оттого страннее кажется ваш бред.
– У вас есть право считать меня идиотом.
– Все-таки, что же случилось?
– Я из 2015 года. Из мира, в котором, быть может, не так хорошо и замечательно, но, по крайней мере, там нет диктатур. Хотя стойте… Есть диктатура денег, но это уже другая история. Я жил в России, долгое время работал учителем немецкого, и в какой-то момент решился на путешествие. А какая страна первым делом может привлечь учителя немецкого? В Германии своего времени я не пробыл и дня. Вечером мне посчастливилось повстречать одного человека. Он-то и вовлек меня в авантюру. В том, что случилось дальше, во многом виноват я сам. Тот человек велел убираться, а я проявил интерес и решил остаться. По ощущениям, кажется, прошла минута, а временное колесо прокрутилось на много лет назад. Потом были штурмовые отряды, гоняющиеся за нами по баварским лугам, Мюнхен, очередная погоня, и вот я оказался здесь.
Владелец сует руку в карман за сигаретами.
– Хотите?
– Не курю.
– Тогда еще пива?
– Не пил ничего лучше. Но – без обид – нет. Не хочу терять сладость. В нашем времени пивовары заключены в строгие производственно-технические рамки. Они зациклены на объемах, на сроках хранения, а это негативно сказывается на вкусе. А во вкусе вашего пива есть что-то такое, чем оно, вероятно, было наделено изначально. На углу я прочел рекламу пивзавода, призывавшую употреблять его продукцию. На ней изображен огромный производственный цех с двигающимися по конвейеру бутылками. Эту индустрию ждут большие перемены.
– В широком производстве есть плюсы. Скажем, приятнее иметь серийный автомобиль с четкими характеристиками, чем неизвестный аппарат, собранный механиком-одиночкой в гараже. Мы отошли от темы. Кто тот человек? – бармен подносит спичку к сигарете и щурит глаза.
– Бог знает. Назвался Лаббертом… Он из вашего времени. Мы встретились возле одного мюнхенского ресторана. В первую минуту знакомства этот человек произвел странное впечатление. Он не был недоумком, но не знал простых вещей, выражался тривиальным, грамотным языком, исключая словесные обороты моей эпохи. И пусть он стал первым человеком, с которым мне довелось вступить в диалог в землях Германии, я твердо знал: так быть не должно.
– Это он заманил вас сюда?
– Нет. Я довез его до определенного места и высадил. Если бы не любопытство, ничего бы не произошло. Я начал наблюдать. Прибыли полицейские. Я поспешил предупредить его, но было слишком поздно. Дальше всё пошло слишком быстро. Лабберт, я и двое служителей закона очутились в 1939 году. По неизвестным причинам один из полицейских получил травмы, которые привели к смерти. Меня сюда никто не заманивал, сам виноват.
